Тайны запретного императора

Мысль эта не была тогда нова. Во время расследования дела Мировича Н.И. Панин писал генералу Веймарну, ведшему дело, что только с весны 1764 года «более 12-ти раз по той же материи разное вранье открывалось», что на тему освобождения и воцарения Ивана бывало немало разговоров в народе. Были и подметные письма на эту тему. В одном из них утверждалось, что нужно покончить с иностранным правлением, казнить Захара Чернышева, Алексея Разумовского и Григория Орлова, «государыню выслать в свою землю, а надлежит царским престолом утвердить непорочного царя и неповинного Иоанна Антоновича и вся наша Россия с великим усердием и верою желают присягать». И подпись: «Сие письмо писал мужик с похмелья, одно ухо оленья, а другое тюленья. Сама правда, что написано в сей бумаге» [526]. Корыстная цель задуманных Мировичем действий сомнений не вызывает. Сообщника он нашел за карточным столом — поручика Аполлона Ушакова, известного гуляку, которому сразу сказал, ради чего он все это задумал: «Хочет ли он такое дело сделать, какое и Орловы сделали?» Имелся в виду переворот конца июня 1762 года, во время которого Орловы возглавили заговор и возвели на престол Екатерину II.

Вместе с Ушаковым Мирович разработал план операции: заступив начальником караула в крепости, Мирович вскоре получит из рук прибывшего нарочного офицера (под видом которого прибудет переодетый Ушаков) «указ» об освобождении Ивана, захватит и отвезет бывшего императора на шлюпке в столицу. Там он поднимет заранее составленными от имени Ивана манифестами, присягой и другими указами народ и солдат, займет Петропавловскую крепость, приведет к присяге полки и государственные учреждения. Кроме того, он заготовил «манифест» от имени императора Иоанна о возвращении его на престол. Мирович предполагал сразу привести сбежавшийся народ к присяге новому-старому государю.

Но сообщника Мировича послали в командировку, во время которой он погиб при странных обстоятельствах, переправляясь через реку Шелонь недалеко от Порхова. Тогда Мирович начал, как он показал, действовать в одиночку.

Почти сразу же после вступления в командование караулом крепости в ночь с 4 на 5 июля 1764 года он поднял солдат в ружье по тревоге, приказал закрыть ворота, арестовал коменданта и двинул свое войско на казарму, в которой сидел Иван Антонович. На окрик охраны подпоручик вместо пароля ответил: «Иду к государю!» Завязалась перестрелка, Мирович приказал притащить с одного из бастионов пушку, вскрыть пороховой погреб, что и было тотчас исполнено. Это решило дело: охрана секретной казармы, увидев эти приготовления, сложила оружие. И тогда «мы, — писал в своем рапорте Власьев, — со всею нашею возможностию стояли и оборонялись, и оные неприятели, видя нашу неослабность, взяв пушку и зарядя, к нам подступали, и мы, видя оное, что уже их весьма против нас превосходная сила, имеющегося у нас под содержанием арестанта обще с поручиком (Чекиным. — Е.А. ) умертвили».

Действовали Власьев и Чекин строго по данной им инструкции, которая предусматривала и такой вариант развития событий. Вообще, долгое время пункта об убийстве арестанта при попытке его освобождения в инструкциях охране не было. Этот пункт появился только с января 1762 года, с приходом к власти Петра III и назначением начальником охраны арестанта вместо майора Овцына капитана Преображенского полка князя Чюрмантеева: «Буде ж сверх нашего чаяния, кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколько можно и арестанта живого в руки не отдавать» [527]. Потом он был повторен в упомянутой инструкции за август 1762 года, подписанной Н.И. Паниным. Иностранные дипломаты сообщали, что, по слухам, сцена убийства экс-императора была ужасной. Ворвавшимся в казарму Власьеву и Чекину не удалось сразу убить Ивана Антоновича. Они «напали с обнаженными шпагами на несчастного принца, который к этому времени проснулся от шума и вскочил из постели. Он защищался от их ударов и хотя был ранен в руку, но сломал одному из них шпагу; тогда, не имея никакого оружия и почти совершенно нагой, он продолжал сильно сопротивляться, пока, наконец, они его не одолели и не изранили во многих местах. Тут, наконец, он был окончательно умерщвлен одним из офицеров, который проколол его насквозь сзади». Думаю, что охранники исполняли свой долг с особым рвением — узника они ненавидели, считали его существование причиной своей неудачной жизни, непрерывные скандалы и драки делали и их жизнь в секретной казарме настоящей мукой.

Вбежавший в казарму Мирович увидел тело Ивана Антоновича, приказал положить его на кровать и на ней вынести его во двор. Плача, он поцеловал покойному руку и ногу и сдался коменданту. Арестованы были и все другие участники неудачного бунта.

После этого началось расследование, и через два месяца был вынесен смертный приговор Мировичу, а также суровые наказания рядовым участникам штурма секретной казармы в Шлиссельбурге. Приговоренный к отсечению головы преступник был спокоен, когда его вывели на эшафот, построенный на Обжорке — грязной площади у нынешнего Сытного рынка в Петербурге. Собравшиеся на казнь несметные толпы народа были убеждены, что преступника помилуют — ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла… Обычно в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзекуцию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как говорили в XVII веке, «в место смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею Мировича, и голова его тотчас была поднята палачом за волосы… (Сообщу в дополнение, что казнь должна была непременно состояться. Из документов политического сыска известно: накануне палачи долго тренировались на бойне — вострили навык на баранах и телятах.) Народ же, как писал Г.Р. Державин — очевидец казни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверский крепостной ров. Вечером тело преступника сожгли вместе с эшафотом. Примкнувших к бунту солдат прогнали сквозь строй.

Во всем деле Мировича есть какая-то странность, недоговоренность. Известие о попытке Мировича обрадовало императрицу, которая была в это время в поездке по Лифляндии. Между ней и Паниным началась оживленная деловая, но тревожно-приподнятая переписка. «Дело, — рапортовал ей Никита Панин, — было произведено отчаянною ухваткою, которое несказано похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено». Самим офицерам Панин написал ободряющее письмо, обещал, что императрица, «конечно, высочайше признать соизволит сию вашу важную услугу и потому вы без особливого монаршего награждения не останетесь». В ответ на сообщение Панина о событиях в крепости Екатерина писала: «Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшия в Шлиссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть!» Получается, что государыня была довольна результатом случившегося, как и Панин, она не выразила ни слова сожаления о судьбе погибшего несчастного человека. Зная по источникам Екатерину как человека гуманного и либерального, даже соглашаясь с тем, что она случайно уехала из Петербурга накануне событий, что она непосредственно не была причастна к драме на острове, все-таки признаем: объективно смерть Ивана была выгодна императрице — в политике действовал старый принцип «нет человека — нет проблемы!» И как раз то, что исчезла серьезнейшая проблема, и вызвало радость государыни. Ведь совсем недавно, в конце июня 1762 года, в Петербурге передавали друг другу шутку фельдмаршала Миниха, сказавшего, что он никогда не жил при трех государях одновременно: один сидит в Шлиссельбурге, другой в Ропше, а третья в Зимнем. Теперь, после смерти Петра III «от геморроидальных колик» в Ропше и гибели «Иванушки» в Шлиссельбурге, шутить об этом уже никто бы не стал, да и составлять заговоры с нелепой целью поженить ее с бородатым арестантом тоже уже не было нужды. Поэтому, как бы хорошо мы не относились к великой императрице, подозрение в том, что она каким-то образом причастна к убийству Ивана Антоновича, не исчезает. Нечто подобное мы видим и в истории гибели бывшего императора Петра III. Императрица, получая из Ропши письма от пьяного Алексея Орлова о якобы тяжелом состоянии бывшего государя, который вот-вот умрет, не предприняла ничего, чтобы предотвратить неизбежную трагедию, когда в одну клетку посадили жертву переворота и активнейших его участников.

526

Корф М.А. Указ. соч. С. 288–289.

527

Корф М.А. Указ. соч. С. 211.