В железном веке

Но вот гости стали прощаться; они крепко пожали руки хозяину и хозяйке и еще раз поблагодарили за гостеприимство. Затем оба чудовища, рыча, вынеслись со двора на ровную дорогу и стремительно умчались по дороге в город. В звонком морозном воздухе еще долго слышался удаляющийся шум моторов. В последний раз он донесся из-под горы, с фьорда, похожий на слабый перезвон льдинок.

Йенс Воруп, утомленный напряжением этого дня, вернулся в дом и сел к письменному столу. Мария, убиравшая посуду в столовой, вошла в кабинет с десятикроновой бумажкой в руках.

— Их председатель забыл под своей тарелкой деньги, — сказала она. — Не послать ли Карен им вдогонку? Она могла бы опередить их, если побежит напрямик через поле. Может, ей удастся догнать их у церкви?

Йенс Воруп от души посмеялся над женой.

— Да что ты, милая, они уже давным-давно в городе!

— Не может быть! Подумать только! А мы тратим на эту поездку больше часа. Что за необыкновенная карета этот автомобиль!

— Да, если бы нам такие штучки, мы бы здорово скакнули вперед.

Но Мария не это имела в виду.

— Ах, мы отлично и без автомобилей обходимся, — сказала она.

Йенс на это ничего не ответил.

— Думается мне, — сказал он, — что гость намеренно положил деньги под тарелку; у них так принято делать, когда они хотят отблагодарить.

— Значит, он оставил нашим людям «на чай»? Вот молодец! Это мне очень нравится.

— А не рассчитывал ли он, что мы половину раздадим людям, а остальное положим в копилку для Арне? — выразил предположение Йенс Воруп. — Он столько возился с малышом. Все они очень богатые люди. Профессор рассказывал, будто у каждого из них столько земли, что в одном имении весь наш приход уместится. Вот это действительно страна! По крайней мере есть где развернуться человеку!

Мария обняла его за плечи.

— Ах ты, муженек мой милый! Неугомонный ты хлопотун! — произнесла она по-норвежски и погладила его по волосам. — Думаешь, там ты преуспел бы больше, чем здесь? Отчего же в таком случае они приезжают к нам учиться?

— Ты, пожалуй, права. Особой прытью они там, в России, не отличаются. А знаешь, они предложили мне продать им несколько голов племенного скота. Хорошо, если из этого что-нибудь выйдет... Деньги мне очень нужны.

— В самом деле? — воскликнула Мария с наигранным удивлением. — А я была уверена, что ты уже выпутался из своих денежных трудностей. — Вообще-то она не очень верила ему, когда он жаловался на безденежье, но иногда ее брало сомненье, права ли она. — На этот раз ты не слишком дорого запросишь с них? — осторожно спросила она.

— Уж им придется раскошелиться. Иначе какой же смысл? Что же, я зря им показывал свое хозяйство? Этим сыт не будешь, — решительно сказал Воруп.

— Ты прав, конечно! И если русские хотят немедленно получить самое лучшее, тогда, разумеется...

Мария оборвала на полуслове. Ей захотелось приласкать мужа, выказать свое полное согласие с ним, свое восхищение им. Она вдруг весело рассмеялась:

— Ну, наверное, и вытаращили же все глаза там, в деревне, когда увидали автомобили. Теперь даже завистники твои должны будут признать, что...

Йенс Воруп небрежно махнул рукой.

— А знаешь, я говорил с профессором об этом дурацком запрете на ввоз нашего картофеля в Америку. Он подтвердил, что в скором времени мы опять начнем вывозить. Наше правительство ведет переговоры об отмене запрета, и как будто есть надежда на успех. Тогда только не зевай! Они платят хорошо, эти американцы.

— Значит, ты правильно сделал, что посадил столько картофеля. Хорошо, что не послушал отца и остальных. Ах ты моя умная, умная головушка! — В голосе Марии слышалась просьба о прощении, так как в душе она все время оставалась на стороне советчиков мужа.

Но Йенс Воруп был настроен великодушно. Он улыбнулся и сказал:

— Не могут же все быть одинаково умны.

— Теперь-то будут довольны все те, кто по твоему примеру посадил в нынешнем году много картофеля, — сказала Мария.

— Возможно! Во всяком случае, ругать меня теперь уже не будут, Впрочем, я никого не просил брать с меня пример, и я полагаю... — Мария нервно повернулась к нему. — Видишь ли, милая, нечего оказывать благодеяния — на это не проживешь. Нынче каждый должен думать о себе, и этим он лучше всего служит общему делу. Идея-то фактически моя...

Мария старалась изобразить на своем лице полное непонимание, но по легкому подергиванию век видно было, что она чувствует, куда клонит муж.

— И вот... можно было бы скупить картофель у других и хорошо на этом заработать. Ведь еще никто ничего не знает.

— И ты сразу наживешь себе врагов, — прерывисто дыша, бросила Мария. Она так и знала, что он это скажет!

Йенс Воруп коротко засмеялся:

— Друзьями не прокормишься! И на моем месте так поступил бы каждый хороший делец. С какой стати ни с того ни с сего дарить людям свою частную информацию?

— Свою... что?

— Ну, те сведения, которые ты раздобыл раньше, чем другие, что ли. То самое, что наш брат всегда делает и по отношению друг к другу и по отношению к загранице. Оттого-то мы вечно и тащимся в хвосте.

— И, ты думаешь, все рассуждают так? Боюсь, что ты навлечешь на. себя ненависть всех. Ты у всех на виду, Йенс: ведь у тебя много завистников, твои успехи им глаза колют. — Она взяла его руку в свои. — Ведь у нас есть все, что нам нужно, — сказала она убеждающе.

Да, так она говорит сейчас, а если им потом придется терпеть нехватку в деньгах? Об этом-то она не думает. Не легко было при мечтательном складе характера Марии итти прямым путем; но если Воруп уступал ей, он впоследствии всегда жалел об этом.

— Врагов наживешь так и так, — сказал он угрюмо. — Что касается меня, то еще никогда в жизни у меня не было настоящих друзей. Ни один человек не радуется успехам другого; и с этим приходится считаться, хочешь того или не хочешь. К сожалению, не мы устанавливаем порядок на земле, и нам остается либо зарубить себе это на носу, либо дать растоптать себя. Конечно, дорогая, если бы тебе поручили повернуть все по-своему, жизнь была бы, может быть, лучше. — Он ласково улыбнулся. — Да, вот еще что: я попросил профессора разузнать у русских, стоят ли чего-нибудь все эти газетные толки, будто Россия готовится к новой войне. И они сказали, что это верно, — война, по всей вероятности, не заставит себя ждать. Если это так, то для сельских хозяев наступят добрые времена — как тогда, в русско-японскую войну.

Марию трясло, словно в ознобе. Странным, пустым взглядом уставилась она в пространство.

— Ложись-ка спать! — сказал Йенс Воруп. — Ты устала. Спокойной ночи, милая! — Он сел за письменный стол, собираясь поработать над расчетами с сельским приходом.

Мария помедлила на пороге: ей очень хотелось еще побыть с мужем, но она не решилась возразить ему. Как нелепо это в жизни мужа и жены! У пары лошадей в одной упряжке ведь общая работа, и они, идя рядом, сообща и делают ее. А тут что? Какая помощь ей от Йенса? Как только он погружается в свои бумаги, она перестает для него существовать, и он пользуется первым попавшимся предлогом, чтобы отделаться от нее. Разве она хочет спать? Нисколько! Эх, как жаль, что она не мужчина! Женщина не получает такого удовлетворения, как мужчина, ни от своей жизни, ни от своей работы.

В столовой она постояла немного у стола, размышляя, что делать. Потом поднялась в спальню, открыла комод и достала маленькую шкатулку, спрятанную глубоко под бельем. Мария быстро разделась и взяла с собой шкатулку в постель. Лампу она поставила на край тумбочки, у самого изголовья, так что узкая полоска света падала под перину и можно было читать. Она удобно улеглась. Рядом слышалось здоровое дыханье детей.

II

Обычно в это время года жизнь на хуторе замирает, кое-что делается только на скотном дворе. Нынешний же год было не так. Йенс Воруп скупал картофель, и на хуторе бурлила жизнь. На счастье, в конце января наступила оттепель, позволившая подступиться к картофельным ямам. Во всей округе зашевелились, хранилища повсюду стояли открытыми; глинистая почва превратилась в сплошное месиво, и телеги увязали по самую ось.