Страница 89 из 101
Он прошел по ледяному мосту мимо так и не застывших полыней и вынул из кармана дошки синие очки-«консервы». Но прежде чем надеть их, он, стоя на берегу, осмотрелся внимательно. Весна приближалась к мировому Полюсу холода. Пролетев тысячи километров, сломив бешеное сопротивление зимних заслонов, она явилась сюда, правда, уже в середине мая, все той же нежной, юной, извечно тревожащей… Но тут свои поправки к весне, длящейся не больше двух недель: солнце, вставшее вполнеба, яркое, почти по-летнему лучистое, и еще не тронутая его теплом снежная пелена. Блеск, отраженный от белизны снега, режет глаза нестерпимо. День-два проведет путник в дороге без темных очков — и сляжет в первом зимовье с мокрой тряпкой на воспаленных глазах. Только ночами сможет он пробираться потом, прячась от солнца. Поэтому бывалые таежники делают себе в случае нужды заслонки из древесной коры с узкими прорезями-щелками.
«Где же в такой яркий, но холодный день плутает Степан? Весна? Ну, само собой разумеется! Но вот бегает по лесу совсем недавно оперированный тяжелобольной, и кто знает, какие последствия вызовет его поведение?! Иван Иванович сердитым движением зацепил очки за маленькие крепкие уши и быстрыми шагами пошел к чумам.
Его встретили возгласы ребятишек и женщин:
— Пришла Степан!
— Здоровый пришла!
— Оленя убила! Улахан олень-то, улахан!
Доктор, не задерживаясь в толпе сбежавшегося народа, прошел в чум.
Степан, гревшийся у очага, робко поднялся, виновато опустил руки…
— Ну как, дагор?
— Бегал!
— Зачем бегал?
— Я охотник! Нельзя мне сидеть, ровно старухе. Спробовать надо было, покуда ты здесь. Плохо будет — полечишь опять. Ничего ходил, учугей, — говорил Степан, заискивающе, снизу вверх глядя на доктора.
На губах Ивана Ивановича заиграла сдержанная улыбка, хотя он плохо понял, что ему говорили. Все-таки молодец этот большеголовый крепыш! Увидев отражение своей улыбки на лице Степана, Иван Иванович понял, как отлегло у него на сердце, и уже открыто улыбнулся сам, и сразу вокруг них заулыбались, заговорили, оживленно задвигались.
— Ладно, коли так! Учугей! — И, скинув доху, Иван Иванович сел возле очага, усадив и Степана. — Голова-то не болит? Рано тебе на охоту, подождать надо, сил набраться. Никита! — вскричал обрадованно Иван Иванович, увидев своего помощника у входа в чум. — Переведи ты ему, пожалуйста, правила дальнейшего поведения! Спроси его, как зрение, оленя далеко ли увидел? Близко. Ну, и то хорошо. „Опробовал!“ Ах ты, чудак-рыбак! Рад я, что ты вернулся.
Иван Иванович дружески потрепал Степаново плечо и сообщил:
— Завтра едем обратно… На Каменушку.
Основную работу на Учахане, ради которой была предпринята поездка, Иван Иванович давно закончил. Теперь, получив тревожное письмо Хижняка, он со всей энергией устремился обратно, на прииски.
— Что будет на реках? — переспросил он Марфу, пришедшую собирать его в дорогу. — Выкупаемся разок-другой. Ничего. Теперь ведь тепло. Едем.
— Может, оставишь машины-то свои? Может, вернешься еще?
— Нет, Марфа Васильевна, чувствую, не вернусь. Будет у вас большая больница — найдутся и врачи. Хороших работников у нас много.
Марфа вздыхала:
— Тихо теперь придется ехать. Перекладных не успели выслать… Думали: останешься до лета.
— Я и сам думал… А теперь нельзя. Больные ждут. Поедем, пусть тихо. Никита говорил, что завтра большой табор эвенков пойдет на летнее кочевье, как раз в нашу сторону. С ними можно договориться.
— Олени станут заваливаться в снегу, — попробовала Марфа последнюю отговорку. — На низких местах намело нынче сугробы… Провались так, — она чиркнула себе по горлу ребром ладони, — нога еще висеть будет. Земли не достать. Мягкий снег пополам с водой, беда!
— Ничего, как люди, так и мы.
— Люди — они привычны. Олень да нарта — не машина, а твои машины — дело тонкое.
— Вот мы это тонкое дело и упакуем опять получше. Я видел у вас на складе цинковые банки очень подходящие. Крышки можно припаять, чтобы сырость дорогой не попала. Вес приборов небольшой: один килограммов десять, другой чуть побольше. И на вьюк пойдет, и на загорбок в крайнем случае — вдвоем с Никитой мы их куда угодно доставим. На плоту тоже не страшно будет.
Рано утром у здания школы собрались жители поселка — и взрослые и ребятишки. Тут же сгрудились оленьи упряжки, эвенкийские и местные, якутские. Эвенкам было не совсем по пути, и только на время они присоединились к транспорту доктора.
Солнце только что взошло. Над тайгой и дальними гольцами висела розоватая дымка, и дым над крышами розовел, колеблясь на пронизывающе холодном ветру. Снег под ногами похрустывал особенно звонко. Вдоль навеса крыльца и карниза крыши блестели первые маленькие сосульки.
„Успеем. Проскочим“, — уверенно подумал Иван Иванович, глянув на эти сосульки, на высокие столбы дыма.
— Жалко мне тебя отпускать! — сказала Марфа, подержав в обеих руках большую руку доктора. — И всем жалко. Привыкли. Жил бы у нас. Работал бы…
Потом подошли остальные работники Учаханского районного Совета и райкома и тоже горячо и сердечно сожалели об отъезде Ивана Ивановича. Но он ни на минуту не усомнился в необходимости срочного возвращения на Каменушку: судьба Леши, ожидавшего, по выражению Хижняка с часу на час, очень волновала его.
Рыбаки, охотники, учаханские колхозники, окружив доктора в свой черед, повели его смотреть принесенные ими подарки. Они были богаче Марфы и ее товарищей и натащили груды мороженой рыбы, дичи, копченых оленьих языков, расшитых унтов и шапок, всяких мехов, переливавшихся коричневым, желтым, белым и черным блеском. Настоящий базар заколыхался вокруг Ивана Ивановича, и он словно поплыл среди пушистых вещей и мохнато одетых людей, шел, смотрел, улыбался, тепло кивал знакомым, все хвалил — и ничего не принимал.
— Мне не нужно, а за дружбу спасибо.
— Тебе спасибо! — отвечали ему нестройным, но мощным хором.
Низенький коренастый якут, закутанный до ушей в меха, с лаково блестящей густоволосой головой (шапку он держал под мышкой), подскочил с пышной чернобуркой в руках.
— Возьми, доктор. Уваженье бар![6] Много уваженье. Бабе твоей. Жене…
— У меня нет жены, — негромким, но ясным голосом сказал Иван Иванович.
— Будет, однако. Как без бабы жить?..
Огорченный отказом якут затиснул лисий мех себе за пазуху и, болтая его черно-белым хвостом, поспешил за доктором, так же настойчиво предлагая подарки, принесенные другими.
— Уваженье бар! Уваженье! Пошто народ обижаешь?
Выбираясь из толпы, Иван Иванович рассеянно взял изделие из слоновой кости, похожее на пенал, крепко потряс руку учаханца.
— До свиданья, дагор! Прощайте, дагоры!
— Прощай, друг! До свиданья, друг! — промолвили в ответ сотни голосов, старых и юных.
Шла сессия районного Совета. На Каменушке тоже начиналась весна, и яркое солнце, засматривая в окна, тепло пригревало спину и гладко причесанную голову Варвары. Она сидела среди других депутатов за большим столом, покрытым сукном, зеленым, как весенняя трава, и очень волновалась, собираясь выступить по культурно-бытовому строительству.
Отпуск местных средств был утвержден областным Советом, а по государственному бюджету — сессией Верховного Совета, и депутаты собрались обсудить, как провести в жизнь свои планы. Кроме автомобильного шоссе, которое свяжет с Каменушкой самые далекие углы района, будет строиться электростанция для колхозов, шесть детских яслей, общественная баня в совхозе, не одна, а две семилетки с интернатами. Разрешился вопрос о расширении больницы и постройке нового хирургического отделения, который Варвара особенно близко принимала к сердцу. В прошлом году этот проект отдали на усмотрение дирекции прииска как капитальное строительство по Наркомату цветных металлов, и дело затянулось, потому что приисковое управление в лице Пряхина не хотело включать дополнительные расходы в свою смету. Тогда Варвара погорячилась и даже надерзила Пряхину, возмущенная его уклончивостью:
6
Бар — есть (якут.).