Страница 112 из 158
— Он прямо сто сот стоит, — согласился Уваров.
— А твои мальчишки… пишут?
— Обижаются, что третий год не еду к ним. Грозятся бросить писать.
— Сюда взять не собираешься?
— Августа не отдаст. Она совсем завладела ими.
Дружная работа стариков старателей, сразу точно помолодевших в своем воодушевлении, казалась со стороны легкой. Они весело стучали топорами и молотками, звенели лопатами, подготавливая забой, тащили, будто муравьи, рельсы, доски, гидравлические трубы. Впервые старики столкнулись с механизмами. Они готовились облегчить свой тяжкий, первобытно-простой труд, и руки их, покрытые черствой коркой мозолей, почерневшие и потрескавшиеся, как сама земля, особенно бережно принимали и поддерживали переносимое оборудование.
— Они, должно быть, дружно живут, — добавила Анна, продолжая думать о механике и его жене. — Он расцвел за последнее время, и работа у него так и спорится.
— У хорошего человека всегда спорится, — негромко сказал Уваров.
— Нет, не всегда! Если на душе неспокойно, то это очень сказывается.
Уваров вопросительно посмотрел на нее.
Лицо Анны выразило печальную растерянность.
— Ты не понял меня. Я вообще… Хотя нет, не вообще. Поведение Андрея меня тревожит и в нашей личной жизни, — созналась она, снова обращая на своего друга открытый, но смущенный взгляд. — Ты пойми, Илья, как это мучительно: догадываюсь, хочу узнать, верно ли, и боюсь узнать. Я не спокойна, а мне хочется, чтобы… чтобы Андрей не заметил этого, не подумал бы, что я мелочная… ревную его. — Анна положила руку на горячую от солнца гидравлическую трубу, подведенную к эстакаде, потрогала язвочку ржавчины, желтевшую на железе. — Ревность разъедает чувство вот так. Нет, я не хочу! — сказала она с таким волнением, что у Ильи Уварова сжалось сердце, а широкие брови совсем наползли на переносье, придавая ему угрюмый, даже суровый вид.
То, о чем неожиданно заговорила с ним Анна, не было для него внезапностью, и тем не менее ему было нелегко слушать ее признание.
— Я верю в постоянную силу любви, осмысленную духовной близостью, — продолжала Анна торопливо и нервно. — Если эта уверенность обманет меня… Неужели я буду неправа? Не может быть! Значит, и не было настоящей любви, настоящей близости… Значит, просто сжились двое, не поняв до конца друг друга!.. Но ты знаешь, — она тяжело перевела дыхание, — нет, ты даже не представляешь, Илья, как мне будет больно, если я ошибусь.
Уваров не успел как-либо откликнуться на ее печаль: так же неожиданно, как начала, Анна умолкла и направилась в сторону, но ее сдержанное волнение расстроило его сильнее всяких жалоб.
«Ты не хочешь быть мелочной, — с горечью размышлял он, провожая взглядом уходившую Анну. — Ты допускаешь ее… — Он не сомневался, что речь шла о Саенко. — Ты допускаешь эту красавицу к себе в дом, разрешаешь ей играть с твоим ребенком и потихоньку испытывать прочность вашей семьи… Эх, Аннушка, я бы на твоем месте…»
Он не закончил мысли, не зная, что же он сам предпринял бы в данном случае.
Уваров повернулся и медленно зашагал в другую сторону. Он шел, твердо ступая по каменистой дорожке, но если кто-нибудь остановил бы его и спросил, куда он идет, то он не сразу нашелся бы, что ответить. Его остановила вода, над которой вдруг оборвалась дорожка. Мостков не было. Уваров огляделся и увидел, что зашел далеко.
Гибкие кусты молодого лозняка шелестели над мутной водой речонки; сквозь их листву, негустую, бледно-зеленую, виднелась просторная долина, огороженная горами. Вдали, среди островерхих серых валов песка и камня, тяжело ворочалась, лязгала, скрипела в своем котловане землечерпалка-драга. Поднятая с глубины и промытая ею золотоносная земля зубчатым следом тянулась по долине. Людей не было видно, и казалось, что гигантская машина-судно сама выполняла свою работу. Ее пронзительные стоны еще более одушевляли ее: как будто она искала что-то и жаловалась на трудную необходимость этих поисков наплаву.
Секретарь парткома рассеянно огляделся по сторонам и сел на прибрежную травку.
В камнях, вынутых из заброшенной старателями ямы, тоненько посвистывала мышь-каменушка. Нервно пошевеливая острым усатым рыльцем, она уже хотела выбежать из дремучих для нее зарослей петушьего проса, но увидела человека и попятилась. Вместе с нею подался в траву выводок рыжих веселых мышат.
Уваров не интересовался тем, что происходило за его спиной: мышь ли это пела или птица — не все ли равно! Он думал о горячей исповеди Анны, и самые противоречивые чувства теснились в его сердце. Она была для него товарищем по работе, он сдружился с нею, врос в ее радости и печали, воспринимая теперь ее тревогу, как собственную. Ему вспомнилась первая встреча с Маринкой два года назад, когда они познакомились. Андрей сидел тогда у стола, держал ее на коленях и рисовал для нее на большом картоне голову лошади. Получилось хорошо, но Маринка спросила:
— А где еще глазик?
И не отступилась до тех пор, пока отец не испортил рисунок, нарисовав на профиле лошади второй глаз. А нынче она этого уже не потребует, потому что стала понимать больше, чем ей следовало. Недавно она даже заявила ему, Илье Уварову:
— Ты совсем не изячный. Толстый какой!
Илья посмотрел на свои большие руки, смирно лежавшие на коленях, и несколько раз сжал и разжал кулаки.
«Да, не изячный, но добрый кряж! У Леньки моего такие же ручищи будут». И Уваров ярко представил свой первый приезд к сестре под Рязань; дом, окруженный яблонями, и кучу детей, барахтавшихся в саду на траве.
«Теперь там добавилась Наташка, — с доброй завистью думал он. — Бабушка какая-то приехала. Совсем хорошее житье пошло!»
«И какого еще рожна надо Подосенову? — с неприязнью переметнулся он мыслями к Андрею. — Обладает таким счастьем и потянулся на сторону! Нет, быть этого не может, — внезапно заключил он. — Анна просто ошибается».
Голоса приближавшихся людей вывели его из раздумья. Он поднял голову и посмотрел в ту сторону. По берегу медленно шли Валентина и Ветлугин. Тайон нехотя тащился за ними. Уварову стало неудобно, что его увидят сидящим на берегу, вроде тоскующей Аленушки. Он хотел подняться, но мысленно махнул рукой и остался на месте, внешне спокойный, даже вялый.
— Вас тоже выманила хорошая погода? — крикнул Ветлугин, останавливаясь. — Правда, вечер особенный!
— Пойдемте с нами! — предложила Валентина с ласковой улыбкой. — Виктор Павлович нашел неподалеку очень интересные отложения известняков. Там сохранились остатки древних растений и разных малявок.
— Как это вас заинтересовало? Ведь вы не любите ничего, что наводит на воспоминания о прошлом, — спросил Уваров, досадуя оттого, что помимо воли почувствовал себя подкупленным ее приветливостью. Он хотел быть суровым к ней за… Анну.
«И что за охота у нее кружить всем головы? Теперь она с Ветлугиным!» — заметил он про себя.
— Я говорила в более узком смысле, — возразила Валентина и нахмурилась, сразу став старше. — Иногда я говорю даже совсем не то, что чувствую. Интересно проверять свои мысли в споре. Это точно свежий ветер.
— Вернее, сквозняк в голове, — пробормотал Уваров, поднимаясь.
— Вы находите меня легкомысленной? — без обиды спросила Саенко. — Что дало вам повод так думать обо мне?.
— Ваши же собственные слова, — сказал Уваров и пошел рядом с ней, несколько озадаченный ее простотой. — Попусту спорить — воду в ступе толочь. Это может быть и от молодого задора, и от пристрастия к красивой фразе.
— Для пустословия я слишком нетерпелива… Правда, правда! — вскричала Валентина, заметив усмешку на лице Уварова. — Вы уже готовы обвинить меня в легкомыслии и еще бог знает в чем, а я просто далека от условностей. Во всяком случае, искренна.
— Да ведь вы сейчас заявили, что можете говорить не то, что чувствуете, — упрямо сказал Уваров, не глядя на нее, чтобы не поддаваться обаянию ее женственной прелести. — Замуж вам надо выйти! — сказал он неожиданно и нахмурился, опять недовольный собой. — Тогда постепенно у вас все войдет в норму.