Страница 17 из 58
«Кажется, автор стихов тоже служил на Севере, — подумалось Зуеву. — И тоже на флоте».
Ему хотелось уловить отдаленную, ускользающую связь между видением белой лошади и зеленоватыми пластами океанской воды. Но сейчас ничего из этого не получалось. Он возвратился на дачу уже в темноте, когда огоньки фосфоресцирующих жучков замерцали кое-где в траве. Еще у калитки Зуев разобрал среди других голосов повышенный голос нарколога:
— Кто же с тобой спорит? Я согласен!
Голос Бриша звучал намного ровнее и тише.
Зуев, извиняясь, сел рядом с женой.
— Слава! Куда ты исчез? — Наталья дважды и очень смачно поцеловала Зуеву левое ухо.
Иванов крутил бокал с красным вином и грустно, но, как всем казалось, хитро улыбался чему-то. Женщины при зуевском появлении подняли переполох. Зинаида Витальевна чуть не со слезами начала потчевать уткой. Люба улыбалась ему, подавая коньяк, а Наталья твердила свое:
— Тихий ужас! Куда ты исчез?
В глазах Зуева стояло белое виденье ночных полей. Он поднял рюмку и посмотрел на Любу, но она уже сидела за пианино и не глядела в его сторону. Он не стал пить и, прислушиваясь к разговору Иванова и Бриша, старался угадать, что она сыграет. Он ждал, что зазвучат «Времена года» Чайковского, но она заиграла что-то совсем другое, тревожное, незнакомое. Всего скорее, это был один из этюдов Шопена.
Теперь разговор на веранде шел о том, считать ли человека составной частью среды обитания. Бриш говорил:
— Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник. Это еще Тургенев сказал.
— Сказал это не Тургенев, а всего лишь Базаров. Отнюдь не одно и то же. А во-вторых, кем ты хочешь видеть человека? Работником или мастером?
— Не вижу разницы.
— Большая разница, дорогой! — Это «дорогой» прозвучало в устах нарколога почти угрожающе. — Конечно, каждый мастер является и работником. Но далеко не каждый работник становится мастером, художником, то есть творцом!
— Я согласен, — натужно засмеялся Бриш. — Будем говорить не работник, а мастер.
— А согласен ли ты, что для настоящего мастера его мастерская и есть храм?
— Допустим.
— Тогда и базаровское противопоставление храма и мастерской рассыпается в прах! Новейшие нигилисты, конечно, изворотливее тургеневских. Только суть та же самая…
…Ночь быстро чернела над притихшей Пахрой, но никто на даче не заметил приближения дождя. Зуев сидел, обняв жаркие плечи Натальи. Казалось, шопеновские творения гроздьями нависали над миром, обрывались и падали, но не рассыпались в беспорядке и хаосе, не затухали, как зеленые светляки, а снова роились и подымались в летней, вернее, предосенней ночи. А на веранде не затихал, наоборот, разгорался никому не понятный спор:
— А ты помнишь анекдот о Наполеоне? — сказал Бриш.
— Да, но русские это не французы, — возразил нарколог. — Юмор — понятие отнюдь не интернациональное. То, что смешно во Франции или в Китае, не обязательно должно быть смешным в России.
— Ну, это уж чушь собачья! — возмутился Михаил Бриш.
Зуев слушал Шопена. Не мигая, глядел он на Любу Медведеву, поэтому не расслышал, что ответил нарколог. Вдруг плечи Натальи вздрогнули, она рывком скинула руку мужа:
— Сейчас же едем домой!
Ему было непонятно, что случилось с Натальей. Раздувая побелевшие ноздри, жена пошла искать свои туфли. Люба прекратила игру. Иванов засобирался домой. Зуев тоже начал прощаться с Зинаидой Витальевной. Наталья курила. Казалось, один Бриш понимал, что с кем происходит. Он налил Наталье шампанского, выпил с ней и тоже решил ехать:
— Славик, для меня найдется место в машине? Я готов ехать на колесе.
— Какой разговор.
Раскрасневшаяся Люба, глотая слезы, наблюдала за сборами. Вдруг она топнула ногой, словно собираясь плясать:
— Я не хочу оставаться одна.
«Почему же одна, — подумал Иванов. — Здесь твоя дочь и мать».
По всем чаяниям, ему нужно было сказать что-то утешительное для Любы. Но он холодно сказал ей «до свидания», попрощался с Зинаидой Витальевной и залез в зуевскую машину. Наталья уже сидела на переднем сиденье. И тут Люба вдруг присоединилась к наркологу, после чего сложенный втрое Бриш захлопнул заднюю дверцу…
Зуев включил мотор, без разогрева вырулил на дорогу. Все уехали.
Зинаида Витальевна растерянно оглядела комнату, стол, беспорядочно заваленный едой и посудой. Пока она ходила смотреть, спит ли девочка, растерянность смешалась с жалостью к дочери, потом она ощутила горечь, а через минуту уже просто негодовала: «Какое он имел право? У Любы круглая дата… это хамство…»
…Медведев, расстроенный и совсем обескураженный собственным опозданием, приехал через пятнадцать минут после отъезда гостей:
— Зинаида Витальевна…
Она сидела на стуле заплаканная.
— Я виноват, Зинаида Витальевна! Я негодяй и болван. Только…
Она не стала его слушать. Не взглянув, пошла в свою комнату и, видимо, заперлась. Медведев хмыкнул и тяжело опустился в кресло.
Зуев успел посуху выехать на асфальт. Гроза начиналась тщедушная, какая-то вялая. Гром рокотал, но не очень охотно, молнии не сверкали, а вспыхивали, словно подмоченные. Люба не взяла даже плаща, но ей было не холодно между Ивановым и Бришем, хотя оба старательно прижимались к стенкам «Москвича».
— Куда мы едем?
— В Москву! — провозгласила Наталья, пробуя закурить.
— Правильно! — одобрил Бриш. — В столицу всего прогрессивного человечества. Если у Зуева хватит бензину…
Зуев включил дальний свет. Дождевые полосы, веером раздвигаясь по сторонам, поплыли навстречу. Шелест мокрых колес на всех действовал умиротворяюще, но только не на Наталью.
— Славик, ну что ты ползешь как черепаха? — кричала она и хватала его за колено. — Ну, что это такое!
— Наташа, нам надо бы поменяться местами, — Бриш пытался образумить ее. — Ты мешаешь не только мужу, но и водителю.
Бес какого-то полудетского возбуждения через нее вселился и в Любу. Зуев тотчас это почуял и в мальчишеском безрассудстве начал «давить клопа». Бриш многозначительно крякнул. Зуев сбросил газ.
Иванов все еще размышлял о том, куда девался Медведев. Он думал об этом и в то время, когда слушал анекдот Бриша, и когда сам рассказывал анекдот. Таким способом они отвлекали взбудораженную зуевскую жену, но анекдоты, как назло, быстро иссякли.
— Зуев! Обгони хоть этого! Ну умоляю! — кричала Наталья. — Нет, представляете? Миша Бриш ходил в Париже смотреть сексувки, а на Любу у него не хватило валюты! И тут она… Господи, Славка! Так мы до утра не приедем. Пожалуйста, ну покажи, на что ты способен!
— Тебе обязательно надо знать, на что я способен? — спросил Зуев, внимательно вглядываясь в налетающий дождевой веер.
Дождь быстро слабел. Грибная теплая августовская темнота упруго и неохотно отступала перед бегущей машиной.
— Ну, что ты за человек? — Наталья как сорока ерзала на сиденье. — Обгони хоть этого!
Он словно не слышал ее.
— Славка, ты трус!
— Да? — улыбнулся Зуев, не поворачиваясь к жене. — Может быть.
«Москвич», медленно набираясь пылу, вдруг задрожал мелкой едва заметной дрожью. Моторным гулом заглушило шелест резины. В приоткрытое ветровое стекло вместе с влагой и ветром ударил аптечный запах шоссе. Машина летела теперь с ревом, и все, кроме Натальи, сразу замолкли. Зуев, сильнее сжимая челюсти, одним кратким движением руки обогнул красные огоньки какого-то грузовика, но два новых красных огня сразу же замаячили впереди. Он газанул, не выключая сигнал левого поворота, обогнал и эту машину…
«Москвич» гремел, дрожал, и что-то в нем позванивало от напряжения. Но Зуев все еще ощущал запас мощности. Он довел обороты до предела, пытаясь обогнать очередную машину. И уже сравнялся с ней, и шел на полкорпуса впереди, как вдруг в упор, мощно и неожиданно сверкнули встречные фары. Зуев еле успел сбросить скорость, пропустить настигнутого соседа и взять правее. Все замерли, одна Наталья по-щенячьи скулила рядом. Зуев опять настиг идущего впереди попутчика.