Страница 28 из 215
Наконец Полинька, чудесно одетая, спустилась с лестницы и прошла мимо окон; любуясь ею, он забыл все и долго стоял задумавшись, потом тяжело вздохнул, бережно взял клетку и поднялся наверх. Отыскав ключ, который Полинька иногда отдавала хозяйке, а иногда прятала в щель у порога, башмачник отпер комнату, сбегал за цветами и, поставив клетку на середину окна, а розы по сторонам ее, долго любовался эффектом своих подарков, потом невольно осмотрел всю комнату, заглянул в зеркало, оправил волосы и, наконец, медленно и неохотно вышел. Он запер дверь, спрятал ключ на старое место и, прийдя в свою мастерскую, сел у окна поджидать Полиньку.
Она воротилась грустная: мысль, что Каютин забыл, что нынче ее рожденье, страшно огорчала ее. Переступив порог своей комнаты, Полинька остановилась, не веря своим глазам. Понемногу лицо ее прояснилось; не снимая шляпки, она подбежала к окну, нюхала цветы, рассматривала снигиря и радостно повторяла: «Какая птичка! какие цветы!» Горе хоть на минуту было забыто: Полинька ловила снигиря и смеялась; поймав, нежно целовала его, прикладывала к щеке и слушала, как билось сердце у птички, которая, схватив ее палец, зло теребила его. Полинька продолжала смеяться все веселей и беспечней. Дверь скрипнула. Полинька, пустив снигиря в клетку, спросила: «Кто там?» За дверью слышалось легкое движение, но никто не являлся. Занятая подарками, она подумала, что ошиблась, и в упоении начала нюхать цветы.
За дверью стоял башмачник. Он любовался радостью Полиньки. Сердце его было переполнено счастьем и сильно билось, как у птички, которую ласкала Полинька; радостные слезы текли ручьями на его белый жилет, и он торопливо сбежал с лестницы, опасаясь зарыдать.
Через несколько минут к Полиньке вошли Катя и Федя, неся на тарелках крендели и сахарные булочки, красиво уложенные; детьми управлял башмачник, замыкавший шествие.
— Карл Иваныч!.. а, дети!
И тронутая Полинька приняла подарки и перецеловала детей.
— Это они сами вам принесли! — сказал Карл Иваныч дрожащим голосом. — Поздравляю вас, — продолжал он чуть слышно, — поздравляю вас с днем вашего рождения.
Он подал ей сверток с теми ботинками, которые вчера целовал, и коробочку с браслетом.
Полинька немного покраснела. Она горячо благодарила Карла Иваныча и поспешила надеть браслет, который особенно ее обрадовал.
— Очень, очень благодарю вас, Карл Иваныч! как хорош! потрудитесь застегнуть.
И она протянула ему руку. Он схватил ее, стал застегивать… но Полинька стояла к нему так близко! коснувшись ее руки, он весь задрожал, в глазах его помутилось: он схватился за свою голову и остолбенел.
— Что с вами? — спросила Полинька.
— Ничего-с! — отвечал башмачник глухим голосом. — Так…
И показал пальцем на голову.
— Не хотите ли воды?
— Нет-с.
И в самом деле, лицо его покрылось яркой краской.
— Не знаете ли, — спросила Полинька, — кто мне подарил цветы и снигиря? я была в церкви; прихожу: на окне цветы и клетка, — и так обрадовалась! Неужели Надежда Сергеевна так рано приходила ко мне? вы ее не видали?
Полинька пристально посмотрела на него; он страшно сконфузился, потупил глаза и не знал, что сказать.
— А, понимаю! — весело сказала Полинька. — Я вам очень благодарна, Карл Иваныч; вы меня балуете.
И она кокетливо посмотрела ему в лицо. Он бодро приподнял голову, — глаза горели бесконечным блаженством. — Садитесь, Карл Иваныч. — Я все сидел! — печально сказал башмачник и сел.
— Вы много тратите на пустяки, — с упреком сказала Полинька.
— Боже! да я готов был бы все, все отдать… чтоб…
Башмачник не договорил, увидав краску на лице Полиньки, которая быстро повернулась к клетке и начала дразнить пальцем снигиря. Снигирь сначала испугался, а потом стал щипать и клевать палец. Башмачник молчал, повеся голову. Дети болтали, раскладывая крендели и булочки по столу:
В таком положении застала общество Надежда Сергеевна.
— Здравствуйте! поздравляю тебя, Поля!
Она поцеловала ее и подала ей сверток. В нем было кисейное платье. Полинька еще раз поцеловала свою подругу и долго любовалась подарком.
— Ах, а кофей… я и забыла… сейчас приду.
Полинька убежала и, воротившись скоро, накрыла стол и собрала чашки.
Не успели они усесться кругом стола в ожидании, кофе, как послышалась тяжелая поступь со скрипом, и скоро высунулось из дверей выбритое, улыбающееся лицо, а затем показалась и целая человеческая фигура.
— Мое почтение! мое почтение! — говорил Доможиров, раскланиваясь каждому особо.
Он не только выбрился, но и приоделся — в светло-коричневый сюртук, широкий и длиннополый, с пуфами на плечах, с мелкими сборками по бокам, предназначенными резче обозначать талию, и с преогромным воротником, который торчал, как хомут, около его шеи и закрывал голову до половины ушей. Странно и жалко было видеть его не в халате; ему, очевидно, было неловко, и он поминутно искал руками кушака, чтоб затянуться покрепче.
Поздравив Полиньку, Доможиров спросил:
— Небось много подарков получили… а?
— Да, много.
Полинька посмотрела с благодарностью на Кирпичову и Карла Иваныча.
— Прекрасно! только, знаете, уж, верно, такого подарочка никто вам не принес, как я… Извините-с.
И он поклонился Полинькиным гостям.
— Ну, как вы думаете, какой? — продолжал Доможиров подбоченясь.
— Я, право, не знаю… благодарю вас. — Нет, однакож?
— Не знаю.
— Ну-с, извольте сказать, какой подарочек был бы теперь вам всего милей?
И он лукаво улыбался.
— Уж не письмо ли? — с живостью спросила Надежда Сергеевна.
— Ах, неужели? — радостно вскрикнула Полинька. Глаза ее заблистали, и, протянув к Доможирову дрожащую руку, она сказала умоляющим голосом:
— Ради бога, дайте скорее!
— Я, знаете, иду сюда, — начал медленно Доможиров, достав со дна своей высокой шапки с длинным козырьком, подобным бекасиному носу, письмо и повертывая его в руках, — глядь: почтальон! «Ты, брат, не к девице ли Климовой?» — «Точно так-с, ваше благородие!..» — «Ну, так дай — я передам…» Дал ему на водку и взял письмо. Ну, думаю: вот удружу, вот подарю!
И он совершенно некстати расхохотался. Слушая рассказ, все окружили его, и Надежда Сергеевна, сжалившись над нетерпением Полиньки, сказала:
— Ну, дайте же ей скорее письмо!
— Погодите.
Доможиров приподнял кверху письмо и спросил Полиньку:
— Его, что ли, рука!.. а?
Вместо ответа Полинька подпрыгнула и выхватила письмо.
— Его, его рука! — вскрикнула она радостно.
Грудь ее высоко поднималась, в глазах блеснули слезы; она нерешительно осматривалась кругом, будто выбирая место, где бы удобнее прочесть письмо, — наконец распечатала и стала читать. Башмачник не спускал с нее глаз и с беспокойством заметил, что лицо ее сначала вспыхнуло, потом побледнело, руки дрожали. И вдруг она выронила письмо, Закрыла лицо руками и отвернулась к стене.
Доможиров захохотал. Гости с удивлением смотрели на него и на Полиньку.
— Не случилось ли чего с Каютиным? — спросила Надежда Сергеевна.
Доможиров то садился, то вскакивал, нагибался, подбирал живот; но хохот пронимал его все пуще и пуще, и никакая страшная весть — коснись она даже уменьшения ломбардных процентов — не могла теперь унять его.
— Плачет… плачет! — отчаянным голосом проговорил башмачник, указывая на Полиньку, которая стояла в прежнем положении и всхлипывала.
— Что такое? что случилось? — с испугом спросила Надежда Сергеевича.
Но Полинька, не отвечая, положила голову на плечо своей приятельницы и продолжала плакать.
Башмачник гневно махал руками Доможирову, чтоб он унялся; но хохот Доможирова перешел в ту минуту в отрывочные стоны, а лицо побагровело. Не в его власти было остановиться.
Вдруг башмачник прыгнул к письму, поднял его и с удивлением прочел следующее:
«Пытка в Бухарии происходит следующим образом. Чтоб человек повинился или стал неволею к чему преклонен, кладут в большое деревянное корыто с пуд соли, наливают в оное воды горячей; когда же разойдется и вода простынет, тогда, связав в человека, коего мучить хотят, влагают ему в рот деревянную палку и, повалив его на спину в корыто, льют соленую воду в рот, от которого мучения через день умирает; если же кого хотят спасти, то после каждого мучения дают пить топленого овечьего сала по три чашки, которое всю соль вбирает и очищает живот; потом кладут пшеничной муки в котел и, поджарив оную, мешают с водой и овечьим топленым салом и варят жидко, и сею саламатою кормят мученика, коего хотят оставить в живых. Я таким образом был мучим три дня.