Казаки

— А тож! Олии з мене не выбьете. И до смерты буду все така! — говорила крикливым голосом все более и более раздражавшаяся Приська. — У гречку скакала, та ще ска-катыму. От що! Ось поиидь, Петре, видсиля мисяцев на два або на три. Побачиш тоди, чого я тут нароблю!

— Цыть, навиженна! — крикнул на нее Петро. — Хыба схотилось знову пид чорный каптур? Добре, мабуть, вы-пыла!

— А що ж? — говорила с жаром Приська. — Выпыла! Тоби можно, а мени так ни! Ты, гетман, позавчора наклы-кав музыки, та пишов по шынках танцюваты, а я, гетман-ша, зберу жинок, та козакив и пийду по улыци. Оттак! — При этом она сделала круговорот своим телом. ,

— Шо мени зробыш? — продолжала она доходя до исступления. — В манастыр засадыш? Садовы! Зарижеш мо-же? Риж! Я тебе не любыла, не люблю и никали не любытыму!

— Нехай тоби лыхо! — сказал Дорошенко. — Хыба я тебе люблю? Держу тебе того рады, що дочка мала есть. Да и те: яка ты ни есы, а все ж таки ты мени жинка винчана. ; Тым и держу, хоч не хочу.

— И держыш и держатымеш, мий голубе! Хоч хочеш, хоч не хочеш; взяв, так и терпи вси мои выбрыки! — говорила, заливаясь ироническим смехом, Приська.

— Дочка! Угомонысь! — наставительно говорил ей отец.

— Не грымай на мене, батечку! — отвечала ему Приська. — На вищо отдав мене за нелюба, а не за того, кто був мени мылый!

— Чорт тебе знав, кто у тебе милый був! — заметил Дорошенко.

— Нема вже ёго, нема! — говорила Приська. — Тепер кого нагибаю на дорози да сподобаю, той мени и мылый. Багато мылых буде! Що день, то одын мылый, а на другий день — инший мылый. От яка я. Петро се добре зна.

Мать соскочила с места и закричала:

— Петре, сыну, забий ий рот, щоб не верзла такого. Боже! Якого сорому довелось наслухатысь вид невистки!

— Прысько! — закричал топнувши ногою Петро. — Не роздратуй мене. Не вдержусь, бытыму!

— А я тоби дам дулю пид нис, — сказала Дорошенч];!-ха. — Ось глянь, яка дуля! На! Покуштуй, мий голубе.

— Дочко! — громко крикнул отец, бросившись на дочь.

— Прысько! — крикнул Дорошенко и схватил ее за руку. .

Приська посмотрела на него с видом, вызывающим к себе сожаление.

Прысько! — продолжал Дорошенко: — Иды соби в свою комирку, та выспись. Бо ты, бачу, вже чи мало вы-пыла. Кто се ий горилки принис?

— Сама взяла у тебе в шкапчику. Найшла, тай напы-лась, — сказала Приська.

— Иды, иды! — говорил Дорошенко, улыбаясь и стараясь показать, как будто все обращает в шутку. — Иды, еерце, коханко! — Приська пошла к двери, подскакивая и припевая: •

И быв мене муж, волочш мене муж,

Ой быв и рублем ще-й качалкою,

- А и к свиту назвав ще-й коханкою!

Она скрылась.

— Нехай иде соби та выспыться, — сказал Петро. — Лыхо с такою малоумною жинкою! А подумает: чым винна вона, що ий Бог розуму не дав! От тепер, здыхавшись ии, почнемо знову про дило наше!

— Зятю! — говорил Яненко. — Москали далеби не таки страшни и люти, якыми тут у нас сдаються. Я при.: гледывсь до ных, як був у Москви. Прийнялы мене лас-каво, до самого царя водылы до руки... и церквы у их таки ж, як у нас, христианськи,_ тильки богатче и красче наших. 3 Москвою в братерсьтви жыты нам згоднийше ниж з бусурманамы. Бо вже мы досвидчылы, що то есть побратимство з крымцями и з турком. Що нам бусурманы вчинылы? Тильки Украину спустошылы! яких не побылы, ти повтикалы. Куды нам тепер- подитысь? Не шукать мылосты у тых же бусурман, да и те, бач: мы вже прохалы, так не дають бильш, тильки нас манють. Одын раз по-моглы, у ляхив соби Подоле забрали, тай годи. Уже не до ляхив нам тулытысь.

— А чому ж не до ляхив? — сказал Шульга, полковник охочих козаков: — Оттепер бы з ными красче було поеднатысь. Як бы воны побачылы, що мы тепер лепше до их, як до Москвы привертаемось, тоб им прийшлось дуже по души.

— Им бы, може, прийшлось по души, та нам не по наший шкури! — сказал Дорошенко. — Ни, Шульго! Сёго вже у друге и в третьте не повторяй. Николы, поки свит сонця козак з ляхом не зийдуться.

— Сто чортив их батькови и матери, тым ляхам-би-сам! — воскликнул обозный Бережецкий. — Тильки моя

така щира думка, що видцуравшись вид ляхив, не приста-ваты до Москвы, на ии пидмову не пиддаватыся, а славне Вийсько Запорожське нызовее: от наша надия! О, як бы мы трымалысь вси вкупи: не те, що ляхи — и москали не по-боролы б нашои козацькои сылы.

— Добра твоя ричь, — сказал судья Уласенко, — тильки, як бы рокив хоч десять по переду була проказана. Бо вже тепер Украина через нутряни свои разрухи ни на вищо звелася.

— Мы з вийськом нызовым едналысьмо, — сказал Дорошенко. — И перед кошовым прысягу цареви выконалы. Так Москва тыеи. присяги не поважае и бояре ии не ха-чуть, кажут, щоб выконалы мы прысягу перед Самойло-вычем и перед Ромоданом, а не инак. Що робыты! Не хотилось нам корытысь перед поповычем, да ничого не вдием. Не поповычови поклонымось, а цареви, що ёго на-ставыв и посылае. Учыню так, як цар велыть, а описля не маю кновать ничого. Житыму в прывати тыхомирно. Що там робытыметься — мени все байдуже! Нехай тильки мене вже не займають, и всю родню мою, и при наший худоби нас нехай заставлять. 3 нас и буде! И поповычеви годытыму. Що захочуть, нехай вытворяють надо мною: силькись! Все терпитыму? Багато я погордував над людьмы

. на своему вику. Покаятысь при конци вику хочу. Аже кажеться: в терпинии стяжите ваши души! Маты, благо-славы!

— Абы тильки за перши зли учынки не взявся, — сказала старуха. — А на добри я благословляю.

Мать со слезами на глазах встала с своего места, сняла со стены висевший образ Спасителя в терновом венце и, осенив им склонившего перед нею голову сына, произнесла:

— Сыну мий любый, сыну первородный! За все, чим проты мене погришыв еси, я тебе прощаю и благословляю на жыття нове. Пошлы тоби, Гоподы, здоровья и счасття! -

После этой семейной сцены, Дорошенко велел позвать привезшего Полуботков лист посланца. ,

Привели Малявку. -

— Скажи мени правду, козаче, да тильки щиру правду, як перед Богом. Не видбрихуйся, — говорил ему Дорошенко. — А я тоби даю справедлыве слово гетманське: не буде тоби ничого злого. Ты пиймав мого Мотовылу? Не бийсь, кажи просто.

— Я, пане гетмане! — отвечал Малявка.

— Я так и думав, — сказал Дорошенко. — Бо зави-щась велыке тебе зразу так пиднеслы, що з простого рядо..,

выка хоружим сотенным учинылы. Як же ты его пиймав? Чи дав тоби кто про его зарани звистку?

— Выйшовши з Чыгирына, угледив я, що якийсь бидо-лашный старець вылиза крадькома з городу. Пидзорно мени те здалось. Я догнав ёго. Подаровав спершу ему свое одиньня и сапьянци, а у ёго взяты хотив, що на ёму було. Вин не дався. Тоди я догадався, що тут щось е, позвав козакив, розулы ёго и я з лычакив выйняв лыст.

— Кажи правду, — заговорил Дорошенко: — Мотавы-ла не посылано до московського гетмана?

— Ни. Сыдыть у Борковського за сторожею, — сказал Малявка.

— И лыста мого не посылано до московського стану? — спрашивал Дорошенко.

— И лыста не посылано, — отвечал Молявка.

— Я, — сказал Дорошенко: — пошлю Вуеховича и Та-расенка до обозу пана Самойловича и Ромодана: нехай умову подпышуть, и присягнуть обопильно. Тоди я до их прииду гетмансьтво свое сдаваты. А тым часом, поки мои вернуться, ты зостанешься аманатом. А Полуботок нехай маго Мотавыла прышле до мене и лыст той мий, що перенято. Я тоди разом с тобою до их выиду!

VIII

В казацком стане в шатре наказного гетмана Полуботка собрались все пришедшие под Чигирин полковники. Перед этим собранием, сидевшим за столом, стояли Дорашеиковы посланцы Вуехович и Тарасенко. Они объяснили полковникам, что отправка Мотовила учинена была Яненченком мимо воли и ведома гетмана, уверяли, что с Яненченком в соумышлении немного неопытной молодежи, которая сама не знает, что делает, а большинство чигиринцев заодно с гетманом стоит твердо на том, чтобы искренно, без обмана покориться. Вуехович умолял полковников поступить в этом случае по-товарищески, не сообщать о перехваченном «листе» Косагаву, простить неразумную молодежь и не думать, чтоб Дорошенко участвовал в таком коварном замысле, а Дорошенку отослать и Мотовила и взятый у него в лаптях «лист». Тогда Дорошенко немедленно приедет к ним в стан. Палубаток отвечал, что все сделается так, как желает Дорошенко, только пусть Дорошенко немедленно после отправки к нему Мотовила с листом приезжает в московский стан на реку Янчарку и там перед всеми положит свои клейноты, а потом поедет в главный обоз к Ро-модаиовскому и Самойловичу. Полковники тотчас приказали возвратить Дорошенку <<лист» перехваченный и препроводить Мотовила в Чигирин, а Вуеховича и Тарасенка отправили к Косагову, от которого те уехали в главный обоз к Самойловичу и Ромоданавскому.