Страница 25 из 104
«Блистая пробегают облака…»
Блистая пробегают облака По голубому небу. Холм крутой Осенним солнцем озарен. Река Бежит внизу по камням с быстротой. И на холме пришелец молодой, Завернут в плащ, недвижимо сидит Под старою березой. Он молчит, Но грудь его подъемлется порой; Но бледный лик меняет часто цвет; Чего он ищет здесь? – спокойствия? – о нет! Он смотрит вдаль: тут лес пестреет, там Поля и степи, там встречает взгляд Опять дубраву или по кустам Рассеянные сосны. Мир, как сад, Цветет, надев могильный свой наряд: Поблекнувшие листья; жалок мир! В нем каждый средь толпы забыт и сир; И люди все к ничтожеству спешат, – Но, хоть природа презирает их, Любимцы есть у ней, как у царей других. И тот, на ком лежит ее печать, Пускай не ропщет на судьбу свою, Чтобы никто, никто не смел сказать, Что у груди своей она змею Согрела. – «О! Когда б одно люблю Из уст прекрасной мог подслушать я, Тогда бы люди, даже жизнь моя В однообразном северном краю, Всё б в новый блеск оделось!» – так мечтал Беспечный… Но просить он неба не желал!Атаман
1 Горе тебе, город Казань, Едет толпа удальцов Сбирать невольную дань С твоих беззаботных купцов. Вдоль по Волге широкой На лодке плывут; И веслами дружными плещут, И песни поют. 2 Горе тебе, русская земля, Атаман между ними сидит; Хоть его лихая семья, Как волны, шумна, – он молчит; И краса молодая, Как саван, бледна Перед ним стоит на коленах. И молвит она: 3 «Горе мне, бедной девице! Чем виновна я пред тобой? Ты поверил злой клеветнице; Любим мною не был другой. Мне жребий неволи Судьбинушкой дан; Не губи, не губи мою душу, Лихой атаман». 4 – Горе девице лукавой, – Атаман ей нахмурясь в ответ, – У меня оправдается правый, Но пощады виновному нет; От глаз моих трудно Проступок укрыть, Всё знаю!.. И вновь не могу я, Девица, любить!.. 5 Но лекарство чудесное есть У меня для сердечных ран… Прости же! – лекарство то: месть! На что же я здесь атаман? И заплачу ль, как плачет Любовник другой?.. И смягчишь ли меня ты, девица, Своею слезой? 6 Горе тебе, гроза-атаман, Ты свой произнес приговор. Средь пожаров ограбленных стран Ты забудешь ли пламенный взор!.. Остался ль ты хладен И тверд, как в бою, Когда бросили в пенные волны Красотку твою? 7 Горе тебе, удалой! Как совесть совсем удалить? Отныне он чистой водой Боится руки умыть. Умывать он их любит С дружиной своей Слезами вдовиц беззащитных И кровью детей!Исповедь («Я верю, обещаю верить…»)
Я верю, обещаю верить, Хоть сам того не испытал, Что мог монах не лицемерить И жить, как клятвой обещал; Что поцелуи и улыбки Людей коварны не всегда, Что ближних малые ошибки Они прощают иногда, Что время лечит от страданья, Что мир для счастья сотворен, Что добродетель не названье И жизнь поболее, чем сон!.. Но вере теплой опыт хладный Противуречит каждый миг, И ум, как прежде безотрадный, Желанной цели не достиг; И сердце, полно сожалений, Хранит в себе глубокий след Умерших, но святых видений – И тени чувств, каких уж нет; Его ничто не испугает, И то, что было б яд другим, Его живит, его питает Огнем язвительным своим.Надежда
Есть птичка рая у меня, На кипарисе молодом Она сидит во время дня, Но петь никак не станет днем; Лазурь небес – ее спина, Головка – пурпур, на крылах Пыль золотистая видна, Как отблеск утра в облаках. И только что земля уснет, Одета мглой в ночной тиши, Она на ветке уж поет Так сладко, сладко для души, Что поневоле тягость мук Забудешь, внемля песни той, И сердцу каждый тихий звук Как гость приятен дорогой; И часто в бурю я слыхал Тот звук, который так люблю; И я всегда надеждой звал Певицу мирную мою!Видение
Я видел юношу: он был верхом На серой, борзой лошади – и мчался Вдоль берега крутого Клязьмы. Вечер Погас уж на багряном небосклоне, И месяц в облаках блистал и в волнах; Но юный всадник не боялся, видно, Ни ночи, ни росы холодной; жарко Пылали смуглые его ланиты, И черный взор искал чего-то всё В туманном отдаленье – темно, смутно Являлося минувшее ему – Призрак остерегающий, который Пугает сердце страшным предсказаньем, Но верил он – одной своей любви. Он мчится. Звучный топот по полям Разносит ветер; вот идет прохожий; Он путника остановил, и этот Ему дорогу молча указал И скрылся, удаляяся в дубраве. И всадник примечает огонек, Трепещущий на берегу противном, И различил окно и дом, но мост Изломан… И несется быстро Клязьма. Как воротиться, не прижав к устам Пленительную руку, не слыхав Волшебный голос тот, хотя б укор Произнесли ее уста? О! Нет! – Он вздрогнул, натянул бразды, толкнул Коня – и шумные плеснули воды И с пеною раздвинулись они; Плывет могучий конь – и ближе – ближе… И вот уж он на берегу другом И на гору летит. – И на крыльцо Соскакивает юноша – и входит В старинные покои… Нет ее! Он проникает в длинный коридор, Трепещет… Нет нигде… Ее сестра Идет к нему навстречу. – О! Когда б Я мог изобразить его страданье! Как мрамор бледный и безгласный, он Стоял… Века ужасных мук равны Такой минуте. – Долго он стоял, Вдруг стон тяжелый вырвался из груди, Как будто сердца лучшая струна Оборвалась… Он вышел мрачно, твердо, Прыгнул в седло и поскакал стремглав, Как будто бы гналося вслед за ним Раскаянье… И долго он скакал, До самого рассвета, без дороги, Без всяких опасений – наконец Он был терпеть не в силах… И заплакал: Есть вредная роса, которой капли На листьях оставляют пятна, – так Отчаянья свинцовая слеза, Из сердца вырвавшись насильно, может Скатиться, – но очей не освежит! К чему мне приписать виденье это? Ужели сон так близок может быть К существенности хладной? Нет! Не может сон оставить след в душе, И как ни силится воображенье, Его орудья пытки ничего Против того, что есть и что имеет Влияние на сердце и судьбу.