Страница 9 из 37
— ...мммм-мм-мммм,— невразумительно промычал Верзила, явно обращаясь к вниманию Шурика.
— Что-что?
— Это я тебе говорю, студент,— Верзила, наконец, замедлил темп и нашел паузу, чтобы повразумлять своего напарника.
— Я говорю: «Кто не работает, тот ест!» Учись, студент!
Шурик пытался проглотить нечто застрявшее в собственном рту, но у него это никак не получалось.
Прекрасно отобедав, Верзила пришел просто в благостное состояние духа.
Отдуваясь, он с трудом поднялся, взял стакан с компотом, аккуратно отлил из него больше половины, долил из початой «чекушки» горячительной беленькой. Вспомнил однажды виденное в кино: отыскал в ящике с оконным стеклом чистую и прямую соломинку, сварганил себе коктейль на заграничный манер.
«Бывали дни веселые»,— пелось в душе у Верзилы. И захотелось ее, душу, излить:
— Пойми, студент. Сейчас к людям надо помягше, а на вопросы смотреть ширше.
Мировоззрение Верзилы действительно в последнее время было достаточно широким: его абсолютно не волновала ни холодная война, навязанная Западом нашему обществу, ни передовые достижения науки и техники, ни борьба с травопольем, ни смена политического руководства страны. Его волновала только собственная натура, ее запросы и потребности, а также прихоть — постоянно удовлетворять их.
Верзила продолжал в том же духе:
— Ты думаешь, это мне дали пятнадцать суток? Не-а... Это нам дали пятнадцать суток. А для чего? Чтобы ты вел среди меня разъяснительную работу, а я — рос! Над собой. Ну, ладно...
Верзила расстелил на ящиках свой пиджачок, предварительно подоткнув под него соломы, похлопал по своему лежбищу с проверкой на мягкость, кряхтя, улегся и впал в блаженство:
— Давай, бухти мне, как космические корабли... бороздят Большой театр, а я посплю...
Верзила действительно вздумал вздремнуть. И это у него получилось классически: не успел он закрыть глаза, как воздух огласил мягкий баритональный храп. Не удивительно — сытный обед. Теплый денек. Свободное время от обеда и до ужина.
В Шурике вскипало праведное негодование. Нет, он вовсе не завидовал Верзиле. Ни его сытному дармовому обеду, ни его безнравственной философии. Шурик ни за какие коврижки не согласился бы поменяться с Верзилой сейчас местами. В Шурике вскипала ярость от несправедливости происходящего. Несправедливость жгла его совесть, подталкивала к решительному шагу. Совесть жаждала мщения, мозг лихорадочно боролся между искушением действия и тезисом о человеческом достоинстве и неприкосновенности личности.
Верх взяло первое. Шурик решительно свернул в тугой рулончик газету с передовой статьёй «Нет — фашизму!» и размахнувшись, прямо в полете остановил свою руку. Потому что недремлющий даже в минуты сна инстинкт самосохранения Верзилы вскинул его навстречу замаячившей опасности:
— Правильно,— Верзила оценил ситуацию как не имевшую опасности для своей персоны.— И мух отгоняй.
Верзила откинулся навзничь и успокоенно задышал. Это стало оправданием для Шурика. «Да-да! Отогнать мух! Отогнать так, чтобы ни одна эта маленькая тварь не топтала харю этого... Этого...» Шурик резко ударил по лбу Верзилы.
— Ты что?! — вскричал тот, проснувшись.
— Муха,— спокойно показав нечто в пальцах, ответил Шурик.
— Молодец. Верзила поверил.
Теперь у Шурика не оставалось и тени сомнения, что же делать дальше. Тем более, что гостья сладких ароматов — трудолюбивая пчелка, воспетая во многих поэтических откровениях как сравнение с человеком-тружеником, стала ключевым моментом в обострившейся ситуации, грозовой тучей нависшей. Шурик, не раздумывая, не сомневаясь, автоматной очередью в десяток ударов растрепал газету о харю Верзилы.
Верзила не поверил. Но, увидев пчелу, замер. Та что-то жужжала то ли Шурику, то ли Верзиле и окончательно замерла под просто молодецким ударом Шурика в толоконный лоб Верзилы. Этот удар, как часто бывает в истории, стал сигналом к самым настоящим военным действиям, разгоревшимся между нашими героями.
* * *
История стара как мир. И за свой век она знает много случаев, когда самые большие, вселенского масштаба катаклизмы начинались с незначительного исторического пустяка. Пустяк в истории и в развитии человеческой цивилизации стоит особого осмысления. Но мы продолжим то, что в литературе называется течением сюжета.
От ответного удара Верзилы Шурик кульбитом перелетел через голову и распластался на земле.
Это был Удар!
Пока Верзила ополаскивал лицо под струей воды из-под крана, у Шурика созрела мысль атаковать неприятеля.
Он быстро поставил пустой бочонок из-под цемента на доску; подложив под центр последней кирпич, превратил ее в нечто, напоминающее подкидную доску, используемую акробатами в цирке, прыжком вскочил на один край доски, а с другого взлетел ввысь бочонок. Описав в воздухе артиллерийский полукруг, тот упал на выставленный в небо зад Верзилы.
Атака Шурика вынуждена была резко принять характер оборонительных действий, потому что разъяренный Верзила бросился на студента. Напарники бежали друг за другом по строительной площадке, одновременно перепрыгивая через препятствия, но с разными мнениями: у Шурика — скрыться, у Верзилы — настичь.
У подъемника, задачей которого была доставка в проемы окон уже готовых этажей всяческого назначения грузов, напарники-противники замедлили свое движение, потому что Шурик первым успел впрыгнуть на подъемник и включил его на движение вверх, а Верзила замешкался, неловко повис, уцепившись за борт, и, когда подъемник поднялся достаточно высоко, и стало небезопасно, Верзила спрыгнул наземь.
Шурик победно смеялся. Он был вне досягаемости своего врага на третьем этаже, а разобиженный от неудачи напарник суетился внизу. Верзила не придумал ничего лучшего, как забросать студента громадными свертками утеплителя.
Они с воем летящих артиллерийских снарядов мелькали мимо умело уклоняющегося Шурика и влетали в проем окна. Собственно, утеплители давно ждали своей доставки именно на третий этаж. Шурик сноровисто складировал их у стены и снова подставлял смеющееся лицо под удары
неприятеля. Правда, один «снаряд» все-таки достиг своей цели, и тогда Шурик слегка зашатался и чуть было не упал.
Это был настоящий бой!
Верзила вбежал в подъезд, птицей взлетел на третий этаж в поисках затаившегося студента. Шурик, умело предугадывая каждое движение напарника, всякий раз вовремя избегал встречи. Они меняли этажи, проемы окон, каждый раз встречаясь на разных уровнях.
Шурику все здесь было знакомо и благоприятствовало: каждый угол, каждый поворот. Верзилу же все здесь встречало в штыки, пыталось остановить, зацепить, задержать. Не заделанная арматура цепко хватала Верзилу за штаны, тот, чертыхаясь, вырывался, рвал штаны, но продолжал свою погоню. Иногда Верзиле удавалось почти настичь студента, но тот, всякий раз с помощью ставших уже почти родными стен, избегал встречи.
По-мальчишески съезжая по лестничным перилам, Шурик угодил в кем-то позабытые резиновые сапоги, и уже в них продолжал свой бег. Но, как это часто бывает, удача на какой-то миг отвернулась от Шурика, и тот оказался захваченным врасплох. В комнате на втором этаже у него оставался только один выход — окно за спиной, а в дверь уже вбегал запыхавшийся напарник. Еще минута, и Шурик, не раздумывая, прыгнул из окна.
«Разбился студент!» — радостно ёкнуло сердце у Верзилы. Он выглянул в окно.
— Ну, очкарик!..— радостно прокричал Верзила, увидев, что Шурик застрял в море незастывшей смолы.
* * *
Шурик действительно был очкариком. Очки ему прописали еще в школе, но следует заметить, что этот незначительный дефект для остальных несознательных граждан служил объектом постоянных насмешек.
«Очкарик!» — говорили они, когда не оставалось иных доводов в споре с умными очкариками.
«А еще в шляпе!» — говорили они, когда не находилось иных слов, чтобы досадить представителям умственного труда.