Казаки

— Без нас, — сказал он, — тут произошло дывне дило. В той день, як мы выступалы в поход, винчалы у Св. Спаса нашого казака Молявку-Многопиняжного, и мы с твоею мылостию вкупи у церкви тоди булы. У той же вечир як мы выйшлы, ухоплено молоду в потайныку, що до Стрыж-ня з города проробленный, там знайшлы еи видра и коромысло, а еи самои не знайшлы и доси нема. Кажуть бы твоя мылость посылав отшуковать еи, чи где не обретеся слид погибшои?

' — Правда, — сказал Чоглоков, — ко мне приходил отец ее и по его прошению посылал я стрельцов разыскивать. Нигде не найдено ее. А вот потом получил я такое известие от своего приказчика, что мой холоп Васька Оглобля, отпросившийся у меня из Чернигова в мою вотчину, привез туда малороссийскую девку и хочет на ней жениться. Я написал, что позволяю, и спросил, кто такая эта девка? Вчера прислали мне известие, из него ^ же я узнал, что это та самая девка, что здесь искали. Они уже повенчались, по их обоюдному желанию и по моему дозволению. Анна Кусовна называется эта девка, не так ли?

— Вона! — сказал огорошенный полковник. — Да як же их там повинчалы, колы вона вже повинчана з другим тут в Черныгови?

— Этого я не знаю, — отвечал воевода. — Только я такую бумагу получил и выпись об их венчании от священника. Но и то правду надобно сказать: такой брак, что здесь был, не по закону совершился, — в Петров пост!

— Архиепископ розришив, — сказал Борковский.

— Не смеет архиепископ того разрешать, — сказал воевода. — Как пойдет из-за этого, Боже сохрани, дело, 'и дознается святейший патриарх со всем священным собором, не пахвалят за то вашего архиепископа. Знаешь ли, Никон патриарх не в версту архиепископу Лазарю, а и с того сан сняли вселенские патриархи. Как бы с вашим архиепископом того же не случилось!

— У нас, — говорил Борковский, — вид прадидив так ведеться, що в посты забороняеться вступление у малжен-ське сожытие, а не винчаньне, и владыка може розришиты обрядок хоч и в пист, абы тильки в малженське житьтя не вступалы до конця посту. '

— Много вы прожили под лядским владычеством и много латинского блядословия к вам перешло, — сказал Чоглоков: — Теперь, как вы поступили под державу царей православных, надобно такие плевелы Из церкви Божией исторгать. Ваш архиепископ Лазарь добре то знает! Занем же так поступает?

— Это уже дило не наше, а духовное, — возразил полковник: — может быть, архиепископу Лазарю не годылось того тепер розришать, но когда оная жона здесь з одным уже повинчана, не годылось ее перевинчивать з другым!

— Охота вашему козаку жалеть о такой бабенке! — сказал воевода. — Привязалась к другому — туда ей и до-

рога! Она, видно, понимает, что брак их не крепок, когда решилась бежать с чужим человеком и обвенчаться с ним. Твоему казаку бы только еще благодарить Бога, что отвязалась от него сама такая жена.

— Тут, — сказал Борковский, — есть щось такс, що тыкаеться твоей мылосты. Як тильки твоя мылость приихав до нас у Черныгов, зараз посылав еси стрильця Якушку за бабою Билобочихою, видомою всим сводньщею, и прохав, абы вона твоеи мылости добула на нич Ганну Кусивну, про яку казана твоей мылосты, що то найкрасовытийша з див-чат черныговських. Билобочиха то сама нам повидала и свидки на то есть: нашого полку старшины обозный и пы-> сарь. А скоро писля того Ганна Кусивна пропала. 3 того не малый яко бы суспект выныкае на поступки твоеи мылосты.

— Не говорить было тебе таких пустошных затейных речей передо мною и не мне их слушать, — сказал поры-висто-тевно воевода. — Тебе глупая баба намолола, а ты по-дурости своей хохлацкой смеешь мне то в глаза повторять! Белобочиха твоя лаяла, что собака, а ты разносишь ее лай по ветру, да еще мне дерзаешь говорить, забывая, что я старше и честнее тебя в десять раз! Я царский воевода, а вы все казаки — что, как не мужики и не мужичьи сыны!

— Выбачай, пане воевода, — сказал Борковский, — тильки про те, що повидала Билобочиха при свидках, пошлеться в Приказ, да, може, еще дещо про твою мылость. -

С этими словами, не прощаясь более с взволнованным воеводою, ушел от него Борковский. Воротившись домой, он сказал полковнице:

— Пропавша Кусивна-то бачу я — воеводське дило, проклятее то дило!

Через день явился к Борковскому черниговский войт с бурмистром и двумя лавниками членами магистрата. Они принесли Баркавскому на государево имя челобитную, в которой излагали безобразия воеводы Чоглокова и били челом о его удалении. В этой челобитной обвинялся Чоглоков во всех тех поступках, о которых полковница пересказывала своему мужу после его возвращения из похода. Борковский позвал полкового писаря, приказал читать поданную челобитную при себе и при войте с товарищами и когда в челобитной дочитался писарь до того, что воеводские люди подговаривали женщин и девок к непристойному делу для воеводы, Барковский остановил чтение и сказал:

— Припыши оттут: — «черныговськая мищанка Бмо-бочиха перед полковником и полковою старшиною поведала, иж воевода, призвав ее к себе, полецал ей подмовить на блудное з ним дило казачку Ганну Кусовну; вступившую перед сим в малженський союз с козаком Молявкою-Многопиняжным, которая Ганна потом, по отшествии мужа своего в поход с прочими казаками, безвистно пропала, по возвращении же из похода казаков оный воевода поведал полковнику черныговському Дунин-Борковському, яко бы оная Ганна вступила в новое малженсьтво з его воеводсь-ким чоловиком и ныне находыться з оным своим новым мужем в его воеводськой подмосковной вотчине, того ради уповательно, что ведомый такого беззаконного отнятия жены у живого мужа и отдания оной в малженсьтво з иным чоловиком, воевода был сам не безучастныком такового дила». — Да ще припыши тут, що чолобитна подаеться не точию вид мещансьтва, но и от черныговського козацьства. Все як подобае скомпонуй и мени подай для отправки яс-невельможному. ■

Молявка-Многопеняжный по окончании похода прибыл в свой Чернигов с тем, чтобы, собравшись в течение какой-нибудь одной недели, ехать с матерью и молодою женою в Сосницу. Невозможно описать порыва довольства и радости старой Молявчихи, когда, встретивши прибывшего сына и расцеловавши ею, она узнала, что он в такое непродолжительное время из простого рядовика дослужился до хоруже-го, а вслед затем до сотника и притом с исключительным правом сноситься прямо с самим гетманом. На первый вопрос его о жене, мать сообщила ему роковую весть. Малявка, услыша такую весть, побледнел как полотно и стоял несколько времени как вкопанный в землю. Мать, утешая сына, говорила:

— Сынку! Не журысь. Я тоби скажу: необачно мы зро-былы, що засваталы з сеи семьи дивчину. Досвидчилась я, що непевни то люды. Звисно, перше, як нам було знать що воно таке, а описля стало выдко, що люды не добри, погана семья! И сама молода — Бог зна що! Тут щось да не ладно. Як таки так, як' воны кажуть: пропала и кто еи зна, где и куды подилась. А тут затым Кусиха наплела на мене таке, що й казаты неяково! И вильма я, и чаривньщя, и лукава я, и злюка... такого наплела, так мене оговорыла, що не чаяла я николы дожиты до такой ганьбы.

Старуха начала рыдать. Сын стал в свою очередь ее утешать, но материнские слова глубоко врезались ему в душу и сразу перевернули в ней нежное чувство привязанности к жене и возбудили чувство злобы к Кусам, виновным в его глазах уже тем, что мать его на них жалуется с плачем. Но такая внутренняя перемена была еще в зародыше и он не только стыдился бы открыть ее другим, но искренно хотел бы не замечать и сам, что она в нем происходит. Молявчиха советовала ему вовсе не ходить к Кусам и изъявляла опасение, чтоб его там не «причаровали>>. Сын, однако, на этот раз не послушал такого -совета и пошел к тестю и теще.

С ужасного дня исчезновения единственной дочери Кусы находились в постоянной тоске и так изменились в своей наружности, что Молявка чуть мог узнать в них тех, которых знал всего за три месяца. Оба супруга встретили его ласково, но с горькими рыданиями. Заплакал с ними и зять. Но Кусиха тотчас же, не стесняясь, начала упрекать Молявчиху, хотя беспрестанно при этом просила у зятя извинения за то, что так отзывается о его матери. Впрочем, вспыльчивая и самолюбивая, но чрезвычайно добросердечная Кусиха тут же изъявляла с своей стороны готовность и примириться.