Страница 3 из 13
Ольга была добрая девушка. За вялость и молчаливость она прослыла глупою. Крестная мать надарила ей множество вещей, но драгоценности Ольги недолго у нее держались: она все раздаривала подругам, либо – просто и без дарения – возьмут поносить, да и заносят, а она не спрашивает. Станут Ольгу учить уму-разуму:
– Зачем зря раздариваешь вещи? Они денег стоят.
– Великих ли денег? Грошовая дрянь. Если бы брильянты или валансьен, – не бойтесь, не отдам…
– Все-таки лучше берегла бы для себя…
Ольга улыбалась.
– У Полины Кондратьевны этой дряни полны сундуки. Скажу, что надо, – еще подарит.
– Счастливица!
Однажды Машу Лусьеву пригласили на свадьбу. Надо было одеться поприличнее. Платье довольно хорошее у нее нашлось. Украшения пообещалась дать Ольга. Приходит к ней за ними Маша. Ольга только что приехала домой от крестной матери больная, не в духе, лежит на диване, руки за голову, зевает, еле отвечает на вопросы. Вещи она отобрала для Маши отличные.
– Счастливица ты, – по обыкновению говорит Маша, – чего-чего у тебя нет. Просто зависть берет на твое счастье.
Ольга в ответ промычала что-то не слишком веселым и одобрительным тоном; ее мучил жесточайший мигрень, и она усиленно растирала томимый болью висок платком, вымоченным в одеколоне.
– Золотая душа твоя Полина Кондратьевна, право, золотая…
– Бог смерти не дает, должно быть, заживо вознесена в рай будет, – странным, злобно-насмешливым голосом возразила Ольга.
– Как ты говоришь… – смутилась Маша. – Будто совсем ее не любишь…
Ольга молчала.
– Она тебе столько благодетельствует… дарит. Разве ты ей не благодарна?
– Если бы смела… с удовольствием бы швырнула все эти цацки ей в рожу… – неожиданно прорвалась Ольга, засверкав глазами.
Маша совсем растерялась.
– Ой, что ты это… За что?
– Да уж за то… стоит…
Маша подумала, что, должно быть, между крестной и крестницей пробежала черная кошка, поссорились, и теперь Ольга нервничает и злится. Она хотела смягчить неприятный разговор и свести его к шутке.
– Ну, ты совсем неблагодарная, – смеясь, сказала она. – Не стоишь своего счастья. Если бы Бог дал мне такую крестную маму, я бы ее вставила в киот. Слушай. Подари мне свою Полину Кондратьевну, а я тебе отдам свою крестную.
Ольга посмотрела на подругу острым, серьезным взглядом.
– Вот что, Машка, скажу тебя напрямик и твердо: ты этим со мной не шути. Избави тебя Бог. И слов вперед мне не говори, не начинай, не смей…
– Помилуй, Оля, что ты? разве я серьезно?
– Знакомиться с Полиной Кондратьевной не воображай: не допущу, не позволю…
– Я и не мечтала… тем более, если ты так ревнуешь…
– Я ревную?..
Ольга даже зубами скрипнула, но спохватилась и договорила уже спокойно:
– Ревную я или нет, – этого ты не поймешь, мое дело. А тебе по дружбе советую: не завидуй ты мне и не мечтай о моем счастье. А если столкнет тебя дьявол где-нибудь с моей Полиной Кондратьевной, беги ты от нее, как от огня, не льстись, не знакомься. И если когда-нибудь я сама стану уговаривать тебя поехать к ней, прошу тебя: не слушай меня, откажись тогда…
– Да, ты не уговариваешь… Напротив, не хочешь…
Ольга возразила, глядя в сторону:
– Вот и напомни мне этот наш разговор, как я не хотела… Потому что, Машенька, сейчас я тебе все это – свои слова говорю, задушевные, по дружбе. А случается, что мне приказывают говорить… Я, Маша, живу не на своей воле… Не всегда мне можно быть откровенною… А затем довольно об этом. Ну ее к черту… да и меня с ней тоже!..
«Какая она сегодня непонятная, – думала Маша, уходя от Ольги. – Точно она выпила?!»
Увы! Если бы подруги поцеловались на прощанье, – Ольга уклонилась от этого обряда под предлогом насморка, – то, вероятно, даже наивная Маша заметила бы, что от девицы Брусаковой жестоко разило коньяком.
Одной из странностей Ольги Брусаковой было, – что она терпеть не могла показываться в обществе, на улице, в театре или в концертном зале с кем-либо из своих подруг. Если случалось ей сойтись публично даже с Машею, которую она, всем заведомо, очень любила, она делала неприятное лицо, едва здоровалась, уклонялась от разговора и всячески старалась отделаться поскорее от нечаянной и словно противной ей встречи.
Однажды Маша столкнулась с ней лицом к лицу на Морской. Ольга выходила из фруктового магазина с покупками в руках. Маша обрадовалась. Ольга нахмурилась.
– Ты куда? Домой? – спросила Маша.
– Да, думала уже домой…
– Вот и прекрасно, пойдем вместе…
Ольга слабо покраснела, пролепетала что-то невнятное и странно оглянулась по людной улице, кипевшей народом. Маша подметила этот робкий взгляд и рассердилась.
– Что это, право, Оля, – обиженно сказала она, – мешаю я тебе, что ли? Право, можно подумать, что ты меня стыдишься…
Ольга Брусакова посмотрела ей в лицо жалким, скрытным взглядом.
– Вот глупости… – пробормотала она. – С чего ты взяла? Пойдем, конечно. Очень рада.
– Отчего эта дама так пристально смотрит на нас? – спросила Маша, когда, обогнув угол, они приближались к Полицейскому мосту.
– Какая дама?.. Ах… Здравствуйте… – растерянно сказала Ольга красивой, нарядной особе, которая поравнялась с ними.
– Здравствуйте… – протяжно сказала та, окинув обеих девушек любопытным, проницательным взглядом.
Подруги прошли было мимо. Маша с изумлением видела, что Ольга красна и дышит тяжело. Чувство оскорбления снова закралось в душу Лусьевой.
«Как она стыдится моего общества перед своими знакомыми…» – с тоской думала она, уже горько раскаиваясь, что просила Ольгу идти вместе, и, решая в уме, что сейчас же расстанется с ней под каким-нибудь предлогом, возьмет извозчика, свернет в переулок, лишь бы освободить ее от своего неприятного присутствия.
– Виновата… Эвелина, мне надо сказать вам два слова, – послышался сзади любезный женский голос.
Ольга быстро повернулась: звала красивая встречная дама, – и подошла к ней.
«Эвелина?!»
Маша ничего не понимала.
Разговор Ольги с незнакомкой был короткий, но пылкий и, заметно, очень неприятный. Маша уловила несколько слов.
– Вы не имеете права… – нервно говорила Ольга.
Дама спокойно и презрительно улыбалась красивым ртом и смотрела на Ольгу, как власть имущая.
– Это ваша подруга? – нарочно повысила голос она. – Какая хорошенькая!
Ольга, все более и более разгорячаясь, нагнулась к ней и зашептала быстро-быстро, и как бы уже не споря, а просительно.
– Да, да… Я скажу Полине Кондратьевне… – с таким же неприятным спокойствием твердила дама. – А подруга ваша очень хорошенькая… До свиданья, Эвелина.
Ольгу так и передернуло. На ней лица не было, когда она возвратилась к Маше.
– Кто это? – спросила Лусьева, когда они отошли.
Ольга пробормотала:
– А, мерзавка одна… Из маменьки крестной прихвостней…
– Ты с ней в ссоре?
– Как ни сойдемся, непременно поругаемся… Гадина!
– Она тебя Эвелиной звала… Как странно…
– Ничего нет странного, – быстро ответила Ольга, усиленно глядя себе под ноги. – Разве я тебе не говорила? Полина Кондратьевна меня так всегда зовет… Ну, и все в доме… Она ведь чудачиха, у нее каждому человеку своя кличка… Этой вот дряни, что мы встретили, настоящее имя Александра Степановна, а Полина Кондратьевна зовет ее Адель… Даже горничную Лушку, и ту перекрестила в Люцию…
– А эта Адель – родственница ей или чужая?
– Черт ее знает. Говорит, будто родственница. Просто любимая приживалка… всем домом управляет.
– То-то вы с ней не в ладу…
– Да не то чтобы уж очень не в ладу, а… Скверно, что она тебя встретила со мною, – вот что… – вдруг искренно вырвалось у Ольги.
Машу опять кольнуло. Она готова была заплакать.
– Как это нехорошо с твоей стороны, Оля, – горячо сказала она. – Зачем ты так бестактно даешь мне понять, что я тебе не пара? Ну, пусть я бедная, а твои знакомые – аристократы… Неужели я уж так тебя срамлю? То ты все шла и оглядывалась по сторонам, будто мы что украли, теперь попрекаешь, зачем нас встретили вместе…