Страница 76 из 77
Ходики хрипло отбили три. Устав от тревожных мыслей, Настя встала, бережно открыла футляр с гитарой. Пробежавшись пальцами по ладам, она заиграла было «венгерку», но, когда дошла до любимой, мелодичной, состоящей из тоскующих переборов части, под окном вдруг заскрипел снег… коротко взвизгнула калитка… кто-то чуть слышно стукнул в окно… Настя, вздрогнув, опустила гитару. Стук повторился, шаги были слышны уже у крыльца. Настя встала, положила гитару на стол, сняла с крючка шаль. Устало подумала: «Ну, что еще-то, господи?» – и пошла открывать.
На крыльце стоял Илья. Забыв отпустить ручку двери, не замечая того, что в сени с улицы заносятся хлопья снега, Настя молча изумленно смотрела на него. Затем вполголоса сказала:
– Вот только тебя мне сейчас не хватало…
Муж молчал. Он почти не изменился за эти пять лет. Лишь лицо еще больше потемнело, осунулось, резче выступили скулы, глубокие морщины перерезали коричневый лоб, еще больше прибавилось седины в волосах. Глаза смотрели из-под сросшихся мохнатых бровей внимательно и настороженно. Рядом с ним стоял скуластый, взъерошенный подросток в огромном кожухе. Переводя взгляд с мальчишки на мужа, Настя растерянно вздохнула:
– Что ж на пороге-то стоять? Заходи…те.
Илья опустил взгляд, неловко шагнул через порог, протолкнув впереди себя Митьку.
Ему стоило больших трудов, вернувшись из трактира Парфеныча в табор, растолкать храпящего на весь шатер дитятю и заставить идти с собой на другой конец города. Но Илья малодушно посчитал, что, если он явится с мальчишкой, Настька по крайней мере не сразу его выгонит. Сейчас Митька замер у двери, не сводя с Насти глаз. Та улыбнулась, погладила его по спутанным волосам.
– Ты что на меня так смотришь? Чей ты, как зовут? Снимай кожух. Замерз, поди?
– Ничего, мы привычные, – солидно ответил Митька, с удовольствием выпутываясь из безразмерного кожуха и стуча по полу валенками. – Я из прохарей, Дмитрий Матвеевич.
– Есть будешь, Дмитрий Матвеевич? – без тени улыбки спросила Настя.
– Спасибо, нет. Вот ежели бы соснуть чуть-чуть, так и в рай не надо…
– Пойдем. Да не бойся, там мои сыновья спят. Положу тебя с младшими. – Настя взяла Митьку за руку, повела в комнаты, бросив через плечо Илье: – Ты раздевайся и садись.
Илья медленно пошел из сеней в полутемную кухню. Все тут было ему знакомо: и огромная беленая печь, и горшки на полках, и ухваты с кочергами в углу, и пестроватая, местами порванная занавеска, перегораживающая кухню надвое. Двадцать лет назад там, во второй половине, на огромной кровати спала хозяйка – добродушная, толстая Макарьевна, страстно обожавшая цыганские романсы и всегда сдававшая комнаты хоровым цыганам. Они с Варькой, когда были молодыми, обитали здесь целых полгода.
Значит, они тут все теперь живут, его семья… Что ж… Конечно, лучше своим домом, в Большом-то и без того повернуться негде. Илья прошелся по кухне, поправил фитилек моргающей свечи. Заметил лежащую на столе Настину гитару, взял ее в руки, присел на скрипнувший табурет. Машинально проверил настройку. Глядя в окно, на кружащийся снег, вполголоса напел старую песню, которую когда-то любила Варька: «Ай, доля мири горька, рознесчастно, дэвлалэ…»
От двери донесся шорох, и Илья, вздрогнув, осекся. Настя, кутаясь в большую шаль и прислонившись к дверному косяку, стояла на пороге кухни. Илья смущенно отложил гитару. Настя, подойдя, молча взяла ее, убрала в футляр.
– Устал мальчик, – спокойно, не поднимая глаз, сказала она. – Повалился и уснул сразу же, подушки не успела дать. Кто он тебе?
– Родственник.
– Что-то я не слышала про твою родню-прохарэнгирэн.
Илья промолчал. Дождавшись, пока Настя сядет напротив, спросил:
– Ты про Гришку с Иринкой уже знаешь?
– Да, Митро заходил. Это ты устроил, что ли?
– Ну, я… Арапо тебе сказал?
– Нет. – Настя усмехнулась. – Сама додумалась. Где Гришка тебя нашел?
– В таборе, пришел коней смотреть… Я его в Смоленск отправил, там наши зимуют сейчас. И… и сам туда же поеду, так что не бойся. Со мной не пропадут они.
– Ты откуда?
– Из Крыма.
– Далеко.
– Здесь проездом. Ненадолго.
– Хоть на этом спасибо.
– Если скажешь – уйду.
– Зачем? Дай мальчику отдохнуть. И сам посиди, хоть погляжу на тебя. Столько лет не виделись.
– Как дети-то? Ефим не женился еще?
– Нет, слава богу.
– Я ему невесту сосватал. Из наших же, Мишки Хохадо девчонка, красавица. Должно быть, скоро явятся сюда, так чтобы ты знала.
– Ну, значит, женим… Где это ты Мишку встретил?
– В Одессе, он сейчас с влахами болтается.
Еще несколько минут они обменивались короткими фразами, затем как-то разом замолчали, и в наступившей тишине стало слышно тиканье ходиков и ворчание ветра в печной трубе. Илья смотрел на розоватый круг света на столе. Понимал, что надо убираться. Что и являться сюда было незачем. Что лучше бы она дверь захлопнула перед его носом, все проще было бы, а теперь вот как уходить? Что ей сказать? И что отвечать, если Настька спросит: «Зачем пришел?» Хотя она и не спросит… Сидит спокойная, будто вчера расстались, молчит, кутается в шаль. Он уйдет – она ляжет спать, только и всего. Пять лет прошло… чужие они теперь. И что вдруг в голову взбрело? Зачем потащился сюда? – с неожиданной злостью подумал он. Да еще на ночь глядя заявился. Про Ефимову невесту и написать можно было бы…
– Что с тобой, Илья? – вдруг спросила Настя. – Ты меня слышишь?
– Прости. – Он мотнул головой, отгоняя невеселые мысли. – Слышу.
– Нет, не слышишь ты ничего. Я тебя в третий раз уже спрашиваю – когда Мишка с невестой в Москву приедет? На чьи деньги свадьбу играть будем? Ты сам останешься или нет?
– К Покрову явятся. Свадьба вся наша, они нищие совсем. Может, и останусь, я… я сам еще не знаю. – Илья смешался под пристальным взглядом Насти. Снова тоскливо подумал: «Уйти бы скорее…»
– Может, ты торопишься? – не сводя с него глаз, спросила Настя. – В таборе тебя ждет кто-то? Сказал бы сразу…
– Да… тороплюсь. – Илья резко поднялся. – Меня… меня цыгане ждут, на рассвете съезжать собрались. Я пойду, Настя.
– С богом, – ровно отозвалась она, тоже поднимаясь.
– Разбуди Митьку.
– Не надо. До рассвета еще долго, я его на извозчике утром к тебе отправлю. На какой заставе стоите?
– За Рогожской, – сказал Илья, уже идя к двери. Надо было хотя бы попрощаться по-человечески, но он уже сам не узнавал своего голоса, и чего ради было лишний раз позориться? «Вали, вали отсюда, дурак старый, вали… Нет у тебя здесь никого и не будет, трогай…» Он уже шагнул через порог, когда словно какой-то черт толкнул его в спину – и Илья обернулся.
Настя стояла у стола, тяжело опираясь обеими руками на его край. Шаль, упав с ее плеч, лежала на полу. Илья увидел ее странно заострившееся, по-детски растерянное лицо, блестящие от слез глаза, две светлые дорожки, бегущие по щекам. «Плачет, – ошеломленно подумал он, отпуская дверь. – Почему?» Отойдя от порога, не сводя глаз с лица жены, Илья подошел вплотную, осторожно коснулся ее руки, судорожно сжимающей край столешницы… и сел на пол у ее ног.
– Настька…
– Илья…
– Настька… Настька, не молчи. Не молчи, не молчи! Я… я же понимаю все… Прости, не должен был приходить. Не утерпел. Пять лет ведь прошло… Дети… Невеста для Ефимки… Ты ведь знать должна была, что я ее просватал, а то бы явился Мишка Хохадо, а ты ни сном ни духом… Не годится… Да… Да и это тоже чепуха. Хочешь, чтобы ушел, – я уйду, клянусь… Да не молчи же ты!
– Тише, что ты… Детей перебудишь.
– Им-то ты что про меня говорила? – глядя в стену, спросил Илья.
– Ничего не говорила.
– Ка-ак?..
– А вот так. – Настя вдруг всхлипнула. – Не их дело отца судить. Гришка, кажется, знал что-то, но молчал. А другие… Я ведь даже раза три вроде как к тебе ездила.
– Как это? – совсем растерялся он. Потом сообразил, опустил взгляд. Хмуро спросил: