Страница 81 из 87
Улица и дворы, где сбились подводы экспедиции, запрудились подошедшими казаками. Гомон вырос сразу. Многие из пришедших были сослуживцы казаков подтелковской команды. Зазвучали обрадованные восклицания, смех.
— Тю, однокашник. Тебя каким ветром занесло?
— Ну, здорово, здорово, Прохор!
— Слава богу.
— Чудок мы с тобой бой не учинили. А помнишь, как подо Львовом за австрийцами гоняли?
— Кум, Данило! Кум! Христос воскресе!
— Воистину воскресе! — слышался звучный чмок поцелуя: двое казаков, разглаживая усы, глядели друг на друга, улыбались, хлопали один одного по плечу.
Рядом другой разговор:
— Нам и разговеться не пришлось…
— Да ить вы же большевики, какое вам разговенье?
— Ну-к что ж, большевики — большевиками, а в бога веруем.
— Хо! Брешешь?
— Истинный бог!
— А крест носишь?
— А вот он. — И здоровый широколицый красногвардеец-казак, топыря губу, расстегивал ворот гимнастерки, доставал висевший на бронзово-волосатой груди позеленевший медный крест.
Старики с вилами и топорами из отрядов по поимке «бунтовщика Подтелкова» изумленно переглядывались:
— А гутарили, будто вы отреклись от веры Христовой.
— Вроде вы уж сатане передались…
— Слухи были, будто грабите вы церкви и попов унистожаете.
— Брехня! — уверенно опровергал широколицый красногвардеец. — Брехню вам всучивают. Я перед тем как из Ростова выйтить, в церкву ходил и причастие принимал.
— Ска-а-ажи на милость! — какой-то мозглявенький старичишка, вооруженный пикой с отпиленным наполовину древком, обрадованно хлопал руками.
Оживленный говор гудел по улице и дворам. Но через полчаса несколько казаков, из них один вахмистр Боковской станицы, расталкивая сбитые в плотный массив толпы, пошли по улице.
— Кто из отряда Подтелкова — собирайтесь на перекличку! — выкрикивали они.
Подъесаул Спиридонов, в защитной рубахе и защитных погонах, снял фуражку с офицерской кокардой, белевшей как отколотый кусочек рафинада, крикнул, поворачиваясь во все стороны:
— Все, кто из отряда Подтелкова, отходи налево к плетню! Остальные — направо! Мы, ваши братья-фронтовики, вместе с вашей делегацией порешили, что вы должны сдать нам все оружие, ибо население боится вас с оружием. Складывайте винтовки и остальное вооружение на ваши повозки, будем его охранять совместно. Ваш отряд мы направим в Краснокутскую, и там в Совете вы получите ваше оружие сполна.
Среди казаков-красногвардейцев — глухое волнение. Выкрики из двора. Кричит казак Кумшатской станицы Коротков:
— Не сдадим!
Глухой буревой гул по улице, по дворам, набитым людьми.
Пришлые казаки хлынули в правую сторону, и посреди улицы, толпой разрозненной и разбитой, остались красногвардейцы из отряда Подтелкова. Кривошлыков в накинутой внапашку шинели затравленно оглядывался. Лагутин кривил губы. Поднялся недоуменный говор.
Бунчук, твердо решивший не сдавать оружия, держа винтовку наперевес, быстро подошел к Подтелкову.
— Оружия не сдадим! Слышишь ты?!
— Теперь поздно… — прошептал Подтелков, судорожно комкая в руках отрядный список.
Список этот перешел в руки Спиридонова. Тот, бегло прочитав его, спросил:
— Тут сто двадцать восемь человек… Где остальные?
— Отстали дорогой.
— Ах, вон как… Ну, ладно. Прикажи, чтобы сносили оружие.
Подтелков первый отцепил наган с кобурою; передавая оружие, сказал невнятно:
— Шашка и винтовка в тачанке.
Началось разоружение. Красногвардейцы вяло сносили оружие, револьверы кидали через плетни, прятали, расходясь по дворам.
— Всех, кто не сдаст оружие, будем обыскивать! — крикнул Спиридонов, весело и широко осклабляясь.
Часть красногвардейцев, предводительствуемая Бунчуком, отказалась от сдачи винтовок; их обезоружили силком.
Тревоги наделал пулеметчик, ускакавший из хутора с пулеметным замком. Воспользовавшись суматохой, спряталось несколько человек. Но сейчас же Спиридонов выделил конвой, окружил всех оставшихся с Подтелковым, обыскал, попробовал сделать перекличку. Пленные отвечали неохотно, некоторые покрикивали:
— Чего тут проверять, все тут!
— Гоните нас в Краснокутскую!
— Товарищи! Кончайте дело!
Опечатав и под усиленной охраной отправив денежный ящик в Каргинскую, Спиридонов построил пленных, скомандовал, сразу изменив тон и обращение:
— Ряды вздвой! На-ле-е-во! Правое плечо вперед, шагом марш! Молчать!
Ропот прокатился по рядам красногвардейцев. Пошли недружно, тихо, спустя немного смешали ряды и уже шли толпой.
Подтелков, под конец упрашивавший своих сдавать оружие, вероятно еще надеялся на какой-то счастливый исход. Но как только пленных выгнали за хутор, конвоировавшие их казаки начали теснить крайних лошадьми. Бунчука, шагавшего слева, старик казак, с пламенно рыжей бородой и почерневшей от старости серьгой в ухе, без причины ударил плетью. Конец ее располосовал Бунчуку щеку. Бунчук повернулся, сжав кулаки, однако вторичный, еще более сильный удар заставил его шарахнуться в глубь толпы. Он невольно сделал это, подтолкнутый животным инстинктом самосохранения, и, стиснутый телами густо шагавших товарищей, в первый раз после смерти Анны сморщил губы нервной усмешкой, дивясь про себя тому, как живуче и цепко в каждом желание жить.
Пленных начали избивать. Старики, озверевшие при виде безоружных врагов, гнали на них лошадей, — свешивались с седел, били плетями, тупяками шашек. Невольно каждый из подвергавшихся побоям норовил протиснуться в середину; поднялись давка, крик.
Высокий бравый красногвардеец из низовских крикнул, потрясая поднятыми руками:
— Убивать — так убивайте сразу!.. Что вы измываетесь?
— Где же ваше слово? — зазвенел Кривошлыков.
Старики притихли. На вопрос одного из пленных: «Куда вы нас гоните?» — конвоир, молодой фронтовик, видимо сочувствовавший большевикам, ответил вполголоса:
— Приказ был — на хутор Пономарев. Вы не робейте, братки! Худого вам ничего не сделаем.
Пригнали на хутор Пономарев.
Спиридонов с двумя казаками стал в дверях тесной лавчушки; пропуская по одному, спрашивал:
— Имя, фамилия? Откуда родом? — ответы записывал в замусоленную полевую книжку.
Дошла очередь до Бунчука.
— Фамилия? — Спиридонов приставил жало карандаша к бумаге, мельком глянул в пасмурное лобастое лицо красногвардейца и, видя, как ежатся губы того, готовя плевок, вихнулся всем телом в сторону, крикнул: — Проходи, сволочь! Издохнешь и без фамилии!
Зараженный примером Бунчука, не ответил и тамбовец Игнат. Еще кто-то третий захотел умереть неузнанным, молча шагнув через порог…
Спиридонов сам навесил замок. Приставил караул.
Пока возле лавки шел дележ продуктов и оружия, взятых с подвод экспедиции, в одном из соседних домов заседал организованный наспех военно-полевой суд из представителей хуторов, участвовавших в поимке Подтелкова.
Председательствовал коренастый желтобровый есаул, уроженец Боковской станицы, Василий Попов. Он сидел за столом под завешенным рушниками зеркалом, широко разложив локти, сдвинув фуражку на плоский затылок. Масленые добродушно-строгие глаза его испытующе ползали по лицам казаков — членов суда. Обсуждалась мера наказания.
— Что же мы с ними сделаем, господа старики? — повторил Попов вопрос.
Наклоняясь, он что-то шепнул сидевшему рядом с ним подъесаулу Сенину. Тот утвердительно, поспешно кивнул головой. У Попова зрачки сузились, стерлись в углах глаз веселые лучики, и глаза, иные, блестящие похолодевшим суровым блеском, чуть прикрылись негустыми ресницами.
— Что мы сделаем с теми предателями родного края, которые шли грабить наши курени и уничтожать казачество?
Февралев, старик старообрядец Милютинской станицы, вскочил, как подкинутый пружиной.
— Расстрелять! Всех! — Он по-оглашенному затряс головой; оглядывая всех изуверским косящим взглядом, давясь слюной, закричал: — Нету им, христопродавцам, милости! Жиды какие из них есть — убить!.. Убить!.. Распять их!.. В огне их!..