Страница 62 из 81
Все пришли в изумление, когда Зиновия сказала, что поедет с двоюродной бабушкой в окружной город.
— Что это она надумала? — проворчал Менев, а Аспазия отвела бабушку Ивану в сторонку для разговора.
— Нужно же и мне о своих туалетах позаботиться! — раздраженно проговорила та. — В кои-то веки я собралась сделать несколько покупок, и это сразу расценили как заговор.
Сказано — сделано. Они собрались в дорогу и благополучно отбыли.
Первым, кого они встретили в городе, был Карол. Он принял таинственный вид, был очень скуп на слова и только непрестанно подавал глазами знаки Зиновии.
— У тебя, верно, тоже здесь какие-то дела? — поинтересовалась двоюродная бабушка.
— Конечно, дела-с.
— И поэтому ты уже несколько дней у нас не показываешься?
— Да, поэтому.
— Менев тут тебя разыскивал, а тебя не застать дома.
— Да, я отсутствовал.
— Ты завтра приедешь?
— Завтра? Нет.
— Может быть, послезавтра?
— Может быть.
— Что это с Каролом творится? — спросила бабушка, когда они двинулись дальше.
— Он начинает жить, — ответила Зиновия. — Давайте и мы с вами сегодня немного повеселимся.
Справившись со своими покупками, двоюродная бабушка, накормленная Зиновией, почувствовала усталость.
— Ты немного вздремни, — предложила Зиновия, — а я тем временем проведаю наших студентов. А ты приходи попозже.
— Да, совершенно верно.
Бабушка Ивана улеглась на диван, и Зиновия отправилась к Винтерлиху. Того дома не оказалось, а оба поповских сына играли в кафе в бильярд. Таким образом, в квартире она застала одного Феофана и уже с порога улыбнулась от ощущения, что ее появление сделает его несказанно счастливым. Затем подошли Данила с Василием. Первый — широкоплечий, с грубыми чертами лица; второй — с непокорными вихрами каштановых волос, геройским взглядом и легким шагом школяра, не обремененного земными заботами. Оба крепко пожали Зиновии руку и расположились в некотором отдалении. Данила скручивал папиросу, тогда как Василий, тайно влюбленный в Зиновию, неотрывно пялил на нее глаза.
Она извлекла портсигар и предложила молодым людям. После того как она сама зажала папироску в маленьких белых зубах, закурили все, и вскоре комната наполнилась густым синим дымом.
— Знаешь что?! — громко и радостно воскликнула Зиновия, обращаясь к Феофану. — Двоюродная бабушка в городе. Она и сюда придет. Пусть она разок покутит с нами.
Три студента как по команде расхохотались.
— Не мог бы кто-нибудь принести нам пива и несколько бутылок вина?
— Я просто схожу в гостиницу «De Pologne»,[77] и хозяин пришлет все, чего мы пожелаем, — вызвался Феофан, уже поднабравшийся некоторого опыта в подобных вещах.
Он удалился с Данилой, а Зиновия впервые осталась наедине с Василием. Он был близок к отчаянию. Он то застегивал куртку на все пуговицы, то снова расстегивал, потом выглянул в окно.
— Их все еще не видно, — проговорил он.
— И неудивительно, они ведь только ушли.
— Здесь очень жарко.
— Не знаю… мне зябко.
— Может, я разведу огонь?
— Не надо, благодарю.
Василий вздохнул.
— Что с вами?
— Я сожалею… это было бы так красиво!
— О чем вы сожалеете?
— О том, что вы не султан в женском обличии.
— А почему?
— Потому что у султана много рабов, и я мог бы быть одним из них.
— Василий, вы часом не влюблены в меня?
— А если б и так?
— Ерунда!
— Ну, коли я столь безрассуден, чтоб вас любить, можете высмеять меня, я даже прошу об этом…
Затем он подошел к окну и оставался там до тех пор, пока в комнату не вошли Феофан с Данилой, а по пятам за ними — коридорный из евреев, с двумя корзинами, полными бутылок.
Феофан накрыл стол и принес бокалы, Василий расставил стулья, Данила взялся откупоривать пивные бутылки. Вскоре все радостно пили пиво, Зиновия положила на стол свой портсигар, каждый закурил и с наслаждением делал глубокие затяжки. Василий проявлял признаки нервозной веселости, он наполнял стакан за стаканом, чокаясь с каждым в отдельности, хохотал, стучал по столу, скинул куртку, рассказывал еврейские анекдоты и в конце концов на ломаном немецком запел «Застольную» Гете:
Остальные подпевали, и песня следовала за песней, а бутылка — за бутылкой. Все уже изрядно поднабрались, когда появилась двоюродная бабушка. Ее встретили криками ликования, помогли освободиться от зимних покровов и усадили за стол.
— Здесь, кажется, пир горой, — проговорила она с простодушной улыбкой.
— Один раз на свете живем, тетушка, — ответила Зиновия, поднимая бокал. — За твое здоровье!
— Спасибо, спасибо!
Бабушка отхлебнула глоток и отставила пивной бокал.
— Нет, в студенческой компании так не кутят! — крикнула Зиновия. — Ты должна выпить по-настоящему, милая тетушка.
— Ну, если так заведено… — улыбнулась та и сделала весьма похвальный глоток. — Однако что это здесь столько дыма?
Она обмахнулась носовым платком.
— Ничего не поделаешь, тетушка, — сказала Зиновия. — Единственный способ усидеть среди курящих — закурить самой.
— Я же не умею.
— А ты попробуй.
С этими словами Зиновия протянула ей папиросу, которую бабушка взяла с некоторым сомнением, а Данила подал огня.
— Ой нет, ни за что на свете… — пробормотала бабушка, но тем не менее благополучно прикурила папиросу и принялась, не затягиваясь, пускать дым.
— А что, очень симпатично выходит, — сказала она, — когда голубые облака так вот вытягиваются и принимают очертания всевозможных фигур. Можно каждый день открывать для себя что-то новое.
— Однако ты не пьешь, тетушка, — заметила Зиновия.
— Уже пью, — ответила бабушка Ивана.
— Пить до дна! — закричали студенты, и она действительно осушила бокал.
— Если дело так и дальше пойдет, — улыбнулась старушка, — то я, чего доброго, захмелею.
Она мало-помалу раззадорилась, катала хлебные шарики, бросалась ими в Зиновию и смеялась всему, что бы ни происходило вокруг.
Студенты затянули «Гаудеамус».
— Как смешно, когда поют на латыни! — воскликнула двоюродная бабушка и отхлебнула пива, которым в очередной раз наполнил ее бокал Данила.
— Спой с нами, — попросила Зиновия.
— Я?.. Нет, право… Я не умею.
— Ты только начни.
Бабушка Ивана рассмеялась и в конце концов все же запела вместе со всеми «Гаудеамус». Теперь была открыта первая бутылка вина.
— Я не пью, — категорически заявила добрая старушка. — Я больше не могу, действительно не могу.
Она закрыла ладонью бокал, однако растопырила пальцы, так чтобы Феофану было удобно наливать.
Вино окончательно развязало языки. Феофан бахвалился, Василий пылко клялся Зиновии в любви, Данила провозглашал один тост за другим: за Зиновию, за красивых женщин вообще, за отечество, за дружбу, за свободу и за любовь.
Двоюродная бабушка то смеялась, то курила, то пела и пила.
— Ах, если бы вернуть молодость! — вздохнула она. — Где они, прекрасные годы? — Затем обратилась к молодым людям. — В мое время пили из туфельки дамы, — молвила назидательно. — Я, к сожалению, уже стара, но здесь присутствует красивая женщина, неужели она недостойна того, чтобы ей поклонялись? Присягните ей! На колени!
Василий тотчас бросился ниц перед Зиновией, снял с нее туфельку и, наполнив вином, выпил за ее здоровье. Феофан с Данилой последовали его примеру. Тогда Зиновия подняла бокал и провозгласила:
77
«Польская» (фр.).
78
Пер. А. Глобы.