Звериной тропой

Николай Инодин

Звериной тропой

— Пап, а если отовсюду — отовсюду уйти, куда попадёшь? (с).

Камень был замечательный. Не гладкий и округлый, а шероховатый и плоский, он лежал на дне глубокой расселины в восточном склоне горы. Лучи восходящего солнца уже успели нагреть его поверхность. После ночной прохлады было приятно расслабиться, впитывая всем телом живительное тепло. Узкое и глубокое укрытие позволяло не опасаться внезапного нападения орла — самого опасного врага в горах, а пойманный накануне вечером грызун приятно растягивал желудок. Тепло, сытость и безопасность — что ещё нужно для счастья?

Ясное дело, греющаяся на камне гадюка не могла рассуждать подобным образом, но в ее крошечном мозгу все описанное сливалось в одно приятное ощущение.

Почти метровое тело, покрытое серой с коричневым узором чешуей, расслабленно лежало на плоском обломке скалы, когда прилетевший сверху камень размозжил рептилии голову. Следом за камнем в змеиное убежище спрыгнул голый человек. Зацепив бедром выступ скалы, он зашипел, затем с довольным урчанием схватил бьющееся в агонии змеиное тело, острой гранью каменного обломка отсек то, что осталось от головы, и вылез из расселины.

ГЛАВА 1

Невезение бывает разным. Кому — то всегда везет, и такого индивидуума заслужено именуют счастливчиком. Обычным людям когда везет, когда нет, а особо невезучие личности опровергают теорию вероятности, чаще прочих влипая в неприятности.

Так вот, назвать Ромку Шишагова невезучим мог только человек, близоруко пялящийся на мир через толстенные розовые очки. Невезение родилось раньше Романа, и уже двадцать шесть лет было естественной средой обитания.

Принадлежащий ему предмет, состоящий более чем из одной детали, обязательно ломался. Нужные вещи исчезали, как только в них возникала потребность, и оказывались на виду, как только надобность в них исчезала. Транспорт всегда уходил у него из-под носа. Исключением были только те редкие случаи, когда, проехав половину остановки, водитель объявлял: «В связи с технической неисправностью автобус дальше не пойдет». Естественно, пока высаженные пассажиры топали к ближайшей остановке, мимо них один за другим проезжали пустые автобусы, но на остановке приходилось полчаса ожидать следующий.

Короче, утопленник мог Шишагову завидовать — ему не свезло один раз, а Роман во всём этом невезении жил. И сдаваться не собирался, потому — что не умел. Выходил из дома пораньше, дрессировал вещи лежать на строго отведённых местах, чинил всё, что можно было починить, от складного ножа до телевизора и боевой машины пехоты.

Началось всё с того, что Ромина родительница отказалась от сына ещё в роддоме, поэтому Роман прямо, можно сказать, из материнской утробы выпал в заботливые, но суровые руки самого рабоче-крестьянского государства в мире. Имя и фамилию с отчеством дали ему в доме ребенка, скрестив данные дежурного врача, принимавшего роды, фамилию заведующей и имя из читавшейся всем персоналом на дежурствах книжки.

Со времен Макаренко Советский Союз по праву гордился своими детскими домами. Большие, светлые аудитории и маленькие ухоженные спальни, лучшие игрушки для маленьких, кружки, мастерские, дискотеки и кинозалы для старших, мудрые, чуткие и заботливые педагоги (через одного — новаторы) помогали осиротевшим детям вырасти сильными, смелыми, умными и умелыми членами социалистического общества. Я сам видел — по телевизору показывали.

Просто Роме опять не повезло. Он рос в маленьком, зачуханом заведении, от греха подальше вынесенном за городскую черту. Вместе с ним несколько спален казарменного типа населяло около сотни ребят обоего пола всех возрастов. Возглавлявшая этот очаг просвещения и воспитания старая дева уже не первое десятилетие отравляла атмосферу заведения продуктами распада нерастраченных по назначению гормонов. Под чугунной стопой этой мегеры, по слухам, называвшей в лучшие свои времена жену основателя государства Наденькой, два десятка ветеранов от педагогики, вяло, по привычке, изображали воспитательный процесс.

Детский дом гордо носил имя пионера- героя Павлика Морозова, и главной своей задачей персонал считал воспитание достойных продолжателей дела этого выдающегося самородка. Повторение легендарного подвига ежедневно и по любому поводу всячески поощрялось и насаждалось, являясь для воспитателей главным источником информации о подопечных. Шишагов же стучать отказался наотрез, за что и был отнесен в категорию детей трудных и сопротивляющихся воспитанию.

Близких друзей не имел, быстро смекнув, что любой разговор или действие будут детьми быстро и в подробностях доложены тете воспитательнице. Отгородившись ото всех молчанием и нелюдимостью, играл он в свои непонятные посторонним игры и рано научился читать. Читал много, запоем, нырял в каждую новую книгу, полностью выпадая из окружающего. Библиотека и большой заброшенный парк заменили ему всё, чего он был лишен в жизни. Прочитав книгу о Маугли, Рома населил парк друзьями, которых никто, кроме него не видел, и мог часами носиться по кустам или лазить по деревьям, пытаясь соперничать в силе и ловкости с героем Киплинга. Забавы его считались тихими и неопасными, возможно, со временем персонал и мог и вовсе перестать обращать на него внимание, если бы не ужасная, по мнению престарелых педагогесс, привычка самому мстить своим обидчикам. А уж гадостей Ромке детки делали множество — от подножки на лестнице до темной.

В ответ Шишагов отлавливал обидчиков поодиночке и бил. Благодаря обилию практики бил даже тех, кто был на год или два старше. Часто был бит сам, но дрался обязательно. Репутация бандита и хулигана, который плохо кончит, приросла к нему, казалось, навсегда.

Восхищался Ромкиными подвигами только дед Филипыч, ночной сторож, скорняк и сапожник, чья мастерская приткнулась к стене бывшей барской усадьбы в дальнем углу парка.

Со временем старик начал зазывать парня к себе в гости, угощал чаем и разговорами «за жизнь». Мальчишка быстро привык к этим посиделкам и пропадал в мастерской часами, усваивая немудреный жизненный опыт и азы сапожного мастерства.

Вот только пил первый в Ромкиной жизни друг, как сапожник, от чего и сгорел на работе, уснув пьяным на топчане с непогашенной беломориной в руке. Пожар заметили быстро, огонь погасили из садового шланга еще до приезда пожарных, но старик к этому времени успел задохнуться в дыму.

Ромка, протолкавшись к вытащенному под деревья телу, внимательно рассмотрел то, что осталось от доброго и забавного человека. Даже запах гари не смог заглушить шедший от трупа сивушный аромат паршивого самогона. Будучи впечатлительным мальчиком, повзрослев,

Шишагов никогда не брал в рот спиртного для удовольствия, пил, только если этого требовало дело.

После похорон Рома еще больше замкнулся в себе. Рос, учился, отпионерил положенный срок и, последним среди сверстников, был принят в комсомол, не проявив, впрочем, особой активности. Зато не пропускал ни одной передачи «Служу Советскому Союзу», перечитал все книги о войне, которые смог найти и наизусть выучил «Книгу будущих командиров». Шишагов решил стать офицером. Родина в лице руководства детского дома и местного военкома всецело одобрила такое решение, врачи не нашли в здоровье кандидата никаких изъянов, и через два месяца после получения аттестата о среднем образовании курсант Шишагов уже топтал новенькими скрипучими юфтевыми сапогами плац одного из старейших военных училищ страны.

Училище имени товарища Фрунзе располагалось почти в центре самого каштанового изо всех городов Союза. Его желтые трехэтажные корпуса, задрапированные густой зеленью старых деревьев, располагались на одном из самых больших и оживленных проспектов матери городов русских. Для того чтобы лозунг «Народ и армия едины» не воспринимался учащимися буквально, территория училища от территории города отделялась двухметровым бетонным забором, правда курсанты, желавшие очередной раз объединиться с народом, никогда не считали это препятствием.