Страница 24 из 132
Багровый от неловкости, он стал завертывать крышку клапана на промывочном насосе, в который засыпал злополучное стеклышко.
— Надо усовершенствовать кернорватели, — сказал Семен. — Так мучаются люди…
— Еще как мучаемся-то! — обрадовался поддержке бригадир. — До всего своей головой доходим.
— Плохо доходите, если изоляторы со столбов сбиваете, — не сдавался Щелгунов и вместе со всеми направился в контору. — За все приходится отвечать, — говорил он по пути, — и за то, что нефти не оказалось в найденной структуре, и за то, что лекция сорвана на селе! Я в прошлом году принимал участие в раскулачивании, так теперь замучили выступлениями. Плохо, что языка местного не знаю. Христине моей легче: она татарка и запросто объясняется с жителями.
— Где она сейчас? — спросил Груздев, с дружеской симпатией относившийся к Хатире — жене Щелгунова, которую по-русски называли Христиной.
— В районную больницу увез вместе с сынишкой. Второго степняка родила моя учительша. — Лицо Щелгунова просияло в неудержимой, гордой и застенчивой улыбке. — Хоть и трудно с детишками, а интересно. Ждать лучших условий нам не приходится. У разведчиков вся жизнь на колесах.
Покружив по району, друзья вернулись на щелгуновский хутор. Вечером долго сидели во дворе у костра: пекли в горячей золе картошку, обломав с нее белые, немощные ростки, обсуждали со структурщиками, где закладывать новые буровые точки. Лежа на сеновале рядом с мгновенно уснувшим Семеном, Груздев смотрел сквозь пролет под тесовой крышей на звезды и думал: есть ли на других планетах разумные существа? Неужели и там ищут нефть и так же сбивают фарфоровые изоляторы со столбов, чтобы заклинить керн? Или не похожи на людей жители этих планет, иные у них страсти и заботы?..
Рано утром, когда лучи солнца коснулись стропил сеновала, во дворе поднялась шумная, как на пожаре, суматоха: крики, топот бегущих, скрип и хлопанье дверей.
В общем гомоне выделился крик:
— Щелгунова убили!
Алексей вскочил, разом очнувшись от сна, бросился к лестнице.
Дверь в тесовые сени была широко распахнута. Раздвигая толпу людей, набежавших в горницу, Алексей пробился вперед. У перевернутого стола, среди разметанных, залитых кровью бумаг лежал Денис, запрокинув обострившееся, странно побелевшее лицо.
— Видно, сонного они его… — сказал буровой мастер, которого Щелгунов пробирал накануне за сбитые изоляторы. — Вздремнул, сидя за столом, а сзади вдарили.
«Вот тебе „с оружием в руках!“ А у Хатири второй ребенок родился… — Груздев вспомнил смущенную улыбку Щелгунова. — Не успел порадоваться на детишек».
Семен Тризна, упав на колени, приподнял отяжелевшую голову Щелгунова.
— Ребята, да он еще живой!
Все сразу засуетились: кто совал полотенце, кто, расплескивая, подносил ковш с водой, кто полосовал скинутую с плеч рубаху.
— Перевяжем — и в больницу, к Елене Артемьевне, — говорила Дина.
Глядя, как она с помощью Семена и бурового мастера прикладывала самодельные пакеты к ранам на теле Щелгунова, как бинтовала его, пустив в ход даже подсунутую кем-то пеструю занавеску, Алексей думал: «Вчера яблони погубили, сегодня до хорошего человека добрались».
В районной больнице Щелгунова сразу пронесли в операционную.
Осмотрев его, Елена вышла к Груздеву.
— Есть надежда?
— Раны глубокие, но сердце не задето. — И Елена надолго опять исчезла за дверями операционной.
Алексей остался в коридорчике, ожидая, чем кончится вмешательство хирурга, волновался, тревожно посматривал на часы. Потом он услышал голос Хатири в родильном отделении:
— Пустите меня к нему! Пустите!
— Успокойся. Он будет жить. Так ты только повредишь и себе и ему.
«Это Дина ее уговаривает. Кто успел сообщить Хатире о несчастье? У кого повернулся язык сказать о нем женщине, еще не окрепшей после родов?» Груздев встал, стараясь не топать, вышел на улицу и направился туда, где в воскресные дни шумел базар, а в будни сидели одинокие торговки с крынками топленого молока и лукошками яиц.
Увидев шумное скопище людей, телеги с задранными оглоблями, лошадей, стоявших в сторонке у коновязей, Алексей сообразил, что сегодня как раз воскресенье. Вот потому и собрались со всего района деревенские жители.
Тяжелая весна, голодная. В прошлом году суховей опустошил поля, а излишки хлеба от прежних урожаев кулаки, воюя с новым строем, запрятали в глубокие ямы. Но на базары люди все равно съезжаются: кого нужда гонит, кого неуемная жажда корысти. Там пух и перо в ситцевых наволоках, там беленькие, бочонки, рядом корзины, обливные горшки и корчаги. Старый бабай в рваном бешмете тащит под мышкой такого же старого и обдерганного гусака; мужичок расположился с топорищами — авось наклюнется кто. Старуха сидит в телеге, свесив из-под опавшей на острых коленях холстинной юбки большие ноги в чистых онучах и новых лаптях. Одной рукой придерживает донце с расписанным шестиком для кудели, другой — бочонок с медом.
Возле чернобородый цыган сует гражданину с портфелем комок масла, обернутый в газету, твердит назойливо:
— Ведь это пишша!
Должно быть, дорого заломил, а сбавить жаль, и покупателя отпускать не охота.
Тут — споры о политике, там — бабья свара невесть из-за чего; ребятишки снуют, как чертенята, карабкаются на телеги, оглушают всех глиняными и тальниковыми свистульками.
Алексей покружился в людском водовороте, купил у старухи в новых лаптях стакан меду, у заезжего спекулянта — крендель сдобный, хотя и черствый, да шоколадку-батончик. С этим и вернулся в больницу.
Щелгунова уже перенесли в палату. Огромный, он едва помещался на койке, ступни длинных ног, просунутых сквозь железные прутья, лежали на подставленном табурете. Костлявая грудь тяжело вздымалась.
— Спит. Наркоз еще долго будет действовать.
При виде покупок Алексея Елена оживилась, точно маленькая девочка, ожидающая подарка, но сразу поняла:
— Хатире принес?
— Да. Как она?
— Плачет. Не верит, что Денис будет жить. Пойди поговори с нею. Старшего мальчика мы у больничной сторожихи устроили.
Алексей прошел в родильное отделение. Серые глаза Хатири-Христины, покрасневшие от слез, с боязнью устремились к нему.
— Ничего, жив твой богатырь. Очень рад, что ты ему второго сына родила. — Алексей положил гостинцы на столик, наклонясь, заглянул в деревянную кроватку, вплотную придвинутую к койке матери.
Розовое личико младенца с припухлыми веками и еле намеченными бровками забавно выглядывало из пеленок, туго обвитых свивальником: мальчишка спал, оттопырив крохотную губку, чуть посапывал; пахло от него теплым молоком.
«Эх ты, смешной какой! Нефтяник будущий!»
Пришло на ум, что и у Елены может родиться ребенок. Вот такое же беспомощное существо, а потом оно станет звонкоголосым озорником или девочкой, нежненькой и черноволосой, как Елена.
Алексей снова встретил взгляд измученной Хатири, улыбнулся.
— Надежно починили Дениса. Елена сказала, что он проживет еще лет сто. Значит, и плакать незачем. Говорят, молоко от этого у матерей портится. А хороший какой мальчишка!
— Хороший, — подтвердила Хатиря, и хотя слезы у нее потекли сильнее, но это было уже, как дождь под солнцем: и плакала и улыбалась.
Унося в душе отсвет этой материнской улыбки, Алексей вернулся к жене, которая ожидала его в опустевшей приемной.
— Хорошо, что я была здесь, когда привезли Щелгунова, но только отличное здоровье его выручило.
После пережитого глаза Елены запали, но она показалась Алексею еще краше.
— Какое потрясающее чувство — сознание того, что ты помог спасти человеческую жизнь! — с волнением и какой-то непонятной глубинной грустью сказала она. — Говорят, ко всему можно привыкнуть. Пожалуй, верно, если речь идет об условиях существования, но врач никогда не может привыкнуть ни к страданиям больного, ни к чуду возрождения его из мертвых.
Она прислонилась к плечу мужа, а он, обняв ее, испугался: такой серой и увядшей вдруг стала его любимая.