Страница 24 из 55
«А ты, Кузьма, сам-то уверен, что Леонид его совершил?.. Я не сказал еще точно: Леонид… Не назвал убийцей? Но ведь убийство совершено для того, чтобы завладеть женьшенем…»
И тут Кузьма увидел, что из ночного мрака выходит Ангирчи с Лубянкой в руках. Он шел неторопливо и уверенно.
Свечин сел и вытаращил глаза на старика, Он был поражен тем, сколько в фигуре хрупкого на вид удэгейца было достоинства и силы.
Поднявшись, Кузьма сказал:
— Здравствуй, Ангирчи. Я рад тебя видеть. Где ты пропадал, Ангирчи?
Уголком глаза инспектор наблюдал за Леонидом. Тот словно окаменел, скрючившись на земле.
— Кузьма…
Ангирчи заговорил совсем негромко, но в ночи его слова не заглушались даже шумом водопада.
— Кузьма, у костра твоего — вор и сын вора.
— Может быть, и…
— Нет! Я не убивал отца! — закричал Леонид. — Нет!..
— Вор украл корень. Ты скрывал место, где вор прятал. Ангирчи догадался. Две недели ждал тебя. Ангирчи стар. Мало-мало осталось тайга ходить. Моя хотел отдать корень людям.
Ангирчи подошел к Леониду. Достал из его котомки корень, очень похожий на индийского танцовщика, изваянного из слоновой кости. Отсветы костра играли на нем, и казалось, что фигурка живая.
Старик бережно, словно ребенка в колыбель, уложил женьшень в лубянку и передал ее Свечину:
— Бери корень. Людям неси…
Капкан удачи
1
Вертолет шел на высоте двухсот пятидесяти метров. Устроившись между летчиком и штурманом, участковый инспектор старший лейтенант Малинка глядел в нижние обзорные иллюминаторы пилотской кабины. Рослому худощавому инспектору никогда еще не приходилось так долго сидеть на корточках. Затекли ноги, и ныла согнутая спина, но Пионеру Георгиевичу было не до этого.
Внизу — вспученные темные воды реки. Наступило второе, предосеннее северное половодье, когда от тридцатиградусной жары начала сочиться укрывшаяся подо мхом и скудной почвой вечная мерзлота. Паводок бурлил куда резвее весеннего. Река подтопила русло, из каждого распадка в нее стремились рыжие от ила и размытого дерна потоки. Они легко тащили на стрежнях-хребтах подточенные и сваленные деревца, деревья. Выворотни эти плыли корневищами вперед и походили на головоногих моллюсков, уродливых и жутких.
Стремнина реки металась в своем каменном ложе от одного берега к другому, будто в бредовой горячке, вскипая грязной пеной, растекаясь пролысинами водоверти, над скалистыми завалами подтопленных перекатов. Во вновь явившихся заводях медлительно кружились водовороты. В них пена, сучья и мох образовывали скопления, напоминающие галактики, фотографии которых в журналах любил рассматривать Малинка.
Только теперь Пионеру Георгиевичу было не до «галактик», вращавшихся в заводях. Произошло нечто несообразное, непонятное. Впрочем, два года жизни в алмазном краю, тишайших и спокойнейших, совсем не расхолодили его. Наоборот, по многолетнему опыту он знал, что чем дольше тянется подобное бездействие, тем неожиданней и коварней может быть происшествие.
Бывало такое. И сейчас, задним числом, он как бы припоминал, что последнее время его душу тревожило какое-то странное беспричинное беспокойство.
Машина шла точно над руслом, не срезая углов. На одном из поворотов инспектору показалось, что он заметил плотик. Малинка даже руку протянул к локтю пилота, но, разглядев, вздохнул и еще ниже склонился к иллюминаторам. Летчик тоже увидел странное скопление бревен, тронул старшего лейтенанта за плечо, указал пальцем.
Инспектор поднял глаза, встретился взглядом с пилотом и помотал головой. Летчик понял его, ответил кивком. Тут штурман, сидевший рядом, сунул под нос Малинке планшет с картой и застучал пальцем по целлофану сначала в одном месте, потом чуть выше. На карте поперек реки была проведена жирная черта, обозначавшая порог. Штурман снова ткнул пальцем немного ниже и опять в черту, затем показал растопыренную пятерню.
«Пятьдесят километров осталось до порога, — догадался Малинка. — Если мы не обнаружим плот и на нем Попова, то за порогом найдем, пожалуй, лишь его труп… Совсем плохо!
Впрочем, кто ему может помешать пристать к берегу, разобрать плот, пустить бревнышки по течению, а самому податься в тайгу? Да… Но чтобы так поступить, надо иметь очень веские основания. Очень! Попов уж скоро год как живет в этих местах, знает: в редкостойной лиственничной тайге укрыться почти невозможно. В ней не то что человека — консервную банку разыскать можно. Если понадобится, конечно. Так почему же он все-таки драпанул без оглядки? А коли ничего за ним нет — чего бежать? Да еще так… опрометчиво…»
Штурман теперь показывал часы и провел пальцем по четверти циферблата.
«Пятнадцать минут лету…» — закивал инспектор.
Они по-прежнему шли на высоте двухсот пятидесяти метров. Если Попов бросил плот и ушел в тайгу, то, может быть, удастся приметить дымок костра. Хотя каждый сознавал: надежда эта призрачна.
Если бы они знали, что, собственно, произошло! Но узнать-то толком обо всем инспектор мог лишь у Попова. Пока было ясно: не напрасна тревога. Раз один из неразлучников вдруг бежит куда-то сломя голову, бросив товарища, — должно быть что-то серьезное. Мало ли бывает несчастных случаев на охоте? Однако в двадцатилетней милицейской практике Малинки не находилось происшествия, когда друг оставил бы друга в беде.
Всего четверть часа могли они потратить на осмотр с вертолета местности выше парома. Друга Попова — тоже бульдозериста и шофера — Лазарева ни живого, ни мертвого не увидели. А Попова, миновавшего паромную переправу двенадцать часов назад, упускать просто никак нельзя. Что приключилось с Лазаревым, неизвестно. Но Попов-то жив-здоров. Его и надо догнать.
Хорошо еще, паромщик, знавший Попова, догадался позвонить Малинке. Пионер Георгиевич сразу почувствовал: побеспокоили его, инспектора, неспроста. Происшествия на этом участке вообще случались чрезвычайно редко. Но коли беспокоили, то, значит, было совершенно необходимо.
После позднего звонка паромщика инспектор вывел мотоцикл и почти всю ночь провел в седле.
Странен и удивителен ночной свет, неверен. Он растушевывает очертания, путает, то удлинняя, то сокращая расстояния; вроде бы хорошо видишь дорогу, да как раз угодишь в колдобину. Он утомляет и тревожит, треплет нервы, перламутровый, блекло-радужный отсвет неба, а веет покоем. К нему невозможно привыкнуть, как к мгновению, когда вот-вот взойдет солнце, которого ждешь, затаив дыхание.
На полпути, там, где линия электропередачи отходила от дороги и шла прямиком, Малинка издалека услышал долгие надрывные сигналы автомашины. Потом они прекратились, и вскоре навстречу инспекторскому мотоциклу из-за крутого поворота выехал грузовик. Пионер Георгиевич поднял руку в краге, прося остановиться, и притормозил сам.
Зашипев тормозами, ЗИЛ замер как вкопанный. Долговязый шофер ловко выскочил из кабины и подошел к инспектору.
— Что случилось? — поинтересовался Пионер Георгиевич. — Или аккумуляторов не жаль? Поди всех медведей пораспугал.
— Эта живность давно пораспугана, начальник. А меня ребята тут обещались ждать. Я с час проваландался, только не дождался. Наверное, раньше уехали с кем-нибудь. Им же сегодня с вечера на смену.
— Паромщик вам ничего не говорил?
— Да ну его, Пионер Георгиевич! — Шофер махнул рукой. — Вы про то, что Сашка удрал по реке? Как пить дать обознался паромщик. Не может того быть, чтоб Попов бросил Трофима, чего бы там ни вышло. Неразлучники ж они! Сами знаете.
— Значит, ты отвозил их на половинку?
— А кто же? Я отвез, я и ждал.
— С ружьями они были?
— С ружьями.
— А в какую сторону пошли? Вправо, влево?
— Не знаю.
— Как же так? Привез — и не знаешь? Они спрыгнули, а ты газу? Припомнишь, может?