Страница 10 из 13
Когда она на курсах повышения, на каких-то выездных тренингах, он, чтобы не расстраивать ее, убедительно врет по телефону, что чувствует себя хорошо.
Она приходит, падает на табуретку на кухне, прислоняется спиной к холодильнику. Нога ноет в щиколотке, и боль спиралью поднимается к колену. Это варикоз, и он не требует лечения, по большому-то счету. Нужно быть очень на себе зацикленным, чтобы лечить варикоз.
Она открывает сухое вино и смотрит на мужа.
Он стоит, птиченька, посреди кухни и держит в руках ее сердце. Потом садится, примащивается в уголке возле кухонного стола, закуривает. Она встает и целует его в колючую бритую макушку, гладит по спине.
– Воробушко, – чуть слышно говорит она. Так тихо, что даже сама себя не слышит.
После она выпивает бутылку белого сухого минут примерно за сорок, запивает его снотворным и ложится лицом к стене – ждет, когда придет сон.
– Анвладимировна, а чего вы такая бледненькая? Такая бледненькая, не дай бог, так погода же, смотрите, какая поганая погода, всем плохо, Анвладимировна, давайте я вам чайку с мёдиком… А вас, Анвладимировна, новый главный искал, а мы сказали, что вы в приемном с тяжелым больным, чего-то он хотел, новая метла, Анвладимировна, с мёдиком, с мёдиком, по-новому метет, вы не обращайте внимания, если он чего скажет, я его вчера издалека видела, сразу видно, что козел.
Анна глотнула чаю, погладила Тому по круглому теплому плечу и решила, что лучше сейчас пойти к новому главврачу, не оттягивать неприятный момент, но чувствовала себя при этом странно – как будто она в седьмом классе размазала по учительскому стулу жвачку и теперь ее к директору школы вызывают. Никогда раньше она не ощущала особого трепета перед начальством, но об этом была наслышана всякого разного, и из рассказов следовало, что он, Евгений Петрович Торжевский, – чуждый ей персонаж. Клинический психиатр без практики, зато полковник, еще вчера – замглавврача военного госпиталя, небось только и делал, что гонял солдатиков-первогодков, чтобы они расчищали ему дорожки от забора до обеда.
«Ну, ты чего, Аня? Не надо так, – примирительно говорил ей вчера муж, пока она вынимала из пакета и с раздражением укладывала на кухонный стол свертки и сверточки из супермаркета. – Ты, Аня, не права. Что это за клише? Ты же никогда раньше не пользовалась клише и банальностями всякими. Полковник, Аня, – не обязательно кретин. Я вот тоже…»
Он вот тоже служил в спецназе, и у него были изумительные командиры-наставники, настоящее ростовское казачество, аристократы и умницы с какими-то немыслимыми библиотеками дома, которыми можно было пользоваться, и с коллекциями винилов, которые можно было слушать. Слуги царю, отцы солдатам. И он, ее муж, был тогда косая сажень в плечах, бицепсы, кубики на прессе, и весил столько, сколько нужно – девяносто килограммов при росте метр восемьдесят. А теперь он как худой журавлик, прихрамывает и сутулится при ходьбе. Чтобы окончательно не свихнуться от жалости, Анна периодически накручивает себя, вспоминает какие-то его прегрешения, заставляет себя злиться на него и порой даже преуспевает в этом. Бывает, злится весь день, а вечером еще и наорет неважно по какому поводу. Сначала легчает, после приходит гадкое чувство вины. Ни черта не помогает.
Она сняла белый халат с полустершимся вензелем «АА» на кармане, повесила его на вешалку, отметила, что повесила кое-как, но решила оставить все как есть. Все у нее в жизни криво, и халат висит криво, и за окном идет косой дождь, и какая-то кривоватая дурочка – одно плечо выше другого – мокнет на лавке, скрестив ножки в тупоносых черных ботиночках. Была бы пациенткой – Аня загнала бы ее в корпус немедленно, но чужая девчонка – может, пришла к кому?
Она набросила куртку, взяла зонт, и, пока возилась на крыльце, раскрывая его, дева на скамейке успела изменить позу – теперь она подтянула колени к подбородку и, не моргая, смотрела куда-то вдаль, а по тощим ее, кое-как заплетенным старорежимным косицам вода стекала белыми ручьями. Анна не смогла пройти мимо.
– Девушка, – позвала она от крыльца, – а, девушка! Простудитесь же. Вон церковь за деревьями маленькая – видите, дверь открыта? Идите, там отец Василий чаю вам нальет, обсохнете. Я бы вас проводила, но мне надо…
Девушка неподвижно смотрела в пространство, и Анна машинально проследила за ее взглядом. Просвет между деревьями, уходящая вдаль парковая дорожка, и больше ничего и никого. Анна не увидела в этом взгляде ничего предосудительного – она тоже порой зависала как компьютер, и в последнее время с ней такое случается все чаще. И еще она все забывает. Только что помнила – и вот уже забыла… Разрушение нейронных связей – такое бывает при хроническом алкоголизме. Но бутылка белого сухого ежедневно – это ведь не?..
– Они возвращались, – девушка произнесла эти слова неожиданно громко, так, что от старой полуразрушенной стены на краю парка отозвалось слабое эхо. – Возвращались, но я им не открыла.
– Кто возвращался? – Анна вздрогнула от неожиданности, и проклятый зонт захлопнулся снова. – Куда возвращался?
– Те, кого нельзя увидеть, но они есть. – Ее голос вдруг резко изменился и стал тоненьким, детским. – Те, которые искажают…
«Ну конечно, – подумала Анна, – кого еще можно встретить на лавочке в дурдоме в пятницу после полудня? Догадайтесь с трех раз».
«Никогда не попадайте в структуру бреда пациента», – вспомнила она золотое правило номер один и тем не менее решила продолжить разговор, потому что девушка снова замолчала, сложила из большого и указательного пальца кольцо и стала смотреть сквозь него, но теперь уже на Анну.
– Что искажают? – попыталась уточнить Анна. – Кто искажает?
– Искажают линию жизни, – вздохнула девушка и сунула руки в карманы черной курточки. – Сволочи.
– И кто они такие?
– У них нет имен, – пробормотала она скороговоркой, – тел тоже нет. Ни лиц, ни голоса, ни языка. Я убежала ночью и вот оказалась здесь. Ну не совсем здесь, а на остановке, на лавочке. А сюда меня привел какой-то бедный дедушка, он сказал, что мне сюда надо. Странно вот только… Здесь у вас день. Как такое может быть – что у вас день, а у нас в Белгородской области ночь?
«В пятой палате две свободные койки, – подумала Анна обреченно и меланхолично. – Будет Варе подружка».
«Вот и повод идти к Торжевскому, кстати, о птичках», – сказала она себе, передавая Томе с рук на руки насквозь мокрую гостью из Белгородской области. Как раз попросить разрешения оформить бездомную больную, выслушать монолог про то, что из уважаемого лечебного учреждения такие, как она, делают богадельню, с мрачным удовлетворением убедиться, что он точно такой же кретин, как и предыдущий главный, который только об этом и говорил, и похоже, был тайным сторонником массового умерщвления в газовых камерах бомжей, психически неполноценных, а заодно геев, цыган и одиноких беспомощных пенсионеров – всех, кто с шумом и грохотом вываливался из его стройной и стерильной картины мира.
Но главврача она в открытом настежь кабинете, к своей досаде, не обнаружила, зато в углу, в глубоком мягком кресле, положив ногу на ногу, сидел какой-то коротко стриженный парень в сером свитере и в очках, сдвинутых почти на кончик носа, и листал журнал.
– Не подскажете, Евгений Петрович надолго ушел? – поинтересовалась Анна, глядя, как молодой человек покачивает ногой в отличном кожаном ботинке.
– Ну, как сказать… – Парень посмотрел на нее поверх очков продолговатыми карими глазами и улыбнулся. Улыбка обозначила ямочки на щеках. – А вы Анна Владимировна?
– Да, но мне ждать его некогда, – раздраженно сказала Анна. – У меня новые пациенты, и вообще.
– Но они же не убегут, – молодой человек положил журнал на столик и поправил очки, – у нас же решетки на окнах.
– Евгений Петрович, я сейчас, – донесся из-за двери трубный бас кадровика Миши Бойченко, – я тут вам личные дела несу…
– Его нет, – сообщила Анна в дверной проем.