Вокзал

Но Вовчик не успокоился.

– Лучше лишний раз переработать, чем потом мозги со стен соскребать, – заметил фээсбэшник и кивнул своим людям еще раз осмотреть вагоны.

– Дело хозяйское, – пожал плечами эмвэдэшник, но обиделся за недоверие к его профессионализму.

Хоменко высмотрел в тамбуре шестого вагона бригадира поезда. Он знал железнодорожника лично. Лейтенанту частенько приходилось работать с поездными бригадами. Последний раз это было полгода назад, в этом составе брали группу вымогателей. Действовали вымогатели по очень простой схеме: садились на вокзале в поезд и ехали один перегон от столицы. За полтора часа втягивали под разными предлогами в карточную игру пассажиров-одиночек, где прямыми угрозами холодным оружием, где кулачной расправой заставляли повышать ставки, а потом отбирали деньги. Вещи не брали. Не связывались. В случае поимки всегда могли отпереться, мол, гражданин сам напросился играть. Действовали несколькими группами.

Перекрывали вагон, так что проводники даже пискнуть не могли. Одну такую группу взял Хоменко, вторую Саушкин. Причем Хоменко подозревал, что Саушкин несколько превысил свои полномочия и пределы необходимой самообороны. Во всяком случае, при попытке оказать сопротивление один из преступников нечаянно вывалился из вагона на полном ходу и был размазан о встречный тепловоз. Тем не менее на какое-то время вымогательства прекратились и проводников не трогали.

Он подошел к бригадиру и завязал ни к чему не обязывающий разговор. Но старого жука было трудно провести. Тот сразу сообразил, что красивая женщина рядом – протеже мента. Это его как раз не беспокоило. Бригадир был жаден от природы, и потому перед ним сейчас стоял сакраментальный вопрос: брать деньги или не брать? Мент мог обидеться, и тогда добра не жди. С другой стороны, сегодня их так трясли всевозможные службы, что взять на себя такую ответственность побаивался.

– Ты не знаешь, по какому поводу шмон? – спросил он напрямик, давая понять, как трудно ему будет выполнить очевидную просьбу.

Заодно и цену набивал своей услуге.

– Знаю. К твоим делам не относится. Хоменко еще раз оценивающе посмотрел на хмыря-бригадира, как бы решая про себя, стоит ли доверять тому бесценный груз.

– Сделай доброе дело, возьми барышню.

– Нет проблем – закроется в служебке, поедем – выпущу. Пусть только по маленькому сходит заранее, – не удержался, чтобы не поставить в неловкое положение мента, глазастый бригадир.

Он тоже заметил, что лейтенант не ровно дышит к девице. Оно понятно – девка справная. Много нагляделся железнодорожник за двадцать лет поездной жизни и уж точно мог сказать, что перед ним не племянница лейтенанта.

– Вы бы попрощались пораньше. Сейчас пассажиры пойдут на посадку. Зачем нам лишний глаз?

– Резонно… – согласился лейтенант. – Ну что, давай прощаться…

– Куда ты теперь? – спросила она, потеплев.

– Не знаю. Дружок зовет в спасатели на пляж. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Сезон начнется – пойду.

Хоменко с тоской оглядел застекленный козырек перрона, догадываясь, что бессмысленно теряет драгоценное время. Уходят куда-то нужные слова.

– Я тебя люблю, – наконец единственное что нашел сказать он.

– Я знаю.

– Так что ж ты…

– Что я?

– А ты?

– А я тебя – нет.

Наконец его прорвало. Может быть, от сознания, что все потеряно. Навсегда.

– Да ты знаешь, как я тебя люблю? Я, может, говорить не мастер… Хочешь на сцену – танцуй, если ты без этого жить не можешь. Стерплю. Я все люблю: голос, глаза, шею твою гордую, плечи, как смотришь, как билет выписываешь… Ты говоришь, что не любишь, но ведь я не противен тебе. Я знаю. Я знаю, что одной моей любви достаточно на двоих. Со временем поймешь и оценишь, не говори только сейчас. Ничего не говори. Дай мне шанс. Пусть здесь все успокоится…

Этот монолог был невыносим для него.

– Мне не надо, чтобы ты терпел. Не надо жертв. Жена – танцовщица… А я терплю…

Она презрительно усмехнулась:

– Ты во сне летал когда-нибудь?

– В детстве, – обескураженный таким поворотом, ответил Роман.

– Это когда ты высоко-высоко, а на земле каждую травинку видно, каждую козявку. Ты и один, и ты – целый мир. Вы вместе. И воздух упругий. И каждое движение – ласка. Каждая мышца и все тело – всему миру! Весь мир – тебе. А ты говоришь – терпеть. В детстве… А взрослым?

– Я, может, сказать так красиво не могу, – сглотнул сухой комок в горле Хоменко. – Я так же, может, чувствую. Только не видно.

– Значит, не все потеряно. Тогда подожди.

– Скажи, там у Ларина – это правда про сына?

– Что? Проснулся… А ты считал, я эти рубли в чулок копила? Подумай, лейтенант, нужна тебе баба с больным довеском? Крепко подумай. И хватит ли одной любви на всех. Вообще-то ты не безнадежен. Одно знаю точно – вернусь. Я еще сюда вернусь.

Она неожиданно обняла Хоменко и крепко поцеловала в губы.

– Спасибо, Хоменко. Большое спасибо. Без твоей глупой любви я бы, наверное, скурвилась. Только теперь поняла. И прости меня, Христа ради, водила я тебя за нос прищепкой, сама не знала зачем. Теперь знаю. Ты моим поплавком был, спасательным жилетом. Хороший, только зануда. Запомни, не будь с женщиной занудой. Пожестче надо, оперативник, порешительней. Без правил. В любви правила вредны.

Она скрылась в вагоне.

Хоменко подошел к стеклу служебного купе, но изнутри задернули шторы. Он вздохнул в полном раздрае чувств и пошел к голове состава. Его нагнал Львовский поезд, входивший на параллельный путь. Там у начала платформы милиционер узнал Ларина с двумя носильщиками и большой телегой. Вспомнил, что с утра говорили, будто тот ждет гроб с телом матери.

Чтобы как-то развеяться после трудного разговора, решил подойти, помочь.

Фээсбэшники на перроне активизировались. Здесь работали более ювелирно, чем в здании вокзала. И одеты были кто во что горазд, что сразу позволило затеряться в толпе приезжих и встречающих.

Хоменко увидел, как из второго вагона вывели троих черных в наручниках.

Следом и по бокам двигались задержавшие его сотрудники. Из почтово-багажного вынесли большой продолговатый ящик.

Гроб, понял лейтенант.

Начальник сдернул с головы фуражку.

Хоменко увидел жену Ларина в черном. Женщина кружевным платочком промокала сухие глаза. Уцепившись за мать, рядом стояла дочь. Жену Хоменко знал, она наведывалась на работу мужа, и часто без предупреждения. Дочь была ему незнакома. Довольно ординарное лицо, было бы совсем незапоминающимся, если бы не норовистость во взгляде на окружающих и жестах. Как же – дочь начальника вокзала. Хоменко не был женоненавистником, но инстинктивно сторонился подобных натур. Дураков пускай ищут в своем дурацком кругу.

Хоменко посмотрел на часы. До восемнадцати двадцати пяти оставалось еще три минуты.

Роман хотел вернуться к шестому вагону, но понял, что сказать ему сейчас будет нечего. Разве что еще раз заглянуть ей в глаза. Но и этого не получится.

Она не выйдет. Не сможет выйти на перрон.

Потом он увидел, как открылась дверь служебного выхода и из здания вышел медведеподобный фээсбэшник Сева и, осмотревшись по сторонам, подал знак стоящим внутри.

Следом за Севой повалили остальные.

Так вот он кто – надежда «голубей» и скепсис «ястребов». Высокий. Гордый.

Кантемиров.

Хоменко больно ударили чемоданом по лодыжке, он охнул и цаплей поджал ногу.

Кантемиров прошел мимо него в трех шагах.

«Львовский поезд прибывает на второй путь. Номера вагонов начинаются с головы поезда. Пожалуйста, не толпитесь, не суетитесь. Вот вы и дождались, чего уж теперь… А сюрприз – это все-таки подарок».

Глава 61

БОЦМАН

Понаехавшие пожарные машины и милицейские кордоны сослужили добрую службу Боцману. В общей неразберихе путь к вокзалу оказался свободен, и подвыпивший Боцман, прихватив с собой Профессора и Настену, двинулся туда, откуда каким-то таинственным образом исходила на него сила притяжения. Почти абсурдная, нелогичная, смехотворная, но непреодолимая надежда и страх – он встретит брата.