Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 112 из 118

Наташа промолчала, хотя в лице ее выразилась укоризна. Неужели он не понимает, как ей важно проверить себя перед отъездом в тайгу?

В коридоре Ивана Ивановича перехватила Софья Шефер.

— Наталочка умерла, — сообщила она со слезами на глазах. — Мать сейчас там… Невозможно на нее смотреть! Ведь единственный ребенок, краса и гордость жизни. Вот ужас-то!

— Да, ужас! — глухо произнес Иван Иванович и пошел в палату.

Девушку уже уложили на носилки, собираясь вынести в морг. Она была прекрасна и мертвая, в марлевой повязке, похожей на чалму, сбившуюся на тот бок, где выпирала опухоль. Чуть выгнулись вперед обнаженные плечи, точно Наталка хотела привстать, опираясь локтями в края носилок, и от этого выдались под простыней ее маленькие груди и колени слегка согнутых ног.

«Это еще не все! — как будто говорили неспокойная поза девушки и ее немножко сердитое лицо. — Хочу подняться хоть на один месяц, ну, хоть на один день. Я ничего не успела в жизни, и разве я зря боролась со своей черной немочью?! Отчего вы не сумели помочь мне в этой жестокой борьбе?»

Упрек, конечно, относился не к матери, а к хирургу, который стоял, опустив руки, и, насупясь, смотрел на новую жертву, принесенную прожорливому загадочному чудовищу.

«Да, ты вправе упрекнуть нас за бессилие перед этой болезнью», — думал хирург, глядя, как санитары подняли и понесли носилки и как несчастная мать, уже на ходу, прикрыла краем простыни лицо дочери.

— Что же делать, Иван Иванович! — с надрывом произнесла она, посмотрев на него исплаканными глазами. — Ведь Натуся сама понимала, что помочь ей было невозможно. Она погибала без искры надежды, моя бедная девочка! И страшнее всего то, что до последней минуты находилась в сознании. Мне легче бы… — Женщина махнула рукой и, не договорив, вышла из палаты.

Точно камень холодный оказался в груди Ивана Ивановича. Сразу огрузнев, всем телом ощущая эту леденящую тяжесть, хирург пошел в аудиторию. Там уже гудел народ.

Потом стало тихо. Занимая свое место у длинного стола на кафедре, Иван Иванович ободряюще кивнул Наташе, которая в темной фланелевой пижаме сидела рядом с Софьей Шефер в переднем ряду. Повязка с ее стриженой головы была снята, и сизый подковообразный рубец на месте операционной раны виднелся издали. Первый доклад сделал Гриднев. Он говорил об удалении щитовидной железы, о мерах, принятых для облегчения этих трудных, кровоточивых операций, для улучшения общего состояния больных. Затем Гриднев показал аудитории больного, которого он стал оперировать с диагнозом «загрудинного зоба», но нашел аневризму аорты. При таком «открытии» хирург не пошел дальше, хотя искушение довести дело до конца было огромное. Только подготовив кусок трансплантата для аорты, чтобы заменить в случае надобности пострадавший участок этого главного кровеносного сосуда, Гриднев снова назначил операцию и с успехом провел ее.

Иван Иванович слушал доклад руководителя кафедры внимательно. Он видел и сам делал операции на аорте, но вот применение трансплантата, для которого одни хирурги предлагают консервированный препарат от трупа, другие — нейлоновую трубку. Тут все ново и смутно. Одни хвалят нейлоновые заменители и утверждают, что куски трупных сосудов рассасываются в живом организме, и это сразу дает смертельное кровотечение, другие утверждают, что нейлон может вызвать рак. Спорят и о способе консервирования препаратов. Иван Иванович сам видел у своей подопытной собаки вставленный им кусок трупной аорты, который через год не только не рассосался, но, наоборот, приобрел вид и строение живой ткани. А недавно он наблюдал в институте экспериментальной хирургии, как пришивали отрезанную лапу собаке. Теперь она бегает, и не поймешь, какая нога была у нее отрезана. При операции применялся сложный аппарат для сшивания сосудов, предложенный советскими учеными. Действовал он молниеносно и безотказно.

«Как нам не хватало этого во время войны!» — думал Иван Иванович.

У него немалое торжество — выздоровление Наташи Коробовой. Но как бы он был счастлив, если бы мог привести сюда и вторую Наташу — Наталку!



«Нет, хирургия пока тоже однокрылая птица! Много мы создали — нового, бесспорно, вперед двинулись и все-таки еще ой как далеки от совершенства! Наука будущего должна создать новую медицину, где хирургия будет неотделима от терапии, медицину, которая окрылит, вооружит врачей в борьбе с любым врагом человеческого здоровья. Наука, создающая реактивные самолеты и машины-автоматы, только-только не умеющие мыслить и говорить, наука, расщепившая атом, должна наконец сделать переворот и в медицине. Если мы не умеем омолаживать людей, то обязаны хотя бы избавить их от различных страданий, помочь им прожить счастливо всю жизнь. — Тут Иван Иванович сразу подумал о себе: — Однокрылый журавль — вот кто ты, товарищ Аржанов! Сломали тебе крыло, и остался один на замерзшем болоте. Там желтые метелки камышей шуршат, там снежок белеет между кочками. А в сером небе давно уже отзвучали журавлиные трубы. Фу-ты, черт, какая чепуха лезет в голову! Но в самом деле… Приехал Логунов, и улетит с ним Варя далеко-далеко, и Мишутку они унесут с собой…»

32

Иван Иванович встряхнулся, увидел напряженное лицо Наташи, вспомнил о придуманном ею для себя испытании и поискал взглядом скрипку. Острая тревога овладела им: не сможет Наташа, растеряется сразу и опять все забудет.

Наконец ему предоставили слово. Он никогда не злоупотреблял вниманием слушателей и, заранее продумав свое выступление, говорил точно и кратко, лишь изредка посматривая в конспект. Рассказывал и о Юр-гезове — больном с «маятником». Эта операция, при всей ее сложности, прошла успешно: хирургам удалось войти в мозговой желудочек и вынуть пулю, висевшую там на тонкой ножке из оболочки.

Юргезов сегодня тоже будет показан на конференции. Это редкостнейшая операция, но за Юргезова Иван Иванович сейчас не волновался: у него не было такого тяжелого состояния, как у Наташи.

Закончив сообщение, хирург сошел с кафедры, взял под руку Наташу, пугливо поднявшуюся ему навстречу, и вывел ее на возвышение перед слушателями.

Она стояла перед ними молча, но растерянность ее быстро исчезла: врачи и студенты, сидевшие здесь, осматривали ее сотни раз за полгода пребывания в клинике. Правда, был за это время и такой период, когда она как будто не существовала на свете. Может, и лучше, что больные не помнят себя в таком жалком состоянии. Но врачи-то помнят… Краска стыда слабо обожгла щеки Наташи. Но кто же виноват, раз так получилось! Наташа взглянула на Софью Шефер, на профессора Аржанова — отчего он такой угрюмый?! Сейчас она должна сыграть для них. В первую очередь для них: они поставили ее на ноги. Может быть, плохо у нее получится. Но одно желание подержать в руках скрипку — уже головокружительный взлет после такой тяжкой болезни.

— Дайте мне… — она протянула руку к Ивану Ивановичу, и рука задрожала, — скрипку! — еле слышно договорила Наташа.

Он медленно поднялся и тоже вздрагивавшими пальцами достал инструмент из футляра, лежавшего на столе и прикрытого газетой.

— Это очень серьезное испытание, — сказал он, обращаясь к аудитории. — Я не хотел его делать, но больная настаивает… Ну что ж, пусть попробует.

Наташа взяла скрипку, нежно погладила ее, с неожиданной радостью ощутила подбородком прикосновение прохладного и гладкого дерева. Ель… Скоро будет рядом сибирская тайга, могучие красавицы ели, запорошенные сейчас снегом. Возле маленького домика Коробовых тоже растут елки… Как хорошо пахнут они ранней весной, когда сыреют снега и ослепительно голубеет небо, или в новогодний вечер, радуя глаза детей богатым убором!

Наташа глубоко вздохнула — теперь воздух не был отравлен запахами, порожденными галлюцинацией, — и провела смычком по струнам, пробуя и вслушиваясь в певучий звук. По аудитории прошел неясный шелест удивления и смолк: все ждали…

Иван Иванович увидел расширенные глаза Софьи Шефер, и ему стало по-настоящему страшно. Он облокотился на стол, будто читая что-то, прикрылся козырьком ладони.