Страница 118 из 138
Они вошли под низкий потолок задней комнаты лавки, где Стомадор жил. В ногах кровати стоял стол, накрытый клеенкой; несколько тяжелых стульев, ружье на стене, мешки в углах, ящики с конфетами и макаронами у стены и старинная картина, изображающая охоту на тигра, составляли обстановку этого полусарая, неровно мощенного плитами желтого кирпича.
— Но только, — предупредил Стомадор, — луком закусывать я запрещаю: очень воняет. Найдем что-нибудь получше.
Лавочник пошел в темную лавку и вернулся оттуда, ударившись головой о притолоку, с двумя бутылками красной перцовки, коробкой сушеной рыбы и тминным хлебцем; затем, сложив принесенное на стол, вынул из стенного шкафчика нож, два узких стакана с толстым дном и сел против Ботреджа, дымя первосортной сигарой, каких много покупал за небольшие деньги у своих приятелей контрабандистов.
Красный с голубыми кружочками платок, которым Стомадор имел привычку обвязывать дома голову, одним утлом свешивался на ухо, придавая широкому, бледному от духоты лицу старика розовый оттенок. Серые глаза, толстые, с лукавым выражением губы, круглый, двойной подбородок и тупой нос составляли, в общем, внешность дородного монаха, как на картинах, где монах сидит около бочки с кружкой пива. Передник, завязанный под мышками, засученные рукава серой блузы, короткие темные штаны и кожаные туфли — все было уместно на Стомадоре, все — кстати его лицу. Единственно огромные кулаки этого человека казались отдельными голыми существами, по причине своей величины. Стомадор говорил громко, чуть хрипловато, договаривая фразу до конца, как заклятие, и не путал слов.
Когда первые два стаканчика пролились в разинутые белозубые рты, Стомадор пожевал рыбку и заявил:
— Если бы вы знали, Ботредж, как я жалею, что не сделался контрабандистом! Такой промысел мне по душе, клянусь ростбифом и подливкой из шампиньонов!
— Да, у нас бывают удачные дни, — ответил, старательно очищая рыбку, Ботредж, — зато как пойдут несчастья, тогда дело дрянь. Вот хотя бы с «Медведицей». Семь человек убито, остальные сидят против вашей лавки и рассуждают сами с собой: родит в день суда жена военного прокурора или это дело затянется. Говорят, всякий такой счастливый отец ходит на цыпочках — добрый и всем шепчет: «Агу!» Я не знаю, я отцом не был.
— Действительно, с «Медведицей» у вас крах. Я слышал, что какой-то человек, который ехал на «Медведице» из Гертона, перестрелял чуть ли не всю таможню.
— Да, также и сам он ранен, но не опасно. Это — знаете кто? Чужой. Содержатель гостиницы на Тахенбакской дороге. Джемс Гравелот.
Стомадор от удивления повалился грудью на край стола. Стол двинулся и толкнул Ботреджа, который удивленно отставил свой стул.
— Как это вы красиво скакнули! — произнес Ботредж, придерживая закачавшуюся бутылку.
— Джемс Гравелот?! — вскричал Стомадор. — Бледный, лет семнадцати, похожий на серьезную девочку? Клянусь громом и ромом, ваш ответ нужен мне раньше, чем вы прожуете рыбку!
— Если бы я не знал Гравелота, — возразил опешивший Ботредж, — то я подумал бы, что у Гравелота есть сын. С какой стороны он похож на девочку? Можете вы мне сказать? Или не можете? Позвольте спросить: могут быть у девочки усы в четыре дюйма длины, цвета сырой пеньки?
— Вы правы! — закричал Стомадор. — Я забыл, что прошло девять лет. «Суша и море»?
— Да, ведь я в ней бывал.
— Ботредж, — сказал после напряженного раздумья взволнованный Стомадор, — хотя мы недавно знакомы, но если у вас есть память на кой-какие одолжения с моей стороны, вашей Катрин сегодня придется ждать вас дольше, чем всегда.
Он налил, в помощь соображению, по стакану перцовки себе и контрабандисту, который, отхлебнув, спросил:
— Вы тревожитесь?
— Я отдам лавку, отдам доход, какой получил с тюрьмы, сам, наконец, готов сесть в тюрьму, — сказал Стомадор, — если за эти мои жертвы Гравелот будет спасен. Как впутался он в ваши дела?
— Это мне неизвестно, а впрочем, можно узнать. Что вас подхлестнуло, отец?
— Я всегда ожидаю всяких таких вещей, — таинственно сказал Стомадор. — Я жду их. Я ждал их на Тахенбакской дороге и ждал здесь. Не думаете ли вы, что я купил эту лавчонку ради одной наживы?
— Как я могу думать что-нибудь, — дипломатично возразил заинтересованный Ботредж, — если всем давно известно, что вы Стомадор, — человек бывалый и, так сказать, высшего ума человек?!
— Вот это я и говорю. Есть высшие цели, — серьезно ответил Стомадор. — Я передал девять лет назад дрянную хижину юному бродяге. И он справился с этим делом. Вы думаете, я не знал, что в скором времени откроются рудники? Но я бросил гостиницу, так как имел другие планы.
Говоря так, Стомадор лгал: не только он, но и никто в окрестности не мог знать тогда, какое открытие будет сделано в горах случайной разведкой. Но, одолеваемый жаждой интриги, творящей чудаков и героев, лавочник часто обращался с фактами по-дружески.
— Этот мальчик, — продолжал Стомадор, — ужасно тронул меня. Итак, начнем действовать. Что вы предлагаете?
— В каком роде?
— В смысле установления связи.
— Это не трудно, — сказал, подумав, Ботредж. — Однако вы должны крепко молчать о том, что узнаете от меня.
— Наверное, я побегу в тюремную канцелярию с подробным докладом.
— Бросьте, — нахмурился Ботредж, — дело серьезное. В таком случае я должен немедленно отправиться к Катрин и…
На этом месте речь Ботреджа перебил тихий стук в дверь, закончившийся громким хлопком ладони о доску.
— Ясно, это — она, — сказал Ботредж без особого восторга.
Стомадор отодвинул засов и увидел рыжую молодую женщину, в распахнутой белой кофте, с яркими пятнами на щеках.
— Так что же это? Я все одна, — сказала Катрин, шагнув к Ботреджу длинной ногой в стоптанном башмаке, — а ты тут расселся?!
— Кэт, дорогая, — примирительно заявил Ботредж, — я только что хотел идти к тебе по важному делу. Надо передать записку в гостиницу. Факрегед… Он как?
Катрин взглянула на Стомадора тем диким взглядом, который считался неотразимым среди сторожей тюрьмы и контрабандистов, но не с целью завлечь, а лишь чтобы уразуметь: не вышучивают ли ее Стомадор и Ботредж.
Значительно посмотрев на нее в упор большими глазами, Стомадор прямо опустил ей в руку два золотых, и красные пятна щек Катрин всползли до висков.
— Ага! — сказала она тотчас, деловито нахмурясь и закурив папироску, которая до того торчала у нее за ухом. — Так вот что! Ну, что ж Факрегед! Он сегодня свободен. Это не пойдет.
— Так думай! — вскричал Ботредж,
— Который час? — спросила Стомадора Катрин, сильно затягиваясь и пуская дым через ноздри.
— Без десяти полночь, — ответил тот, вытащив из кармана большие золотые часы.
— В полночь у наружных ворот станет Кравар, — вслух размышляла Катрин, беря невыпитый стакан Ботреджа. — У внутренних ворот станет Хуртэй. — Она выпила стакан и села на стул к стене, кривя губы и кусая их, со всеми признаками напряженных соображений. — Пишите записку.
Тотчас отстегнув фартук, Стомадор сбросил его, вытащил из кармана блузы записную книжку, карандаш и, низко склонясь над столом, принялся строчить записку. Время от времени Ботредж замечал:
— Пишите печатными буквами. Подпись не ставьте. Кому пишете, — то имя также не ставьте. Чтобы было все понятно ему и никому другому.
— Да, остерегитесь, — подтвердила Катрин. — Адрес передадим на словах.
Совместное обсуждение записки, которую Стомадор читал вслух, удовлетворило всех. Скатав записку в трубку, Катрин затолкала ее в волосы и направилась к двери.
— В лазарет, — медленно повторила она урок, — Джемс Гравелот. Не перепутали?
— Достоверно, — успокоил ее Ботредж, — что знаю, то знаю.
— Ждите, — кинула она, стреляя белой кофтой в темную ночь.
— Извилистая женщина, — сказал Ботредж. — Если она не сделает, то никто сегодня не сделает. Прошло девять дней, как они арестованы, через шесть дней дежурить по лазарету будет тот самый Факрегед… так ему накануне мы… Поняли?