Вес и мера

Джоди Пиколт

Вес и мера

Тишина, когда ребенка уже нет, кажется оглушающей. Едва открыв глаза, Сара стала прислушиваться: смех, атласной ленточкой струящийся по комнатам, тихий стук, когда девочка соскакивает с кровати, ничего, только шипение кофеварки. Должно быть, Эйб запрограммировал ее с вечера, и теперь она шипела и фыркала, готовя для них кофе. Сара приподнялась и поверх изгибов его тела глянула на часы. На секунду она подумала, не коснуться ли золотистой кожи, не зарыться ли пальцами в черные кудри, но мимолетный порыв, как всегда, прошел раньше, чем она успела ему поддаться.

Надо вставать, сказала она.

Эйб не повернулся к ней и даже не шевельнулся.

У-у буркнул он, но по голосу она сразу догадалась: он тоже не спал.

Она перевернулась на спину.

Эйб!

У-у, повторил он, одним махом слетел с кровати и скрылся в ванной.

Там долго шумела вода. Должно быть, ему казалось, что так она не услышит, что он плачет.

Самым страшным днем в жизни Эйба оказался вовсе не тот, как можно было подумать, а следующий, когда он выбирал гроб для дочери. Это Сара его уговорила. Сказала, что не сможет говорить о дочери так, будто речь идет о коробке со старой одеждой: куда ее поставить, чтобы не отсырела. В похоронном бюро его встретил немолодой человек с криво зачесанными жидкими волосами, плохо скрывающими лысину. Серые глаза смотрели сочувственно. Первым делом он спросил, видел ли Эйб дочь после того, как Видел. Когда врачи и медсестры признали свое поражение, убрали капельницу и увезли каталку, их позвали проститься. Сара с криком выбежала из палаты, а Эйб присел на край пластикового матраса, который продавился под его весом, и взял дочь за руку. На секунду его сердце сжалось: ему показалось, что она шевельнулась, но он тут же сообразил, что кровать трясется от его рыданий. Некоторое время он так и сидел, а потом притянул ее к себе и лег, будто сам сделался больным.

Она лежала неподвижно, и кожа ее была суховатой и пепельной, но не это ему запомнилось, а то, что она стала легче. Теперь она весила чуть меньше, чем утром, когда он внес ее через двустворчатые двери отделения «скорой помощи ». Если вдуматься, нет ничего удивительного в том, что Эйб человек, посвятивший свою жизнь измерениям, даже в такую минуту, отметил именно изменения в весе. Ему вспомнилось, что он слышал, как врачи говорили, что умерший становится легче на двадцать один грамм считается, столько весит душа. Но когда обнимал ее, он думал о том, что она потеряла гораздо больше. А то, что потерял он, должно измеряться в другой системе временной. Следует учесть все прочие потери: первый молочный зуб, сердце, впервые разбитое от несчастной любви, черная шапочка, подброшенная в день окончания школы и затерявшаяся в серебристом небе. Он понял, что утраты надо измерять по кругу, как углы: минуты, их разделяющие, угол отдаления.

Я бы посоветовал одеть вашу дочь в то, что ей больше всего нравилось, сказал человек. В любимое нарядное платье, в комбинезон, в котором она лазила по деревьям. Можно в спортивную форму или сувенирную футболку из запомнившейся поездки.

Эйбу пришлось принимать множество решений. В конце концов человек провел его в соседнее помещение выбирать гроб. Образцы стояли у стены: черные и красного дерева саркофаги поблескивали лакированными боками, отполированными до такой степени, что он видел в них искаженные отражения: свое и человека из ритуальной службы. Тот провел его в дальний конец комнаты, где три гроба разного размера стояли по стойке смирно, как бравые солдаты. Самый высокий доходил ему до бедра, а самый маленький был не больше хлебницы.

Эйб выбрал глянцевый, белоснежный с золотом, потому что он был похож на мебель в дочкиной комнате. Он все глядел на этот гроб. И хотя человек заверил его, что размер верный, ему казалось, что он слишком мал для такого полного жизни существа. И уж конечно, ему было не вместить траурный кокон, который опутал его в последние дни. А это значит, что даже когда его дочь опустят в землю, горе останется с ним.

Похороны проходили в церкви, хотя ни Эйб, ни Сара в церковь не ходили. Службу заказала мать Сары, не утратившая веру в Бога, несмотря на случившееся. Сначала Сара противилась. Они с Эйбом не раз обсуждали, что религия это промывание мозгов, что ребенок должен сам выбирать, во что верить. Но мать Сары была непреклонна, а у самой Сары, не оправившейся от шока, не нашлось сил настоять на своем.

Что ты за мать, если не хочешь, чтобы слуга Божий сказал несколько слов над телом твоей дочери? вопрошала Фелисити со слезами на глазах.

И теперь Сара сидела на передней скамье и слушала священника, чьи слова пролетали над головами собравшихся, как утешительный ветерок. Она держала сине-зеленую собачку Beanie Baby, с которой дочка не расставалась ни на минуту. Игрушка обтрепалась и облезла, и уже трудно было понять, кого она изображала. Сара так крепко ее сжимала, что пластиковые шарики сбились ко швам.

И сегодня, когда мы вспоминаем ее короткую, но прекрасную жизнь, помните, что скорбь родится из любви. Скорбь это печальная радость.

Сара недоумевала, почему священник не сказал ни слова о действительно важном: что ее дочь часами могла играть с картонкой от туалетной бумаги, которая становилась для нее видеокамерой. Что в младенчестве, когда у нее были колики, она успокаивалась только под песни из Sgt. Pepper s Lonely Hearts Club Band[38]. Почему он не сказал тем, кто пришел сюда, что ее дочь недавно научилась делать сальто и легко находила в ночном небе Большую Медведицу?

Господи Иисусе, прими дитя Свое в Твои объятия, да воссядет оно с ангелами и упокоится с миром.

Тут Сара вскинула голову.

«Не твое дитя, подумала она. А мое ».

Десять минут спустя все закончилось. Она окаменела и не шевельнулась до тех пор, пока остальные не сели по машинам и не уехали с кладбища. Но Эйб был рядом. Он выполнил то единственное, о чем она просила его перед похоронами. Она почувствовала, что он обнял ее, а его губы шепнули у самого уха:

Ты еще

Да, ответила она, и он исчез.

Она подошла к гробу, вульгарно украшенному цветами. Осенними цветами точно такими же, какие были в ее свадебном букете. Она заставила себя посмотреть на свою дочь, с виду ничуть не изменившуюся, и подумала, что в этом тоже кроется горькая ирония.

Здравствуй, дочка, тихо сказала Сара и подсунула сине-зеленую собачку ей под руку. Затем раскрыла объемную сумку, которую взяла с собой в церковь.

Ей хотелось быть последней, кто увидит ее, прежде чем гроб закроют. Она хотела последней увидеть дочь, точно так же, как семь лет назад она была первой, кто ее увидел.

Сара достала из сумки пухлую книгу с разлохмаченными листами, такую потрепанную, что корешок заломился, а некоторые страницы отклеились и были просто всунуты между другими.

В большой зеленой комнате, начала читать Сара, был камин, и красный воздушный шарик, и картина с нарисованной

Сара запнулась. В этом месте дочка всегда подсказывала:

Коровой, прыгнувшей выше луны.

Но теперь ей пришлось самой говорить за дочь. И тем не менее она дошла до самого конца, читая наизусть каждый раз, когда слезы застили строчки и буквы расплывались.

Доброй ночи, звездочки, солнце, ветерок, прошептала Сара. Доброй ночи, помните: я не одинок. Она резко вздохнула и провела пальцем по губам дочери. Доброй ночи, повторила она.

В столовой Эйб оглядывал блюда со всякими булочками, фаршированными яйцами, разнообразной домашней кулинарией словно изобилие еды могло сгладить неловкость, ведь никто не знал, что сказать. Он держал доверху наполненную тарелку, которую кто-то ему сунул, но не съел ни кусочка. Время от времени кто-то из друзей или родственников подходил с очередной банальностью: «Ну как ты? Держишься? Время лечит » После таких слов хотелось поставить тарелку и двинуть добросердечному советчику по морде. И бить до тех пор, пока не разобьет руки в кровь, ведь тогда ему стало бы больно, и эта боль была бы более понятна, чем та, что поселилась у него в груди. И никто не говорил вслух того, что на самом деле думал, искоса поглядывая на Эйба с пластиковой тарелкой в руке, в плохо сидящем черном костюме: «Какое счастье, что это случилось не со мной ».

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.