Страница 4 из 138
— Разве это конь? Идет, пританцовывает тоненькими ножками, как барышня. Куда его в крестьянстве, к примеру: ни пахать, ни бороновать. Клади возить тоже негож, — не стесняясь соседей, вслух рассуждал Федор. — Вот у нас в артиллерии кони были в японскую войну, опять же на германских позициях… То кони! На спине выспаться можно: как стол спина! Верхом ехать, конечно, трудно. Зато тяга! Сила! А джигитовка эта самая — баловство. Ну чего он лезет под пузо коню? Повис с седла, ровно летучая мышь, да еще мешок напялил на башку. Вона как сиганул наземь да опять в седло… А кабы промахнулся? Зачем такие поигрунки?
Стоявшие рядом горожане оглядывались на громкоголосого кузнеца. Одни посмеивались, другие пожимали плечами: вот, мол, чудак отыскался.
Федор Туранин плечист, ширококост, большенос. После недавнего ранения на щеках впадины (мало того, что получил уже три осколочных): пробило пулей навылет через рот, когда с криком «ура!» бежал с пехотой в атаку.
Несмотря на грозную внешность, он был добрым, уживчивым человеком и хорошим семьянином. Дома с матерью две маленькие дочурки — еще несмышленыши, а сыновья пришли с ним. Старший, Костя, черномазый, похожий на мать-цыганку, все вертелся, как сорока на колу: высматривал Фросю. Заметив издалека не ее, а Харитона, стал продираться к нему. Двенадцатилетний Гераська, освобожденный матерью ради праздника от обязанностей няньки, потащился за братом и был прещедро за то вознагражден встречей со сверстником Пашкой.
Тут-то друзья и пустились азартно разбирать подробности штурма городка, ловкость джигитовщиков и достоинства казачьих лошадей. Обсудили они и пробежавшую весть о том, что, когда стемнеет, будет устроен небывалый фейерверк. Покрикивания лоточников, продававших пирожки и разные лакомства, не очень занимали их: ребятам только бы по куску хлеба добыть. Про халву и пряники думать нечего: в карманах ни полушки, а просить у братьев и отцов — зряшное дело. Дороговизна военного времени скоро всех доконает.
Харитон опять будто под землю провалился, а Фрося стояла возле Пашки, пряменькая, строгая, спрятав озябшие руки в длинные рукава полупальто, сшитого когда-то к свадьбе матери. Черная тугая коса, отливая синевой, тяжело висела за плечами.
— Здравствуй, Фрося! — сказал Костя, радуясь встрече.
— Здравствуй, — сухо ответила она.
Нашелся кавалер — молоко на губах не обсохло! Правда, он уже работает в мастерских и чуточку старше ее, но какой это возраст для мужчины — шестнадцать лет! Другое дело девичьи пятнадцать… Даже повивальная бабка Зыряниха, знатный человек в Нахаловке, сказала нынче:
— Выровнялась, девушка, заневестилась. Ну, дай-то бог хорошего женишка, чтоб не засидеться в перестарках.
Все девчата боялись остаться в перестарках, страшило это и Фросю. Однако мысль о замужестве тоже не очень привлекала: далеко не каждой женщине выпадает счастливая семейная жизнь. У матери и ее соседок мужья были работяги, трезвенники, дома никогда не скандалили, но при всем старании выбиться из дикой, гнетущей нужды не могли. Среди рабочих жили в достатке только машинисты поездов, но никто из них не обращал еще внимания на девочку-подростка.
— Ну как тебе здесь, весело? — спросил Костя, озадаченный ее неприветливым тоном.
Фрося почти надменно прищурила ресницы, побелевшие от инея:
— Само собой разумеется.
Держала она сейчас на примете золотисто-рыжего скакуна, что выступал первым перед зрителями: казаки, спешась, один за другим начали проводить своих питомцев перед судейским столом.
Господа на трибунах, убранных коврами, кричали наравне с простым народом «ура» победившему Нестору Шеломинцеву, били в ладоши. Девушка, укутанная в пышные меха, перевесившись через барьер, потребовала, чтобы он разрешил ей погладить лошадь.
У Фроси даже во рту пересохло, когда он, высоко держа поводья во вскинутом кулаке и этим еще больше задирая широконоздрую голову коня, подвел его к трибуне. Девушка, придерживая одной рукой муфту, без боязни погладила нервную морду лошади с выпуклым узором вен под тонкой кожей, поправила челку над ее сторожко скошенным глазом и сказала Нестору, что слово «казак» звучит как название хищной птицы.
Он снисходительно улыбнулся, смело глядя на капризницу в богатой собольей шубке. Шапочка из баргузинского соболя подчеркивала выхоленность ее нежного лица. Бриллиантовые серьги сверкали голубоватыми огоньками в розовых от холода ушах.
«Ничего, пригожа», — говорил безотчетно нежный взгляд Нестора, и красавица ярко зарделась, обернувшись к окружавшим ее поклонникам, залепетала по-французски:
— Стремительность и смелость — вот девиз нашего времени! Не правда ли, господа?
— Совершенно верно, мадемуазель, — не очень чисто, но уверенно произнес тоже по-французски Нестор (окончивший после станичной школы казачье училище в Оренбурге) и отошел, поглаживая взмыленную шею коня…
— Это Софья, дочь орлесовского пайщика Кондрашова, — пояснил Костя, проследив взгляд Фроси. — В институте благородных девиц училась в Петрограде. Вон где!
— Откуда ты знаешь? — с неведомо почему прорвавшейся досадой спросила Фрося.
— На вот! Мы всех здешних тузов на примете держим. Дай срок, собьем с них спесь. А Софья-то, говорят, приз за красоту получила, — добавил Костя, настороженный необычным тоном девушки.
— Нарядить ее в дерюгу, никто бы и внимания не обратил.
— Ты у нас не нарядная, а небось везде примечают. — Костя вдруг тоже взорвался ни с того ни с сего. — Дать бы кирпичиной по затылку этому хорунжему!
— Какому хорунжему? — Фрося попыталась показать полное безразличие, а у самой так забилось сердце, что кровь в лицо бросилась, залив тонкий румянец, наведенный морозом.
— Этому, который сейчас Софье Кондрашовой амуры строил. Видать, отпетый бабник. У него и глаза-то как у нашего кота — пустые, зеленые.
Фрося посмотрела на ловких всадников, плывших над толпой в сторону казарм, и с неожиданной грустью сказала:
— Берут нас завидки на чужое богатство, вот мы и злимся!
— Разве это завидки? Ты не подумай чего… Я горжусь тем, что ты у нас в поселке лучше всех. Меня просто злит, когда кто-нибудь нахально подходит к тебе. — Костя заметил усмешку Фроси, что-то недоброе в выражении ее глаз, но это не смутило его, и он продолжал придирчиво: — Неужели вам, девчонкам, любое ухаживанье лестно? Только бы смотрели на вас!
Девушка сердито отстранилась, однако в уголках ее губ снова промелькнула непонятная Косте улыбка.
— Меня от таких смотрин не убудет. Другое обидно: у них денег куры не клюют, и наряды, и дома красивые, а нам — кусок хлеба черного с боя дается. Но, видно, ничего не поделаешь.
Тут и на смуглых щеках Кости разыгрался яркий румянец, черные глаза вспыхнули от возмущения.
— Мы тоже должны получить свои права — добиться хорошего в жизни. — Спохватясь, он оглянулся по сторонам и заговорил о другом: — Скоро я с подсобных работ перейду в кузнечный цех.
— А дальше что? Чего хорошего там ты добьешься? Будешь, как Харитон и твой папаня, чертомелить за гроши до седьмого поту! — Фрося умолкла, но взгляд ее выразил такое раздражение, что Костя поневоле упал духом.
Славная, тихая девочка, а вот ощетинилась, точно еж! Может быть, это и к лучшему: начала понимать глубину социальной несправедливости. И тут Костя впервые заметил, как выдаются из коротких рукавов армяка его большие руки в старых варежках, неумело заштопанных Гераськой, как заношен армяк, особенно убогий возле добротных одежд городских обывателей. И сразу по-иному неловко стало ему перед девушкой: ну не чудак ли! Просто-напросто стыдится она, хотя и сама не нарядная, разговаривать с ним на богатом празднике. Значит, льстит им, девчатам, внимание только видных кавалеров!
— Не сердись, Костя! — сказала Фрося ласковее, заметив его грустную задумчивость. — Я сама не пойму, что со мной творится. Но нельзя же всегда — до старости, до смерти — жить так, как мы живем. У маманьки кости вылезли из плеч от коромысла, от худобы. А ведь красивая была смолоду…