Страница 116 из 158
С этим Андрей вышел из кабинета и неожиданно в коридоре столкнулся с Валентиной.
Они поздоровались молча и, не найдя, что сказать, в замешательстве остановились.
— Я уезжаю, — неловко сообщил геолог, прерывая молчание. — Завтра с базы уходит пароход, и я уезжаю в тайгу.
Саенко, будто не расслышав, ласково улыбнулась.
— Уезжаю на целый месяц, — повторил он.
— Даже так? — сразу опечаленная, сказала Валентина. — На целый месяц!
Чувство смутной тревоги не покидало Андрея до вечера. Он сам не мог понять, радостно ли было ему, грустно ли: так быстро менялось в нем все, то вспыхивая, то тускнея, как облачный ветреный день. Сидя у себя в конторе, он с серьезным видом слушал то, что говорил ему агент по техническому снабжению, и вдруг улыбнулся. Агент, маленький, кругленький, со странно оттопыренными ушами, принял улыбку на свой счет и недоумевающе умолк.
— Продолжайте! — кивнул ему Андрей, и агент снова стал обстоятельно перечислять то, что выдавалось со склада для разведочной партии.
Подосенов, не перебивая, слушал, но думал о том, как непохож этот мягонький человечек на старателей, разведчиков и шахтеров и о том, как скучно жить такому слабому и некрасивому, неведомо какими путями попавшему в тайгу.
Оборудование для новых разведок отправили на речную базу только вечером. Понаблюдав за рабочими и конюхами, которые завьючивали лошадей у склада, Андрей неторопливо пошел домой.
— Ты уезжаешь? — спросила Маринка. Она обняла его колени, печально моргая, посмотрела на него снизу. — Мама не дает мне укладывать… твои вещи. Я хотела помогать, да просыпала бритвенные порошки. Такие мыльные порошки… И она сказала: «Ты все мешаешься, ты все путаешь». Почему ты молчишь, папа? Попроси ее хорошенечко. Я так люблю помогать…
— Мы вместе займемся сборами в дорогу, — сказал Андрей растроганно.
Он взял дочь на руки, посмотрел в ее серые глаза, опушенные темными ресницами. Это были его глаза, но еще по-детски округленные и очень яркие.
— Мы будем вместе, — бормотал Андрей, идя с нею по комнатам. — Где она, эта наша сердитая мама? Почему она мешает нам просыпать мыльные порошки?
Анна стояла на коленях перед открытым чемоданом, из которого перекладывала в другой, поменьше, отутюженное белоснежное белье.
— Вон там… — Маринка показала на край ковра. — Там я зацепилась и уронила мыльную перечницу. Я хотела скорее!
— Нет, ты зацепилась потому, что никогда не смотришь под ноги, — сердито возразила Анна.
— Ты собираешь меня, точно на курорт, — сказал Андрей, неприятно задетый раздражением жены, понимая, что раздражена она потому, что ей опять приходится заниматься домашними мелочами. — Зачем такое белье? Положи лучше трикотажное. — И, болезненно нахмурясь, подумал: «Ох, скорее бы уехать, что ли!»
— Сейчас жарко! — ответила Анна. — Ты сам будешь доволен. Трикотажного я тоже положила две пары.
— Сколько же всего?
— Пять пар.
— Так много! Я ведь еду только на месяц.
— На целый месяц! — вырвалось у Анны, и лицо ее выразило нежность и грусть.
Андрей присел рядом.
— Лучше бы ты распорядилась насчет ужина, а мы с Маринкой здесь живо все устроим.
— Правда, мы устроим, — обрадовалась девочка.
— Уж вы устроите! — с сомнением сказала Анна.
Но они действительно собрали и уложили все очень быстро. После этого Андрей принялся набивать патроны для охотничьего ружья — очень интересное занятие, в котором можно принять самое деятельное участие.
— Пыш-ш… — шептала Маринка, вынимая гибкими пальчиками очередную «штучку». — Он тоже вылетает из ружья?
— Вылетает, — рассеянно повторил Андрей. — О чем ты, Марина?
— Пыж… Вот он, лохматенький. — И, не дожидаясь ответа, спросила еще: — А когда гремит, тогда сам патрон вылетает?
— Да.
— Или, может, одни дробины? — допытывалась она, уже не доверяя рассеянным ответам отца. — Может, одни дробины без патрона?
— Да, — кивнул Андрей, быстро крутя машинку.
— Какой ты, папа! — девочка отодвинулась обиженная. Она еще понаблюдала, как ловко завертывала машинка внутрь мягкие края патронов, и вдруг насторожилась: — Кто-то пришел, я посмотрю…
Подосенов зарядил последние гильзы и начал складывать их в специально приспособленный ящичек.
— Восемь… двенадцать… — считал он тяжелые пары, — двадцать три.
— Там Валентина пришла… Ивановна! — сообщила Маринка, влетая в комнату.
Саенко сидела возле Анны, торопливо починявшей прорванный рюкзак.
— Вы никогда не бездельничаете, каждую минуту заняты, — говорила она почти с завистью.
Рука Анны нетерпеливо дернула и порвала снова заузлившуюся нитку.
— Всегда так, если торопишься! — с досадой прошептала она. — Какие-то узлы противные! — Она искоса взглянула на Валентину и, ожесточаясь, промолвила: — Эти мелочные занятия страшно связывают женщин: столько времени тратишь, и мозги засоряются чепухой! Иногда я просто задыхаюсь, — продолжала она, опять бросив на Саенко недобрый взгляд. — Хочется стряхнуть все и идти, дыша полной грудью. — С минуту Анна шила молча, прислушиваясь к тихо звучавшим голосам мужа и дочери; лицо ее постепенно прояснилось. — Нужна большая любовь, чтобы охотно заниматься мелочами быта, — добавила она и покраснела, вспомнив, что точно такие же слова сказала вчера Андрею, когда ей пришлось отложить свои дела, чтобы помочь ему отыскать запонки.
После долгих поисков она нашла их в игрушках Маринки, сунула коробочку мужу и, кипя досадой, ушла к себе. Сейчас ей ясно представилось его неподвижное лицо и отчужденный взгляд.
«Он обиделся на мою резкость, — сказала она себе, сожалея, что так получилось. Потом она была занята до поздней ночи, а утром просто забыла о маленьком домашнем конфликте. — Да и Андрей, наверное, забыл, — подумала она, представив объем своей и его работы и незначительность этого „конфликта“. — Не объясняться же из-за каждого слова».
— Если хотите, поедемте под выходной день с нами… со мной и Маринкой… в дом отдыха, — сказала она Валентине. — Тогда вы увидите, каким лодырем я могу быть.
— А вот я и папа! — объявила Маринка. — Мы набивали в патроны, а потом умывались.
— Ты не даешь отцу отдохнуть!
— Он не отдыхал! Когда он отдыхает, я хожу на самых цыпочках…
Андрею стало опять неловко оттого, что он не знал, здороваться ли ему еще раз с Валентиной. После заметного колебания он подошел к ней.
«Она теперь даже кокетничать не может, — заметила про себя Анна, собирая в кучу приготовленные вещи. — Она смотрит на него испуганно и преданно, словно девочка. Господи, неужели опять она будет сидеть весь вечер!»
Но Валентина не засиделась на этот раз и даже не осталась ужинать: ей слишком трудно было владеть собою.
— Я вашей собачке косточки приготовила, — умильно сказала ей Клавдия, когда она собиралась уходить.
Саенко взяла у нее из рук тяжелую мисочку, потом обернулась к Андрею, и снова, как утром в конторе, молча посмотрела на него.
Клавдия на кухне вытирала о фартук чистые, сухие ладони. Умильное выражение на ее лице сменилось озлоблением: она, старая девушка, сгорала от неосознанной зависти к Валентине.
— Бессовестная! — прошипела она и по-ребячьи показала острый язык. — Вот тебе! Вот… — И энергично потрясла сухонькими кулаками-кукишками.
Маринка и Тайон сидели рядом. Тайон позевывал. Ему, видимо, совсем не нравилась затея с поездкой в лодке; куда лучше было лежать в тени возле кухни, в обществе Рекса и Дамки. Собаки эти, жившие при доме отдыха, отличались миролюбием, и Тайон сразу заважничал, оттесняя от общей миски рослого, но глуповатого Рекса. Несмотря на его нахальство, они очень дружно облаивали втроем ночью лесные шорохи.
— Посмотри, Тайончик, какие маленькие человечки лежат на берегу. Сколько лодок! Там Юркин папа. Он, знаешь, работает под землей. Теперь он отдохнул и стал совсем черный, прямо как из хаты дедушки Тома.