Страница 9 из 14
Напоследок еще о двух других делах, случившихся в 1724-м. Об одном – вкратце: «По новгороцкому делу роспопе Игнатью» была отрублена голова на все той же Троицкой площади – «близ Гостиного двора у Троицы на въезде в Дворянскую слободу». Эта экзекуция прошла, разумеется, при стечении публики, но серьезного следа в петербургской истории не оставила – в отличие от казни, случившейся там же 16 ноября 1724 года.
Вилим Монс – имя известное: 36-летний камер-лакей императрицы Екатерины, за полгода до смерти удостоившийся звания камергера, пострадал за чувства сердечные. Царицу он сопровождал во всех ее морских, сухопутных и заграничных поездках, держал под контролем ее переписку и бухгалтерию – и вот эта чрезмерная близость переросла со временем в отношения непозволительные. Строго говоря, доказательств любовной связи Монса и царицы не было, да и судили его с формальной точки зрения за взятки, но у современников не было сомнений относительно причин приговора.
8 ноября 1724 года Монс был арестован, всего пять дней спустя ему был вынесен смертный приговор, а еще тремя днями позже состоялась казнь. Вместе с ним экзекуции, пусть и более мягкой – наказанию кнутом и батогами, – подверглись и другие осужденные: его сестра Модеста (Матрена) Балк, секретарь Столетов, шут Балакирев, некоторые другие лица.
Камер-юнкер Берхгольц, не обошедший вниманием и эту казнь, рассказывает в своих записках: «15-го объявляли с барабанным боем, что на другой день, в 10 часов утра, перед домом Сената над бывшим камергером Монсом, сестрою его Балк, секретарем и камер-лакеем императрицы за их важные вины совершена будет казнь. Известие это на всех нас произвело сильное впечатление: мы никак не воображали, что развязка последует так быстро и будет такого опасного свойства…
16-го, в 10 часов утра, объявленные накануне казни совершены были против Сената, на том самом месте, где за несколько лет повесили князя Гагарина. Бывший несчастный камергер Монс, по прочтении ему приговора с изложением некоторых пунктов его вины, был обезглавлен топором на высоком эшафоте. После того генеральше Балк дано по обнаженной спине 11 ударов кнутом (собственно только 5); затем маленькому секретарю дано кнутом же 15 ударов и объявлена ссылка на 10 лет на галеры, для работы при рогервикской гавани, а камер-лакею императрицы, также приговоренному к ссылке в Рогервик, – ударов 60 батогами».
Особо отметил Берхгольц стойкость Монса: «Все присутствовавшие при этой казни не могут надивиться твердости, с которою камергер Монс шел на смерть. По прочтении ему приговора он поклоном поблагодарил читавшего, сам разделся и лег на плаху, попросив палача как можно скорей приступать к делу. Перед тем, выходя в крепости из дому, где его содержали, он совершенно спокойно прощался со всеми окружающими, при чем очень многие, в особенности же близкие знакомые его и слуги, горько плакали, хотя и старались, сколько возможно, удерживаться от слез».
И снова назидательный элемент: велением Петра тело Монса было оставлено на эшафоте на несколько ноябрьских дней. Затем отрубленная голова была, как и в случае с Авраамом Лопухиным, «взоткнута» на шест, а тело отволокли на специально установленное колесо. В дневнике Берхгольца за 7 декабря отмечено: «На обратном пути из дома графа Толстого высокие гости (императрица, принцессы и проч.) проезжали как мимо того места, где лежало на колесе тело камергера Монса, так и мимо того, где голова его взоткнута на шест».
Маршрут процессии, надо полагать, был указан самим Петром I.
Как утверждает легенда, позже голова Вилима Монса была заспиртована и хранилась в Кунсткамере.
После экзекуции над Монсом и его товарищами по несчастью французский посланник Жак де Кампредон сообщал секретарю по иностранным делам Франции графу де Морвилю: «Эти быстро совершенные казни наделали здесь много шума, и в обществе думают, что за ними последуют другие». В обществе ошибались: кажется, это была последняя смертная казнь такого масштаба в петровском Петербурге.
Глава 5
После Петра. «Отсечь голову в С. – Петербурге, с объявлением ему той его вины». Решение Верховного тайного совета: «Которые столбы в С. – Петербурге и в Москве внутри городов на площадях каменные сделаны и на них также и на кольях винных людей тела и головы потыканы, те все столбы разобрать до основания».
Хроника смертных казней в XVIII столетии – как петровского времени, так и более позднего – полна событий не только значимых, привлекавших широкое внимание, но и куда более проходных. Вот, скажем, расстрига Степан Выморков: многие ли знают хоть что-нибудь об этом человеке, обвинявшемся в распространении «непристойных слов» про императора Петра Алексеевича и поплатившемся за это жизнью? Историк Михаил Иванович Семевский, конечно, написал в свое время увлекательное исследование жизни и судьбы Выморкова, но и это сочинение многим ли знакомо?
Впрочем, нас в жизни расстриги интересует лишь одно: финал. Печальный, как и почти все финалы в этой книге. Когда вина Выморкова была установлена, приговор вынесли суровый и в полной мере отражающий нравы тех времен: «Учинить ему, Выморкову, смертную казнь: отсечь голову в С. – Петербурге, с объявлением ему той его вины, и по экзекуции тое его голову, положа в спирт, отправить с нарочным гвардии сержантом в Тамбов, велеть там в городе сделать каменный столб, где пристойно поставить тое голову на железной спице; а туловище его, Выморкова, зарыть здесь в землю, и о том, куды надлежит писать, а посланному дать инструкцию, и о винах Выморкова сочинить лист, и послать с помянутым сержантом, велеть оный прибить к столбу, где Выморкова голова будет».
14 августа 1725 года на Съестном/Сытном рынке «у столба, в присутствии небольшой команды гвардейских солдат, неизменного свидетеля казней – секретаря Тайной канцелярии Ивана Топильского и толпы народа» была совершена экзекуция. Ну а дальше все пошло строго по приговору: голову заспиртовали и отвезли в Тамбов, где «в торговый день, в присутствии властей и при многих людях, голова Выморкова „с публикою“, с барабанным боем на спицу воткнута, и лист о винах Выморкова при той оказии прочтен и прибит крепко к тому столбу, впредь для всенародного ведения, и поставлены у того столба для караулу солдаты».
Схожая посмертная судьба ждала еще одного казненного в 1725 году – некоего Александра Семикова, прослужившего не один год в гренадерах, а после кончины Петра I объявившего себя вдруг царевичем Алексеем. Действия разворачивались около местечка Почеп (нынешняя Брянская область); как писал позже мемуарист, явно знакомый с местными преданиями, самозванец «прибыл туда с некоторым числом вооруженных гренадеров, хорошо одет и с пышною услугою, называл себя царевичем Алексеем Петровичем, рассказывал о чудном своем избавлении и что, будучи послушным сыном, бояся Бога и, не желая нанести во время царствования своего отца бедствия России, он скрывался до сего времени, но теперь, почитая себя законным наследником престола, едет в Москву принять царство своих предков».
К самозванцам на Руси всегда было отношение особое: народ волновался, но еще больше волновалась власть. Экс-гренадер был взят под стражу, весной 1725 года его доставили в Москву, где «оной вор самозванец Семиков в своем воровском намерении в роспросах и с розысков винился». Казнь состоялась в Петербурге, где 22 ноября 1725 года Семикову отрубили голову.
И снова знакомое: велено было голову «поставить на публичном месте на коле и прибить вину, какова прислана при оном указе, а по времени сделать каменной столп, и на нём поставить оную голову на железной спице и, написав вину на жестяном листу, прибить к тому столбу». Все так и исполнили: уже в декабре деревянный столб стоял в Почепе, а по весне его сменил каменный. Столетие спустя местный летописец сообщал, что «столп сей существует до сего времени и находится на площади, недалеко от Преображенской церкви».