Таврия

— Подожди, да у тебя и руки порезаны?

— Это когда я в окно выскакивала…

— Ну, хватит уже, успокойся, ложись возле меня, — подвинувшись, уложила подругу Вутанька. — Замучили они тебя, бедняжку…

Легла, вся сжавшись, Ганна, легли и девушки.

— Дрожишь ты, — сказала погодя Вутанька. — Может, тебя чем-нибудь укрыть?

— Нет, душно мне, Вутанька, не надо… И уже не страшно мне, а дрожу… Доконали Яшу!

— Слыхали мы, Ганна… Успокойся, не бойся их: здесь у тебя есть защита… Пусть только сунутся сюда, душепродавцы…

Тяжело дышала Ганна. Белело при звездах сквозь разодранную кофту полное, роскошное ее плечо.

— Ты еще не спишь, Вутанька?

— А что?

— Веришь, пропала б я, если б и вы от меня отвернулись… Всю силу растратила, пока воевала с ними, проклятыми. Опустошили они меня… Знаю, была б я счастливой с ним, с Яшей. А теперь? Что я? Словно черная буря прошла по моей любви, затоптала, разрушила, искалечила все… Было на душе — как весенняя степь, а осталось пожарище черное… На Герцогском валу похоронили его… как и Серафиме, белый камень горючий поставили Якову Томасовичу за верную службу!..

Задрожала Ганна, забилась в глухом рыданье. Обняла Вутанька подругу, стада утешать, пока не уснули обе.

На следующий день стало известно, что в Аскании арестован председатель стачечного комитета механик Привалов. Но забастовка продолжалась. Ни на одном току не молотили.

Утром люди на токах были поражены великим дивом: высоко над степью плыл аэроплан. Тысячи глаз следили за ним с земли, почти никто раньше не видел такого.

Бабы крестились. Девушки махали аэроплану платками, Торжественно притихшие, стояли парни, провожая взглядами удивительную железную птицу, охваченные тревожным предчувствием новых времен, новых суровых и героических событий, участниками которых им доведется быть…

В предобеденную пору на горизонте появились караваны Фальцфейновских верблюдов, идущих от главного имения к степным токам. Больше сотни верблюдов было в этот день запряжено в водовозки, навьючено бурдюками и бочками с артезианской водой.

На токах ликовали. Шумливой толпой высыпали Гаркушины сезонники на дорогу встречать необычных водовозов. Верблюды медленно приближались. Передний, выступая с бочками наперевес, горделиво нос свою маленькую голову, поглядывал на девушек недовольно и свысока, точнехонько как паныч Вольдемар.

Вутанька не выдержала, рассмеялась:

— А гляньте, узнаете, девчата, не паныч ли наш в верблюда обернулся? Не сам ли, часом, воду припер, лишь бы только молотили? Вот что значит, когда дружно против них встать — по-морскому да по-пролетарскому!..

Засвистели свистки, перекликаясь от тока к току выговаривая словами: «во-да есть! во-да есть! во-да есть!..»

Пришла в движение сезонная Таврия, поднятая на ноги раздольным металлическим хором. Степь, как сплошной хрусталь, и гудки, гудки, гудки перекликаются между собой радостным перекликом победителей…

Однако радость была недолгой. В тот же день нагрянули на Гаркушин ток каратели. Приехал становой пристав из Алешек со стражниками, прискакали черные чеченцы на конях, которые усмиряли степняков еще в 1905 году и так и остались с тех пор у Фальцфейнов на службе. Кто-то подумал, что этот набег устроен в связи с приездом царя который якобы должен был прибыть из Ливадии (никто еще не знал, что царь, не заехав в Асканию, спешно проследовал в Петербург).

Остановившись в стороне, на краю тока, каратели вначале разговаривали с приказчиком, никого из сезонников не трогая. Работа не останавливалась. Гудела молотилка. Бронников спокойно возился у паровика, не обращая, казалось, на карателей ни малейшего внимания. Пристав тем временем, облокотясь на крыло тачанки, что-то записывал со слов приказчика, изредка поглядывая исподлобья на ток. Через некоторое время к нему были вызваны Бронников, Прокошка-орловец и Федор Андрияка.

— Вот они, зачинщики, — сказал Гаркуша, когда ребята подошли к приставу. Бронников презрительно посмотрел в сторону Гаркуши и промолчал.

— Вы братья? — обратился пристав к орловцу и Андрияке, которые стояли рядом, плечо к плечу, оба рослые, красные от солнца и в этот момент в самом деле чем-то очень похожие друг на друга. Оба смотрели на пристава с веселым, гумливым вызовом.

— А как же, братья и есть, — смело ответил орловец. — По крови — братья, по судьбе — спутники…

— А по чинам ровня, — добавил Андрияка. — Оба чужой хлеб молотим…

Пристав, насупившись, уставился на ребят неподвижным лягушечьим взглядом и, сделав в бумагах какую-то пометку, приступил к Бронникову.

— Это ты, значит, призывал пустить по токам красного петуха?

Машинист спокойно возразил. Андрияка и орловец тоже в один голос подтвердили, что никого он к этому не призывал, а даже наоборот…

— Лучше не отпирайтесь, — нетерпеливо крикнул сбоку Гаркуша. — Посидите в Алешках в арестном доме, там из вас все выдавят…

— Нет, это, видно, такой, что арестным домом его не испугать, — пробормотал пристав, словно раздумывая, и неожиданно гаркнул подчиненным: — Вяжите их!

Однако связать оказалось не так-то просто. Какого-то щуплого чеченца, который первый разогнался к ребятам, Андрияка так саданул ногой в живот, что тот только крякнул, отлетев кубарем далеко в сторону.

— Чего же вы стоите? — заорал пристав, предусмотрительно занося ногу в тачанку. — Берите их! Вяжите!

Опричники кинулись скопом. Вихрь поднялся возле ребят, которые сейчас дали себе волю. Орловец бил наповал. Леонид как будто без усилий, как-то по-морскому поддавал короткими ударами то одному, то другому, то головой, то своими якорями в подбородок, трещали челюсти и снопами разлетались ожиревшие стражники и чеченцы в разные стороны. Уже и Гаркуша успел схватить в заварухе свою долю — стоял в стороне с расквашенным носом и, сморкаясь кровью, подавал оттуда советы чеченцам:

— Вы кинжалами их, кинжалами!..

Но пристав, который сидел уже в тачанке, не разрешил пускать в ход оружие, — велел брать преступников голыми руками.

Отдышавшись, подобрав с земли картузы и папахи, опричники снова набрасывались на ребят, чтобы опять разлететься в разные стороны, никого не связав.

— Мы с вас сгоним жир! — весело выкрикивал орловец. — А то даром панский хлеб едите!

— Разве ж так бьют? Вот как бьют! — гремел Андрияка, сваливая противника одним ударом.

Запыхалась служба, хотя и на ребятах уже полопались рубашки, оголив медно-красные узлы напряженных мускулов.

Токовые, бросив работу, с шумом сбегались к месту побоища.

— Назад! Посторонись! — рявкнул на них пристав и приказал стражникам отогнать токовых саблями. Сверкнули на солнце сабли, отхлынула толпа… Вутанька, которая без памяти летела с вилами на какого-то чеченца, вдруг остановилась от резкого тревожного окрика Леонида.

— Вутанька, не надо! — крикнул он ей изо всех сил, поднимаясь из гущи побоища растрепанный, залитый кровью, в изорванной тельняшке. — Мы сами…

И драка закипела с новой силой, поднялась пыль, колесом пошло все по земле. Могуче стряхивали с себя ребята врагов, выпрямлялись, как богатыри, но силы были слишком неравны, и в конце концов на них навалились, связали, скручивая за спиной руки.

Брошенная на произвол молотилка ревела пустым барабаном, все в ней тарахтело, паровик бил из трубы густыми искрами.

— Беда! — подскочил к приставу Гаркуша. — Видно, гаситель не в порядке! Гляньте, искры вылетают снопами!

— А я здесь при чем? — раздраженно пожал плечами пристав. — Я не машинист.

— И я не мастак… Как же теперь быть? Может, вы развяжете ого, — кивнул приказчик на Бронникова, — пусть наладит, а потом опять свяжете?

— Нет, спасибо, — усмехнулся Бронников, вытирая окровавленную щеку о плечо. — Локомобиль я оставил в порядке, мое дело теперь сторона. Налаживайте! А я лучше посмотрю отсюда, как вы будете его чинить, как сами будете пускать Фальцфейнам красного петуха…