Дневник нарколога

Василий Белов

ДНЕВНИК НАРКОЛОГА

Выбранные дни и места

26 июля. Позавчера я переехал из гостиницы на квартиру. В общем-то это не квартира, а трехкомнатное общежитие, поскольку соседи оба холостяки или — как их там? — соломенные вдовцы. Словом, жертвы семейного прогресса. Вчера один из них пригласил меня в «камеру», как он называет свою комнату. Второй (они оба работают в каком-то КБ) был уже там, не хватало только меня. На столе красовались коньяк и шампанское, а в углу за тумбочкой скромно ждала своей неминуемой очереди бутылка с водкой. Трое девчонок в своих немыслимых «мини» сидели в комнате: у них был испуганно-дерзкий вид.

Все же какая предусмотрительность! Мои соседи позаботились обо мне, пригласив трех. Девушки скрывали свою растерянность за внешней развязностью. Но притворная развязность ничем не лучше подлинной. Я долго своими силами разбирался, которая из них предназначена мне, но так и не разобрался. В потолок полетела пробка. Я мимоходом спросил, по какому случаю торжество. Сосед сказал, что это просто очередной слет дружных и умелых. Одна из девушек заявила, что устраиваются проводы белых ночей. Выяснилось, однако, что сегодня был День работников торговли.

Никогда не предполагал, что существует еще и такой!

Когда началось обсуждение кардинальной проблемы — «бывает ли любовь с первого взгляда», стало невыносимо скучно. Я покинул компанию, сославшись на то, что вызван к телефону. Мои расчеты на скорый финал не оправдались. По-видимому, разведенные специалисты ведут отнюдь не монашеский образ жизни. Я уснул в третьем часу под гром кубинских мелодий.

28 июля. Сегодня купил диван-кровать, журнальный столик и кресло. Для письменного стола не осталось ни денег, ни жизненного пространства. Но все равно приятно. Впервые в жизни у меня персональное жилье. Могу закрыться, никого не пускать, пусть кто угодно ругает меня индивидуалистом. Можно вполне избавиться если уж не от слуховых, то, по крайней мере, от зрительных раздражений.

Это уже кое-что.

Правда, если приедет погостить мама, ей негде будет постлать. Перед С. тем более похвастаться нечем. Но ведь было ясно и так, что она-то никогда не поедет сюда. Что ж, я смотрю на это почти спокойно. С. любит меня чуть меньше, чем столицу всего прогрессивного человечества.

Почему мне снова взбрело в голову вести дневник? Не знаю. Может быть, это рецидив юношеской болезни.

Когда-то, еще в девятом классе, я записывал в тетрадь все свои спортивные и, как тогда казалось, потрясающие любовные приключения. Теперь-то мне ясно, что мама изучала мои записи намного прилежней, чем я их сочинял. Тетрадь периодически исчезала из моей спортивной сумки. Бывало, я искал свой дневник во дворе и на стадионе, спрашивал даже у трамвайной кондукторши. Однажды, когда я окончательно убедился, что потерял дневник, он вдруг появился на моей полке в соседстве с книгами.

От стыда я не знал, куда деться, порвал тетрадь и выбросил обрывки в мусоропровод. Мама неожиданно проявила желание познакомиться с моим дружком. Раньше она его терпеть не могла. Только теперь я понял, что она искала другие источники информации: ее тревожил переходный возраст.

И вот я снова веду дневник. Эту нелепую затею я оправдываю профессиональной необходимостью. Но это тоже хитрость полишинеля! Вероятно, сердце каждого из нас точит ничем не утоляемая жажда исповедания. Не потому ли мои пациенты в состоянии эйфории почти всегда так болтливы и фамильярны? По-видимому, тут есть даже корреляция с алкогольной болезнью.

1 августа.

Многие люди гордятся своими профессиями. Не понимаю этого свойства. Можно и, вероятно, нужно уважать свою профессию, но что значит гордиться ею?

Вообще гордиться можно, по-моему, только кем-то, а не чем-то. Я, например, по многим причинам горжусь своей матерью. Но что получилось бы, если б я начал гордиться своей профессией, то есть собой?

К этим размышлениям привело меня перечитывание предыдущих моих заметок. В них слишком много от лукавого, как говорили мы в недавнем прошлом, — эдакое самолюбование, разглядывание самого себя как бы со стороны. Обилие специальных медицинских выражений впервые заставило меня покраснеть. Ведь мог же бы я не называть опьянение эйфорией! Так нет же. И вместо того чтобы сказать— взаимосвязь, я говорю: корреляция.

Конечно, в современной медицине трудно обойтись совсем без греческих и латинских терминов. (В диагностике и фармакологии это было бы даже вредным.) Но многие мои коллеги не только по-пижонски смакуют латынь, но и прикрывают этой терминологией свою профессиональную несостоятельность. Такой пижон в белом халате даже обычную повышенную потливость называет гипергидрозом. Больной, услышав это звучно-таинственное слово, потеет еще больше. И… с почтением пучит глаза на ученого эскулапа. В современной медицине почему-то исчезла взаимная откровенность между лечащим и больным. Они словно противопоставлены друг другу. Оба зачастую хитрят, то и дело ожидая взаимных подвохов, и выигрывает от этого только болезнь. Или я ошибочно расширяю особенности своей работы на всю медицину? Может быть. Но мне хорошо известно, что многие терапевты по своему психологическому поведению с больными мало чем отличаются от психиатров. Болезнь для них тождественна личности. Вернее, личность вообще игнорируется. Но, с другой стороны, попробуй-ка не игнорировать личность, если за смену врач принимает три-четыре десятка пациентов!

Другая беда нынешней медицины, как мне кажется, в том, что мы слишком активно дифференцируемся. Все и вся специализируется почем зря. Иногда больного пасуют друг другу, как волейбольный мяч.

Моя, для многих странная, профессия также рождена временем. Еще во времена доктора Чехова ее практически не существовало. Но что же это за люди, ради которых я шестнадцать лет, то есть две трети своей жизни, протирал штаны? Вот один из субъектов этой категории. Делаю почти дословную выписку из медицинской карточки.

Уволен с работы, в больнице уже не впервые. В анамнезе типичная бытовая картина средней городской семьи. Наследственность не отягощена, но атмосфера бытового пьянства сопутствовала с раннего детства. Физически развит, женат, но семейная жизнь складывалась, по его словам, неудачно. Граница между бытовым пьянством и похмельным синдромом (по Жислину) сформировалась два года назад. Последнее время болезнь приняла запойный характер. Самотическое состояние можно было назвать удовлетворительным, если б не увеличение печени. Невропатолог обнаружил полиневрит. Больной пассивен, угрюм, положительные эмоции отсутствуют. Признать себя больным не желает, пьянство оправдывает «сложностью» своего характера. Лживость, легкомыслие, беспечность и малодушие дополняются полным отсутствием способности к самоанализу и критике своего «я». Виноваты все, только не он…

5 августа.

Сейчас ловлю себя на мысли о том, что мне смешно. Вернее — стыдно. Стыдно за сегодняшнюю пятиминутку. Вначале говорил главный. Все мы важно молчали. Потом наметилась чуть ли не теоретическая дискуссия, она закончилась язвительным и не очень остроумным спором из-за какого-то пустяка. Затем невропатолог уличил терапевта в необъективности, а В. ловко подковырнул главного удачно сказанной двусмысленностью. Тот в свою очередь намекнул на демагогию некоторых товарищей. И вдруг, когда завхоз случайно сказал об окурках, все тотчас объединились под лозунгом: «Долой нерадивых уборщиц!» Стыдно, но я в этот момент тоже почувствовал себя членом дружного коллектива. Так и хотелось вставить свое слово насчет лени и дерзости младшего медперсонала. Неужели так примитивна природа общественной психологии? Самое занятное в том, что в больнице много врачей, есть всевозможные техники, даже массажистка имеется, а уборщиц нет. Иногда лестничные пролеты по очереди подметают медсестры.