Казаки

Русское государство, в его первобытном зачине, возникло не по насильственным побуждениям, и хотя впоследствии чуждое завоевание вызвало элемент насильственной централизации, но древние свободные начала самоправно-сти народов, входящих в государственный круг, не оставались мертвыми. После соединения Украины с Москвою, московское государство оказывало уважение к принципам местной своеобразности Малороссии и признавало, что малороссияне должны пребывать <<по их черкасским обычаям». Отклонений, правда, было много; некоторые были очень резки; но принцип признания малороссийской народности оставался и признавался. Только уже в поздние времена влияние европейских идей — сочетание государственного единства с единством народности, заронило и у нас несправедливую мысль, что поддержка южнорусской народности и развитие южнорусского языка могут быть вредны для государственной цельности. Откинуть принятое извне (и там уже, откуда оно заняло, сделалось оно-несостоятель-ным и признается таким), не будет опасно в настоящее время. Народ южнорусский своим уважением к законности и порядку, своим постоянным сознанием необходимости органической связи с великорусским, заслужил, кажется, от власти столько доверия, чтобы не считали его языка и саморазвития зловредными для цельности государства.

Есть другая опасность для нашего проекта: — это наша уже не южнорусская только, но всероссийская лень и апатия к истинно-полезному труду и действительно-высокому подвигу. Писать повести и стишки часто бесцветные, пустые <<з чорнобровими дивками, буйним витром, могилами, степами и зозулями» гораздо легче, нежели предаться предварительному изучению и трезвому труду для составления научных книг, необходимых народу. Так же точно и наши состоятельные народолюбцы охотнее оденутся, для забавы, в quаsi-национальный костюм, ввернут в свою речь два-три малороссийских выражения, поспорят о достоинствах Шев-ченка, чем уделят рубль-другой из своих доходов на дело общественного образования. Дай Бог, чтоб мы ошиблись; дай Бог, чтоб нас обличили в несправедливости этих слов — не словами, а делом. Тогда и все предыдущие сочинения наших даровитых писателей будут иметь важное значение предварительной обработки народного слова и приготовления его для народного образования. Если же, сохрани Бог, станется так, как мы опасаемся, — тогда наше стремление к возрождению народности не более как мода на народность, не имеет корня в жизненных потребностях, и нашей южнорусской народности суждено погибнуть...

КНЯЗЬ ВЛАДИМИР МОНОМАХ И КОЗАК БОГДАН ХМЕЛЬНИЦКИЙ!

В протекшей жизни южной Руси светлеются две исторические личности — великие вожди судеб народных, их память не умерла в потомстве. Хотя, по общему печальному, закону, не так сталось, как думалось; но правда никогда не погибает, незаметно зреет, пробираясь скромными путями посреди заметных людских заблуждений. Не погибло в истории нашей внесенное в нее этими личностями. Первая — это Владимир Мономах, вторая — Богдан Хмельницкий.

Чтоб оценить значение этих личностей в нашей истории, надобно на минуту перенестись в отдаленную эпоху, разъединенную с нами целым тысячелетием — к половине IX века. На пространстве,- занимаемом западною половиною нынешнего русского материка, с давних времен обитали славянские племена, не связанные между собою ничем, кроме единого происхождения, и находившиеся в постоянной вражде, которая мешала и развитию их цивилизации, и сохранению их независимости. Они подпадали игу чуждых завоевателей. Тогда возникло у них сознание необходимости взаимной связи, и они, до понятиям своим, нашли эту связь в призванном извне княжеском роде, с тем, чтоб в лице своих членов он должен править ими всеми сообща. Народы хотели иметь одну общую защиту, но не думали утрачивать каждый ни своей самобытности, ни своего зем-

ского народоправства, хотя и сознавали необходимость такой власти, которая бы в своей части сдерживала увлечение массы. С этих пор наша русская история, ее главный' смысл, заключается в колебании между единством всех земель вместе и' самобытностью каждою порознь, между разнообразием народоправления и централизациею единовластия. Одна половина ее до XVI века представляет постепенно упадающее господство первого рода стихии, другая — первенство второго рода.

_ Идеал нормального сочетания того и другого не был никогда достигаем; даже история представляет более отклонений от него, чем приближений; но были исторические личности, которые сознательно для своего времени вели к тому свой народ, и если не совсем успешно, то оставляли плодотворные начала для будущих времен. К таким личностям принадлежат упомянутые выше. Владимир Мономах жил в то время, когда связь удельно-вечевого строя, под цивилизующим началом христианства, должна была облечься в осязательные гражданственные формы. Этому мешали натиски кочевых племен, нападавших беспрестанно на южные земли, и недоразумения в правах княжеского рода в связи с земельными отношениями. Владимир умел подвигнуть князей и ополчения русских земель на взаимный отпор врагов, и если не избавил совершенно отечества от враждебного соседства, то, по крайней мере, на будущие времена дал в борьбе с ними первенство русскому христианскому и цивилизующему элементу. Оно стало для русского народа живительною традициею даже и в страшную эпоху татарской неволи. Владимир постоянными попытками и стараниями прекратить междоусобие князей утвердил в их потомстве нравственный долг единства и согласия, хотя беспрестанно нарушаемый силою страстей, но никогда не искорененный, а тем самым — и политический долг взаимности и родства всех русских земель, которых местно-народные побуждения всегда тесно связывались с княжескими побуждениями; он установил обычай, что князь должен иметь свою волость, и тем самым уяснил значение княжеского рода, призванного управлять русскими землями; он способствовал и автономии частей, не допускавшей их до взаимного слития; он пытался учредить правильные княжеские съезды, где бы князья-правители земель общим своим собранием представляли единство всего удельна-вечевого-строя русской державы. Владимир поддерживал древний принцип славянского вечевого народоправства: это показывается участием народа — смердов на княжеском съезде,

против чего вооружался черниговский Олег, соперник Мо-номаха; равным образом то же видно и из того, что он сам не иначе сделался киевским великим князем, как по избра--нию, и тем самым поддерживал древнее вечевое право, которое могло бы, иначе, как и случалось впоследствии, быть сменено другим, наследственным правом одних князей. Одним словом, Владимир старался в конце XI и в начале XII века возрастить то, что было посеяно в половине IX века.

Попытки его не довели русский мир до определительных, точных и твердых форм политической и общественной жизни, но несомненно эпоха, которую он собою создал, оставила нравственное впечатление, способствовавшее сохранению связи и гражданственности посреди внутренних и внешних бурь, потрясавших землю русскую. Это был человек — борец федеративного начала в протекшей нашей истории. Но те ощутительные следы, оставленные его деятельностью в нашей последующей истории, слабы в сравнении с тем благодушием, которое привлекало к нему современников, и князей и народ, и освежало вокруг него людскую атмосферу, — с тем избытком духовной силы, с какою он повелевал своим веком. В нашей истории поста.:. янно содержание является выше формы, сознание правды крепче долга, чувство добра святее теории добра, благое побуждение сильнее закона. У нас и в общественном и в частном кругу всегда появлялись и появляются личности, за которыми немного дел, а много влияния на окружающую их среду. Это те высокие нравственные натуры, что без задних целей обрекают себя на служение добру и правде, по своему убеждению, и с нелицемерною любовью относятся ко всему, с чем соприкасаются. Они имеют в виду живых людей, современников, кому могут делать добро, а, не отвлеченную идею потомства, и потому мало остаетсЯ: осязательных результатов их деятельности, а память о них живет долго. Пословица говорит: русский человек добро помнит, — добро, а не дело; важность доброго дела измеряется более побуждениями к нему, чем его плодами. Это самое представляется и в отношении народной памяти к Владимиру Мономаху. Его помнили и уважали не столько за дела, сколько за то благодушие, которое светится так живо в его поучении, через него-то он сделался идеалом русской древней истории. Не плоды дел его были важны, а дух, управлявший его деятельностью; ибо этот дух собирал в себя ослабевавшие народные желания и стремления, для того, чтоб они не умириви в народном чувстве на будущие времена.