Страница 37 из 77
Его тревога сразу возросла, когда он увидел настежь распахнутые ворота и дверь в дом. На дворе было пусто, не слышно даже привычных детских воплей. «Спят, что ли, еще?» – удивленно подумал Илья. Из-под крыльца вылез Цинкин щенок и, нарушив тишину, пронзительно затявкал. Илья пнул его сапогом и, не слушая обиженного поскуливания, взбежал по крыльцу.
На лавке у окна сидела Цинка – не по-детски сосредоточенная, насупленная, со следами высохших слез на скуластой мордашке. К ней, как воробьи, жались мальчишки. Илья растерянно огляделся, не понимая, что могло так перепугать детей. И увидел: за столом, уронив кое-как повязанную платком голову на смятую скатерть, сидела Дашка. Сначала ему показалось, что дочь спит, но, едва услышав скрип половиц, она резко вздернула голову, и Илья увидел ее мокрое от слез лицо.
– Дадо? – хриплым, чужим голосом спросила она. – Дадо, ты?
Илья бросился к ней, схватил за плечи:
– Что случилось, маленькая?
– Дадо… – Дашка вновь расплакалась, повалившись головой на стол. – Дадо, я, клянусь, ее не пускала… Но я не могла… Не могла я, боже мой!
Илья с силой встряхнул ее:
– Да что стряслось? Где Маргитка?
– Дадо…
– Говори! Убью! Говори! – заорал он так, что дети, спрыгнув с лавки, молча кинулись за дверь. – Где Маргитка, где она?
– Дадо, я не виновата… Она ушла… уехала…
Илья ожидал услышать все, что угодно, но не это, и сначала почувствовал страшное облегчение: слава богу, жива, не выкинула… Лишь через минуту он медленно поднял руку к голове, потер лоб, несколько раз моргнул. Тихо переспросил:
– Как? Что ты сказала?..
Дашка, сжав голову руками, зарыдала в голос:
– Уехала! Говорю тебе, уехала!
– Да что ты городишь, дура! – рявкнул Илья, впервые в жизни обругав дочь. – Куда она, черти тебя возьми, делась?! Когда? С кем? Отвечай!!!
– Но-о-очью… – всхлипнула Дашка, – с Васькой Ставраки… Отец, ради бога, не кричи, что я могла сделать?
Илья отступил от стола, диким взглядом обвел комнату. Все здесь было по-прежнему, все на своих местах, и даже зеленая в желтых бубликах кофта Маргитки так же валялась на печи, свешиваясь вниз рукавом, и ее шаль висела на гвозде у зеркала, и все ленты, все гребни были на месте…
– Ты что – врешь мне?! – шепотом спросил он.
– Нет, дадо! Умереть мне, я не вру! – сквозь слезы побожилась Дашка. – Понимаешь, когда ты… когда ты ушел, она как с ума сошла – по двору металась, плакала, кричала, чуть в колодец не кинулась. Яшка, спасибо, перехватил, унес в дом. Я ее водой отпаивала и вином… Слышу, вроде униматься стала понемногу, сидит, пьет вино, молчит, плакать даже перестала… Я только вздохнула спокойно, а с улицы как закричат: «Эй, кто дома есть?» И что за черт Ваську принес? Маргитка как вскочит, как кинется на двор к нему! Я только услышала, как она закричала: «Вези! Куда хочешь вези!» На крыльцо выбежала, а их уж и не слышно…
– Да… куда же вы смотрели?! – Илья стоял, вцепившись в низкую притолоку, чувствуя, что у него начинают стучать зубы, словно в лютый мороз. – Кто ее отпустил, кто ей дал уехать?
– Я.
Илья оглянулся. На пороге, прислонившись к дверному косяку, стоял Яшка. Он был перемазан дегтем, – видно, делал что-то в конюшне. Лицо его было в тени.
– Ты?.. – шагнув к нему, переспросил Илья.
Яшка отступил. Его татарские глаза сузились еще больше. Илья шагнул еще раз – и Яшка неловко, спиной вперед, сошел по крыльцу на двор. Взглянув в его лицо, Илья увидел: парень ничуть не боится. А на двор вышел, чтобы не пугать Дашку. Что ж… Выходит, время настало.
– Я тебя убью, щенок, – по-прежнему тихо, почти спокойно сказал Илья, вытаскивая из-за голенища большой кнут. Яшка мрачно усмехнулся, и Илья еще раз убедился: не боится.
– Сколько ей было маяться с тобой, Илья Григорьич? Сколько ты из нее жил вытянул? Я ведь помню еще, какой она была!
– Женой моей она была!
– Цыгане об своих жен ног не вытирают.
– Не твое дело, паршивец!
– Нет, мое! Я с ней мучился, я, а не ты, слышишь, сволочь?! – потеряв вдруг самообладание, заорал Яшка. – Это я, а не ты, ее из Москвы увозил – тяжелую! Это передо мной она каждый день выла! Это я ее из петли в Николаеве еле вытащить успел! Это я не знал, что с ней делать, не мог ее заставить вдовой назваться, не мог цыганам показать! Это мы с ней чуть с голода не сдохли, когда денег не было! А тебе плевать было! Ты ее обрюхатил – и в сторону! Какой ты цыган после этого?! Ты…
– Заткнись! – зарычал Илья, встряхивая кнут. – Клянусь, три дня не встанешь!
– Ты ее пять лет мучил! Душу из нее мотал! Кровь пил! Кулаки отбивал об нее! Да лучше ей с Васькой по степям мотаться, чем дальше твоей тряпкой быть! Подстилкой! Ей! Моей сестре! Которая на всю Москву светилась!
– Я тебя убью!
– Это я тебя убью! – пообещал Яшка. – Маргитка ушла, мне теперь бояться нечего.
Они стояли во дворе друг напротив друга, розовый свет поднимающегося солнца освещал лицо Яшки, мелькал в его узких злых глазах, бился на лезвии ножа. Загородившись ладонью от солнца, Яшка шагнул было к Илье, но тот ударом кнута выбил из руки парня нож. Вот когда пригодилось почти забытое таборное искусство! От второго удара Яшка полетел на землю. Сморщившись, схватился за плечо, вскочил. Прыгнув к дверям конюшни, выдернул вбитый в косяк топор… Но в это время с визгом распахнулась дверь дома, и на двор, спотыкаясь, выбежала Дашка.
– Отец! Яшка! Вы с ума сошли!
– Уйди… – сквозь зубы процедил Яшка, не сводя глаз с кнута в руке Ильи. – Прочь, не мешайся…
Дашка кинулась к ним, на бегу срывая с головы платок,[23] огромный живот мешал ей. Споткнувшись, она упала на землю у ног Ильи, сморщилась, ударившись головой о камень, но ее рука с зажатым в ней синим лоскутом вцепилась в кнутовище.
– Отец, не надо! Ради бога, не надо! У меня… у нас дети! Прошу, умоляю, не надо, не убивай его! Он муж мой! Да-а-адо, Христом-богом…
Яшка бросил топор. Отвернулся. Илья некоторое время не мигая смотрел на вцепившуюся в его кнут дочь, затем разжал ладонь, и Дашка с коротким стоном повалилась на землю.
– Благодари ее… – негромко сказал он Яшке и ровным, неспешным шагом пошел со двора.
Скрипнув, захлопнулась створка ворот, и во дворе повисла тишина. Из-за конюшни выглядывали испуганные мордочки детей. Яшка закрыл глаза, шумно выдохнул. Отодвинув ногой топор, вытер вспотевшие ладони о штаны. Хрипло позвал:
– Даша…
Ответа не было.
– Даша, ты… вставай, пожалуйста.
Молчание. Дашка по-прежнему лежала ничком, сжимая в руках отцовский кнут, и Яшка видел, что она судорожно вздрагивает.
– Дашка, ну что ты, в самом деле! Вставай! Ну!
– Что ты сделал-то, Яша? – всхлипывая, спросила она. Медленно поднялась сначала на колени, потом на ноги. – Зачем же ты так?
– По-другому надо было?! – ощетинился Яшка.
– Он же отец мой!
– А она – моя сестра! Сколько терпеть можно было? И так из-за тебя пять лет промолчал! А по-умному – вовсе незачем нам было вместе жить! Я еще когда тебе говорил – уедем? Ну, говорил или нет?! А ты что? «Останемся, родня ведь, отец, больше нет никого…» Вот тебе теперь, на здоровье, я же и виноват!
– Ты рехнулся! Ты с ума сошел! – Впервые Яшка слышал, как жена кричит в полный голос, скаля зубы и размахивая руками, как какая-нибудь таборная баба на базаре. – Это мой отец, понимаешь?! Мой родной отец! Ты его чуть не убил! Что было бы, если б я не выскочила?! Человек ты или собака бешеная? Дэвлалэ, как я с тобой прожила столько времени, как?! – Она резко шагнула вперед, поднимая руку с зажатым в ней кнутом, и на мгновение Яшке показалось, что жена хочет ударить его.
– Ах, вон куда?! – взбеленился он. Резко схватил ее за запястье, сжал, и Дашка, морщась, уронила кнут. – Вон куда тебя, змея, понесло?! Спрашиваешь, как жила со мной? Собака я? Бешеный?! Да это вы, смолякоскирэ, все озверелые! Надо же было мне додуматься – из вашего рода жену взять! Чтобы загрызла в постели, как волчица! Ну, беги за ним, за отцом своим, беги! Беги, не держу! Я себе таких сотню найду! Может, и лучше! Пошла прочь, паскуда! – Он оттолкнул Дашку, и она, не удержавшись на ногах, снова упала. Тяжело, держась за живот, поднялась. Вытянув вперед руки, пошла к воротам. Покачнувшись, ухватилась за столб – и замерла, подняв безжизненное лицо к встающему солнцу.
23
По обычаю, замужняя женщина, снявшая платок, может остановить любую драку.