В направлении Окна

— Алло, говорит полковник Майкл Хор. Тигр, это ты гундосишь на всю Чирагви? Заворачивай ко мне, я отдам тебе твоего недоделанного.

Майкл сидел на скамейке под навесом, демонстрируя заросшее рыжим курчавым волосом брюхо и упираясь короткопалыми толстыми лапами в колени. Вокруг синей стеной стояли джунгли, солдаты, сминая кусты, тянули куда-то бронированный кабель.

— Здравствуй, Дикий Гусь, — сказал Холл, подходя. — Ты еще здесь, президент?

Майкл действительно был президентом Изабеллы, но правление его продолжалось менее трех месяцев, по истечении которых он прислал Кромвелю слезный рапорт, умоляя дать хоть роту, хоть взвод, но забрать его из этого сумасшедшего дома — планеты, населенной женщинами-экстрасенсами. Теперь он блаженствовал на Территории.

— Здорово, поджигатель, — захрипел Майкл. — Вижу, тебя еще не повесили. Как твои Баки?

— Так же, как твои изабеллы, — ответил Холл, усаживаясь, и добавил, в какой части майклова тела он предпочел бы видеть эти Баки.

— Да, я что-то толстею, — согласился Майкл.

Через десять минут Кантор стоял перед ними. Он, как и всегда, выглядел облезлым, но смотрел радостно, вновь видя своего друга и наставника.

— Зачем тебе этот доходяга? — спросил Майкл на прощанье.

— Он везучий, — объяснил Холл.

— Спи, — сказал он Кантору в вертолете, и сам тут же последовал собственному совету, устроившись поудобнее и надвинув фуражку на глаза. — Знаешь, куда мы летим?

— Нет, — оживленно отозвался Кантор. Видно, житье у Майкла было ему несладкое.

— Обратно на Баки, — обрадовал его Холл. — — Динамитчики нас уже ждут. Удлиненные заряды и все прочее. Тридцать три удовольствия. Так что спи.

Изабелла. Сигрид была родом с Изабеллы. Интересно, как бы Анна отнеслась к ней. Ты удивишься, сказала бы Анна, но я ей благодарна.

Почему же я удивлюсь. Ты была добрым человеком. Хотя и на свой лад.

Война закончилась в семьдесят третьем, зимой, во время Первой тиханской конференции — тогда, впрочем, никто ее так не называл, так писали потом. После нескольких телефонных разговоров президент Дархана Салем Нидаль и Кромвель встретились на той самой Изабелле; никаких заявлений для прессы сделано не было, но слово «Тихана» все же сумело просочиться на страницы печати. Главное же то, что уже к третьему часу встречи на высшем уровне генеральным штабам был отдан приказ о прекращении военных действий на Территории.

Злополучное холловское везение проявило себя и тут — его группа воевала в буквальном смысле до последнего часа. Четырнадцатое января. Этот день застал его на Юго-Западе, почти у границ Заповедника; стояла жара, они лежали на прогалине, в зарослях травы — кто на спине, кто на животе, — подняться или пошевелиться нельзя, ждали ночи, ждали вертолетов, Холл думал о том, что позиция поганая, впереди лес и сзади лес, и если у дарханов хватит ума подвезти минометы, то никто с этой поляны не уйдет, а если и уйдет, то завтра тот зацикленный долдон снова погонит на богом проклятое пармское шоссе, а там ни единого кустика, биллиардный стол и дело безнадежное.

Но минометов не подвезли, они благополучно долежали до темноты, ночью прилетели транспорты и забрали всех — и живых, и мертвых. Гнутые шарнирные рычаги вернули двери в гнезда, вертолет, клюнув носом, пошел на север, и Холл, сев на пол кабины, спросил одного из пилотов:

— Ты что там кричал?

— Соглашение о прекращении огня, — ответил пилот. — На, закуривай. Сейчас шли над Пармой — все тихо.

Да, соглашение. А это кончилась война. Позже было разъединение войск, зеленая линия, эвакуация, но Холла это уже не коснулось. Спустя полторы недели после той прогалины они ехали с Кантором на списанном «хаммере» в пылище восемьдесят второго шоссе милях в ста пятидесяти севернее Пармы, обгоняя обозные фуры в цветных разводах и маскировочных сетках; на заднем сидении было сложено все их имущество — две винтовки в чехлах и мешки с консервами. В кармане у Холла вместе с офицерской книжкой лежало свидетельство о том, что подполковник такой-то переведен в такой-то эшелон резерва с правом проживания в любом районе Территории с обязательной регистрацией у федеральных властей. Ордена выданы, льгот никаких, двести шестьдесят пять тысяч в монтерейском отделении «Метрополитэн Бэнк», в амнистии и пересмотре дела отказано. Как, впрочем, и Кантору. Январское пекло, юго-западная Территория, горькая ссыльная свобода. Завидев разъезд, Холл сказал:

— Хватит глотать эту дрянь.

«Хаммер» свернул на тропу, влез на откос и остановился среди сосен, на выпирающих из-под земли массивных расслоившихся корнях. Снизу, с дороги, стеной поднималась пыль, мешаясь со смрадом выхлопов — похоже, интендантство сменила танковая колонна. Холл вышел из машины и присел у колеса.

— Вот оно что. Кантор, — произнес он как будто в некоторой рассеянности. — Вот оно что.

— Что?

— Да, по-моему, все. Достань-ка флягу. Не будешь?

Кантор по-прежнему не выносил спиртного, тем более что Холл предлагал ему нечто страшное — убойной силы местный самогон со зловещим названием «иприт», или, в просторечии, «шпырь» — известная всей Территории шестидесятиградусная настойка на острейшем галлюциногенном перце. Навинчивающаяся пробка-колпачок армейской фляги служила вполне внушительной меркой даже для самых бесстрашных поклонников этой смеси. Но сейчас эта пробка печально зависла на своей цепочке — Холл, неспешно глотая, пил прямо из горлышка и в минуту опустошил не менее трети объемистого сосуда — в этот момент весь стимфальский спецназ незримо отдал ему честь, а Кантор сокрушенно покачал головой. Какое-то время Холл сидел на теплой земле, бессильно свесив руки с колен и бессмысленно глядя перед собой; потом, не меняя оцепенелой позы и взгляда, сделал то, чего с ним отродясь не случалось — тихонько затянул старинную, бог весть какими судьбами занесенную сюда песню:

— Ты что? — изумился Кантор. И засмеялся.

Холл не ответил. Он помычал еще без слов, потом сказал: «Бог с ним. Поехали», посидел еще, встал и нехотя уселся за руль.

Никакой конкретной цели у друзей не было, но они рассчитывали добраться до Монтерея и там уже прикинуть, что к чему. Они плыли вверх по Сойме на маленьком пароходике, развалившись на палубе под тентом, и обоих не покидало чувство, что вот-вот появится вертолет, с ним — какой-нибудь чин, который объявит: ситуация осложнилась, немедленно в машину — и повезет их на формирование. Но день сменял ночь, все было спокойно, рейнджеры были предоставлены сами себе.

Средняя Сойма — один из молодых районов приграничной Территории, заселенной в основном фермерами, выходцами из Штатов — их привлекли сюда цены, которые кромвелевская администрация платила за сельскохозяйственные продукты. Эти места оказались в стороне от нефтяной бойни, зато, будучи отрезаны от цивилизации фронтовыми районами, во многом утратили связь с внешним миром.

Эдмонтон. Захудалый городишко, да нет, какое там, поселок — туда ехал оркестрик, диксиленд, вот что вспомнил Холл; музыканты репетировали на палубе, а на пристани их встречал весь цвет городского общества; все друг другу кивали, вежливо прикасаясь к шляпам, улыбались, переговаривались, джазмены грянули что-то прямо со сходней, и капитан, выставив локоть из окна своей крохотной клетушки, выкрашенной белой краской, тоже с интересом наблюдал за происходящим.

— А ну, бери мешки, — приказал Холл.