Страница 131 из 132
Такая же дивная погода стояла в тот выходной день в Камске. Предосенняя короткая теплынь околдовала округу, и почти все население хлынуло на берег реки, в леса и на озера.
А Надя работала. Рано утром, расставаясь с Ахмадшой, она сказала тихонько:
— Мой дорогой муж! Я хочу приобрести… — Она помедлила, шаловливо поправив, вернее взлохматив, его прическу. — Ты ничего не имеешь против?
— Все, что ты хочешь! — Он обнял ее, долгим взглядом любовно посмотрел ей в лицо, словно они расставались на целый месяц.
— Я хочу ма-аленького мальчика, и чтобы он походил на тебя, но назовем мы его А-ле-ша.
Ахмадша рассмеялся, ошалев от радости, подхватил ее на руки и начал целовать, приговаривая:
— За будущего мальчика, за тебя, за нашу любовь, за Алешу! Хорошо, пусть будет Алеша. За то, что он спас тебя, за то, что вернул мне мою жизнь и радость.
Надя с трудом вставила между всех этих «за»:
— Ты сумасшедший! Разве можно теперь так обращаться со мной? Ты должен беречь меня, как драгоценность, а не душить и не подбрасывать.
— Хорошо, но на руки-то можно брать?
— Сколько душе угодно! — весело согласилась Надя, а он вдруг задумался, и все мальчишеское озорное исчезло в нем. — О чем ты думаешь? — обеспокоенно, требовательно и чуточку капризно спросила она.
Ахмадша взглянул на нее очень серьезно, но и с неожиданной печалью:
— Неужели у нас будет ребенок? Как много это значит!..
— Ты вспомнил о Ярулле Низамовиче?
— Да.
— Он был хорошим отцом?
— Необыкновенным! Он так любил нас…
— Пока ему не пришла в голову идея женить тебя на Энже?..
— Эта идея пришла к нему не вдруг, я же говорил тебе…
— Я помню. — Надя крепче обняла мужа, прильнула щекой к его лицу. — Давай помиримся с ним.
— Сегодня же съезжу в Светлогорск, — с готовностью сказал Ахмадша, и радуясь и тревожась.
Когда он взбегал по лестнице родного дома, все казалось ему прекрасным. Он был счастлив безмерно.
Наджия в столовой перебирала гречневую крупу. Занимаясь этим не очень-то увлекательным делом, она в раздумье беззвучно шевелила губами, хотя уже привыкла разговаривать сама с собой вслух.
Чтобы развлечься, она с давних пор повторяла мысленно историю о некрасивой, но доброй и умной девушке, которую никто не любил, пока не появился человек, рассмотревший под ее грубой внешностью большую, чуткую душу. А потом Наджия стала воображать, будто эта девушка она, и не только добрая, но и красивая, и Ярулла женился на ней не по решению родителей, а потому, что полюбил ее. Так она переиначила для себя всю историю своего замужества и иногда до того увлекалась мечтой, что вздрагивала, увидев в зеркале идущую ей навстречу грузную пожилую женщину с мохнатой родинкой на щеке. Наджия ненавидела эту родинку, которая напоминала ей о том, что до свадьбы Ярулла не знал ее в лицо. Где-то в городах, говорят, выводят бородавки, но разве могла она на старости лет заботиться о собственной наружности? Все осмеяли бы ее. И однако же теперь, когда дети стали взрослыми и забот по дому поубавилось, Наджия больше внимания стала уделять нарядам и тщательнее принялась укладывать свои еще роскошные косы. Но именно этот появившийся интерес к своей внешности вдруг помог ей сделать страшное открытие: Ярулла не замечал никаких перемен ни в платьях, ни в прическе жены. То ли он привык не замечать её скромной особы, то ли стыдился женского запоздалого тщеславия, выразившегося в робкой претензии нравиться ему, но одно стало совершенно ясно: он был героем ее затаенной мечты, но никогда не любил ее. Так, прожив до старости в кругу большой, как будто бы дружной семьи, стареющая женщина ощутила невыносимый холод одиночества.
Снова подумав об этом, Наджия вздохнула, посмотрела на открывшуюся в конце коридора входную дверь и растерялась. Прямо к ней шел… Ахмадша, блудный сын, осужденный ею за то горе, которое он причинил Ярулле. Он стал еще краше, возмужал, раздался в плечах. Значит, он живет хорошо, счастлив и нет ему дела до того, что у его отца отравлена старость, что его родную мать гложет глухая, ни с кем не разделенная тоска.
Наджия поднялась, отчужденно, с гневной скорбью глядя на сына, отталкивая всем своим видом попытку примирения.
Но это был совсем другой Ахмадша, которого она не знала. Он будто не заметил ее враждебности, подошел, порывисто и нежно обнял ее. Стараясь высвободиться из его рук, мать отвернула лицо, и он, вместо того чтобы коснуться губами ее щеки, нечаянно поцеловал в родинку. Наджия страшно смутилась, но Ахмадша все понял и обнял ее еще крепче:
— Анием, милая анием!
Тогда все большое, напряженное тело матери ослабело, и она судорожно глухо зарыдала без слез, потому что не умела плакать и не привыкла к тому, чтобы ее ласкали.
Поднявшись на вершину холма, Ярулла сел на обомшелый, теплый камень и поискал взглядом скважины, пробуренные его бригадой в Исмагилове.
Сыновья тоже хорошо поработали здесь. Он никогда не переставал думать о них, особенно теперь, когда распалась семья, он видел их редко. Равилю и Фатиме захотелось жить отдельно, и они перебрались в соседнее нефтеуправление. Рустемчик уже большой, ходит в детские ясли, и Равиль обещал привезти его осенью погостить у деда. Ахмадша ничего не обещал, ошалев от радости, уехал к своей Надежде и работает инженером в Камской буровой конторе. Осталась со стариками одна Минсулу…
Ярулла вдруг ощутил пронзительно острый толчок в груди. Может быть, потому стало так больно, что вспомнил еще о недавней свадьбе в Светлогорске: Зарифа вышла замуж за вдовца Мирошниченко.
Много лет минуло с той давней встречи в белой траншее заметенной сугробами деревенской улицы. Прошлой осенью смахнуло пожаром Большой Урман: за два-три часа при ураганном ветре сгорели старые избы. И за одну зиму отстроились урманцы заново. Могло ли в старину так легко избыться лютое крестьянское горе? Съездил Ярулла нынче в родную деревню, постоял над речкой, и всюду ему мерещилась прошедшая мимо его жизни Зарифа, ее большая звонкая любовь, все эти годы звеневшая, как весенняя капель, за его наглухо закрытым окном.
— Родная, любимая, теперь уже безвозвратно утерянная! А что я мог?! — прошептал Ярулла, и тут земля поплыла перед его глазами.
Только что он смотрел на промысел. Вдали виднелась веселая долина, избы татарского колхоза, виноградники его, тучно зеленевшие в лощинах. И яблони разбежались там по склону нагорья, словно девушки в разлетевшихся от пляски зеленых в крапинку юбках. Но вот нет ничего, кроме прозрачной голубизны с легкими перышками тающих облаков… Где-то светит солнце, и его тоже не видит Ярулла.
Лежит он, неловко раскинувшись на каменной глыбе, и смотрит в небо. Говорят, море такое же глубокое, а ни разу не пришлось увидеть его. И деньги были, и путевки давали, и туристскую поездку предлагали, чтобы повидал Ярулла иноземные государства. Но никак не мог собраться он в далекую поездку: все боялся пропустить что-то важное здесь, дома. Море! И без Яруллы шумит оно вольной волной. Стоят там, напрасно ожидая его, белые дворцы-санатории, и солнце играет на золотом песке никогда не виданных им пляжей. Ездила туда Хаят со своим Салихом. Ахмадша с Надей поедут тоже.
«Но домой Ахмадшу не тянет. Неужели разлюбил отца? Ну, может, перегнул я немножко… — Ярулла смутно припомнил свои огорчения, душевную муку сына. — Пожалуй, сильно перегнул. Упрямился. Но разве люди живут без ошибок? Многое доходит до разума потом, когда поздно поправить дело. Женился Ахмадша… Будет жить русская алтынчеч [9]с потомком Чингисхана, рожать детей от него. Ну и пусть живут, радуются!»
Неподалеку села на ветку пташка, почистила перышки и сначала робко, а потом в полный голос запела немудреную песенку: наверно, хотела порадовать Яруллу. Но он уже не слышал ее: новый удар в сердце пронзил его насквозь, до самых лопаток. Откуда-то сверху на лицо бурового мастера упал, точно капелька нефти, коричневый жучок, развел крохотные крылья, снова сложил их, а Ярулла даже не почувствовал его прикосновения.
9
Алтынчеч — золотокосая (татарок.).