Страница 36 из 155
— Видите ли, — с сожалением пожал плечами Геник, — так решено комитетом… Вы здешняя, и всякие следы ваших с нами сношений должны быть уничтожены. Поняли?
— Да. — Люба весело кивнула головой. — Значит, все-таки выйдет. Я так счастлива…
Геник неопределенно крякнул и хотел сказать что-то, но раздумал. Глаза девушки, блестевшие странным, тихим светом, удержали его.
— Поезд идет сегодня вечером в 10 часов, — сказал он, помолчав, усталым и решительным голосом. — Видеться вам с кем-нибудь перед отъездом решительно нет никакой необходимости…
— Так сегодня? — удивилась Люба. — Так скоро?..
— Ну, вот что! — рассердился Геник. — Если вы хотите, то знайте, что от того, уедете ли вы сегодня или нет — зависит все… Я вам сказал.
— Я еду, еду! — поспешно, с растерянной улыбкой сказала девушка. — Хорошо…
Наступило молчание. Портсигар Геника опустел. Он с треском захлопнул его и встал. Люба тоже встала и сделала движение к столу, где лежала ее шляпа.
— Постойте! — вспомнил Геник. — А деньги? Вот, берите деньги.
Он вынул кошелек и протянул, не считая, несколько бумажек. Девушка спокойно спрятала их в карман. Она брала их не для себя, а для «дела».
— Вот и паспорт…
— Спасибо… вам…
Голос ее слегка дрогнул, а затем Люба сделала маленькое усилие, сжала губы и спокойно посмотрела на Геника.
Нет, он решительно не в состоянии выносить этот напряженный голубой взгляд. Стукнуть стулом, что ли, или прогнать ее? Геник деланно зевнул и сказал, холодно улыбаясь:
— Ну, вот и все. Так идите теперь и… постарайтесь не опоздать на поезд.
— Спасибо! — повторила девушка и, схватив тяжелую руку Геника, слабо, но изо всех сил стиснула ее маленькими, теплыми пальцами.
— Ну, что там! — пробормотал Геник, опуская глаза и чувствуя, что начинает злиться. — Всего хорошего…
Люба направилась к двери, но у порога остановилась, провела рукой по лицу и спросила:
— А… как вы думаете… удастся… или нет?
— Удастся! — резко крикнул Геник, толкнув ногою стул так, что он перевернулся и с треском ударился в стену. — Удастся! Вас изобьют до полусмерти и повесят… Можете быть спокойны.
Он поднял злые, заблестевшие глаза и встретился с грустным, сконфуженным взглядом. Люба не выдержала и отвернулась.
— Мне не страшно, — услышал Геник ее слова, обращенные скорее к себе, чем к нему. — А вы, кажется, в дурном настроении.
Он стоял молча, засунув руки в карманы брюк и разглядывая носки своих собственных штиблет с упорством помешанного. Люба подошла к двери, отворила ее и, уходя, бросила последний взгляд на мрачную фигуру.
Теперь глаза их снова встретились, но уже иначе. Геник улыбнулся так ласково и задушевно, как только мог. Что-то ответное тепло и просто блеснуло в лице девушки. Она тихо, молча поклонилась и ушла, небрежно встряхнув длинной, русой косой.
Когда стало темнеть, Чернецкий зажег лампу и посмотрел на часы. Было ровно десять. С минуты на минуту должен придти Геник: он аккуратен, как аптечные весы, между тем никого еще нет. Это довольно странно. Шустеру и другим следовало бы знать, что дело касается всех.
Он хотел еще как-нибудь, сильнее выразить свое неудовольствие, но в этот момент пришел Маслов. Скинув летнее пальто и шляпу, Маслов осторожно погладил свою черную, иноческую бородку, прошелся по комнате, нервно потирая руки, и сел. Чернецкий вопросительно посмотрел на него, удержал беспричинную, судорожную зевоту и выругался.
— Что такое? — тихо спросил Маслов.
Голос у него был грудной, но слабый, и каждое слово, сказанное им, производило впечатление замкнутого, трудного усилия.
— Не люблю опозданий! — ворчливо заговорил Чернецкий. — Это провинциализм и, кроме всего, — неуважение к чужой личности.
— Что же, — меланхолично заметил Маслов, — ведь Геника еще нет. К тому же публика стала осторожнее, избегает, например, подходить кучкой.
— Все равно… Чаю хотите?
— Чаю! — вздохнул Маслов, отрываясь от своих размышлений. — Что? чаю? Ах, нет… Сейчас нет… Разве, когда все…
— Вы о чем, собственно, думаете-то? — громко спросил Чернецкий, вставая с дивана и усаживаясь против товарища. — А?
Маслов сморщил лоб, отчего его бледное, цвета пожелтевшего гипса, лицо приняло старческое выражение, и рассеянно улыбнулся глубокими, черными глазами.
— Думаю-то? Да вот, все об этом же…
Он пошевелил губами и прибавил:
— Не выйдет…
— Что — не выйдет? А ну вас, каркайте больше! — равнодушно сказал Чернецкий. — Выйдет.
— Не выйдет! — с убеждением повторил Маслов, усмехаясь кротко и жалостно, как будто неудача могла оскорбить Чернецкого. — Есть у меня такое предчувствие. А впрочем…
— Гадать здесь нельзя, не поможет! — хмуро сказал Чернецкий. — Я вот верю в противное.
Вошел Шустер, толстый, рябой и безусый, похожий на актера человек. Сел, тяжело отдуваясь, погладил себя по колену и захрипел:
— Областника нет?
— Геника ждем с минуты на минуту! — сказал Чернецкий. — Что грустишь?
Шустер механически потрогал пальцами маленький, ярко-красный галстук и хрипнул, досадливо дергая шеей, втиснутой в узкий монополь:
— Дело дрянь.
Чернецкий вздрогнул и насторожился.
— Что «дрянь»? — спросил он быстро, пристально глядя на Шустера.
— Да… там… — Толстяк махнул рукой и поднял брови. — Выходит путаница с забастовкой… Уврие сами хотят… свой комитет и автономию…
— Скверно слышать такое, — сказал Чернецкий, — и как раз… Ну, что слышно все-таки?
— Ничего не слышно! — прохрипел Шустер. — Вчера фон-Бухель кутил в загородном саду. На эстраде пьянствовал с офицерами и женой.
— Кутил? — почему-то удивился Маслов, покусывая бороду.
Никто не ответил ему, и он снова впал в задумчивость. Чернецкий заходил по комнате, изредка останавливаясь у окна и круто поворачиваясь. Шустер вздохнул, насторожился, услышав быстрый скрип отворяемой двери, и сказал:
— Вот и Геник.
Геник вошел спокойными, отчетливыми шагами, как человек, вообще привыкший опаздывать и заставлять себя дожидаться. Одет он был слегка торжественно и даже как будто с ненужной излишней чопорностью в черный, щегольской костюм. Загорелое, невыразительное лицо Геника от яркой белизны воротничка, стянутого черным галстуком, сделалось задумчивее и строже. Впрочем, менялся он каждый день, и нельзя было определить, отчего это. Но почему-то всегда казалось, что сегодняшний Геник — только копия, и непохожая, с его наружности в прошлом.
Все оживились, как будто с приходом нового человека исчезла неопределенность и пришла ясная, полная уверенность в успехе дела, о котором говорилось до сих пор шепотом, с глазу на глаз, говорилось с огромным напряжением и подозрительной пытливостью ко всем, даже к себе.
Геник встал, неопределенно и замкнуто улыбаясь, но, когда сел, улыбка исчезла с его лица. Он вынул платок, без нужды высморкался и громко спросил:
— Хозяин, а чаю для благородного собрания дадите?
— Дам, — поспешно ответил Чернецкий, — но не лучше ли сперва, Геник, выяснить положение… т. е., чтобы вы нам рассказали, — как и что… а потом уже все мы занялись бы, так сказать, общими разговорами…
— Ну, все равно… Рассказ мой, хотя будет невелик… — Геник положил одну ногу на другую и закурил. — Вот что, товарищи: дело, что называется, — в шляпе…
Серые глаза Шустера мельком остановились на слегка вздрагивающих пальцах Геника, неуловимо прыгнули и перешли к сухим, полузакрытым губам, сдерживающим нервное, частое дыхание. Он взял его, полушутя, полусерьезно, за руку, зажмурился и сказал:
— Какие мы нервные, однако. Вроде салонной барышни. Что, Геник, конспирация — чугунная вещь, а? Как ты думаешь?
Шустер был со всеми на «ты», даже с женщинами. Геник неохотно рассмеялся и отнял руку.
— Ну, это потом… — сказал он и прибавил другим, тихим, слегка сдержанным голосом: — Так вот. Дело это представляется в таком виде…
Тишина сделалась полной и жадной. Казалось, что в трех головах сразу остановилась работа мысли и вспыхнуло напряженное нетерпение услышать слова, фразы и бешено поглотить эту новую, еще неизвестную пищу так же полно и ненасытно, как пересохшая июльская глина впитывает неожиданную влагу дождя.