Свадьба Тоотса

Но Йоозеп Тоотс из Паунвере, Кентукский Лев и так далее, не может иначе, он должен. Даже появись сейчас какой-нибудь прорицатель, умеющий заглядывать в будущее, и скажи ему «Оставь это дело, парень, не дури, все равно ничего путного из этой женитьбы не выйдет!» – да, даже и тогда он, Йоозеп Тоотс, не смог бы поступить иначе. Вот стоит он во дворе хутора Юлесоо в первый вечер рождества на морозе, смотрит на небесные звезды – и не может поступить иначе! Даже если завтра ему предстояло бы войти в ворота ада, то и тогда он вошел бы, потому что эта дорога ведет к единственной девушке, от тела которой исходит животворящее тепло, точно так же, как от сверкающих в вышине звезд – как ему сейчас кажется – исходит смертный холод.

– Конечно, – бормочет он по-русски, – верно, что не надо любить безумно… надо любить умно… но ведь как же быть-то?

Но тут вдруг жених осознает, что своей разгоряченной головой он двора не нагреет, и поспешно возвращается в дом. Батрак и прислуга стелют в жилой риге, рядом с печью, постель для гостей. При этом Киппель своей всегдашней суетней и фанфаронством не столько помогает им, сколько мешает. Лутс снимает обувь и забрасывает ее на печь – сушиться, Леста ищет, нет ли на стене какого-нибудь гвоздя или крючка, куда можно было бы повесить одежду. Вдруг молодой хозяин, а следом за ним и гости, обнаруживает, что старый аптекарь исчез. Осматривают все углы жилой риги, обходят в доме обе комнаты, Тоотс заглядывает даже на гумно – но старого господина нигде не видно. На улице его нет, это жених знает наверняка – он сам только что пришел с улицы, да и пальто аптекаря висит на вешалке в передней комнате дома.

– Постойте! – восклицает в конце концов предприниматель, который всюду и во всякое время претендует быть на пядь старше и на дюйм умнее всех прочих. – Он на печке! Не понимаю только, почему он не подал голоса, когда Лутс бросил туда ботинки. Погодите немного!

– Алло! Алло! Herr провизор! [18] Но ответа нет.

Вдруг в печке кто-то кашляет, после чего из топочного отверстия высовывается чья-то блестящая голова – при слабом освещении риги она кажется неправдоподобно большой и страшной. Прислуга взвизгивает.

– Не ищите, я здесь, – произносит голова.

– Черт побери, вот это номер! – Тоотс смеется вместе со всеми, – не понимаю, почему вы туда залезли? Вы же испачкаете в золе свое платье.

– Не имеет значения. Здесь хорошо, тепло.

Наконец уставшие от дороги и предсвадебного застолья гости укладываются спать. Даже и хозяин, которому не хочется расставаться со школьными друзьями, тоже ложится рядом со «своим старым» Лутсом и находит, что на такой постели можно выспаться за семерых.

– И не забывай, – говорит ему Лутс, – что это твоя последняя холостяцкая ночь.

– Хм-хьюх, может и так, – бормочет жених. – Чем черт не шутит, ведь на этом свете не видишь дальше своего носа. Иной раз какое-нибудь дело кажется куда как верным, а потом оказывается, что все было всего лишь вилами по воде писано.

– Брось шутки, Тоотс!

Долго переговариваются школьные друзья, но еще дольше брюзжит Киппель. Лутс наведывается к пивной бочке – проверить, завернут ли кран, потом наведывается еще разок, чтобы удостовериться, действительно ли кран не забыли завернуть.

Возле большой вербы, что растет у начала проселочной дороги, ведущей к хутору Сааре, приостанавливается какой-то молодой человек и смотрит вслед двум ездокам, которые только что пронеслись мимо него в санях по большаку. Но и самого молодого человека тоже заметили.

– Кто это был? – спрашивает Тээле, оборачиваясь назад.

– Н-ник-ик-как не знаю, – отвечает Либле.

XIII

На другое утро Пеэтер Леста просыпается от звука голоса Киппеля. На пивной бочке уже горит маленькая коптилка, сам Киппель возлежит неподалеку от него, Лесты, растянувшись во весь рост, в зубах дымится трубка. Предприниматель собирается рассказать какую-то очередную историю и говорит, обращаясь к Лутсу:

– Вы – писатель, вы можете подобные случаи использовать в какой-нибудь из своих книг… Жил-был заядлый рыболов, он просидел с удочкой возле реки так долго, что нос его скосился по течению, то есть, в ту сторону, куда текла река. Да-да. Так вот он и сидел со своим кривым носом, пока однажды кто-то из прохожих не посоветовал ему пересесть на другой берег. Прошло лето или два – и нос рыбака выпрямился.

– Удивительно, как это ваш собственный нос до сих пор не искривился от ночных рыбалок, – зевая, вставляет словечко Леста.

– Аг-га, видали, и второй писатель тоже очнулся! Но это не Бог весть какой фокус – проснуться, когда все петухи уже давно слетели со своих жердочек. Поглядите на господина опмана: с первым кукареку он был уже на ногах. Это я понимаю!

Еще о том, о сем переговариваются гости в жилой риге, прежде чем – как выражается Киппель – «навести на себя фасон». Менее всего этот «фасон» заметен именно на самом предпринимателе. Остается лишь изумляться, как это он, ничуть не смущаясь поношенного, с истрепанными рукавами пиджака и залатанных штанов, умудряется все вновь и вновь похваляться своими редкостными деловыми связями и большими доходами, пространно о них разглагольствуя. Однако предприниматель неколебимо верит в свою счастливую звезду и не дает сиюминутным затруднениям сбить себя с толку. В доме жених оглядывает его с головы до ног и приходит к какому-то решению.

– Видите ли, господин Киппель, – произносит Тоотс, позвав гостя в заднюю комнату, – у меня есть тут еще один костюм, потеплее, чем ваш, не наденете ли вы его на время свадьбы? Поверх можете натянуть тулуп моего отца, старикан болен и все равно никуда не поедет.

– Отчего же нет?! Всеконечно! – соглашается торговец.

И спустя некоторое время из задней комнаты хуторского дома выходит господин до того представительный, что другие гости поначалу никак не могут признать в нем Киппеля. Сам Тоотс стоит на пороге и с улыбкой ждет, какой эффект среди его школьных друзей произведет это явление.

– Д-да-а, – произносит Лутс, – теперь не так-то просто определить, кто тут жених – наш школьный друг Йоозеп Тоотс или делец Киппель.

– Не сомневайтесь, – отзывается Киппель, – такие костюмы я и прежде нашивал.

Лишь после того, как гости и обитатели хутора садятся за стол, обнаруживается отсутствие аптекаря.

– Погодите, – Тоотс поднимается из-за стола, – надо все ж таки поглядеть, что поделывает наш старый друг. Алло, господин провизор! Как ваше самочувствие? Вылезайте пить кофе!

– Ох, нет, – откликается аптекарь из печки и кашляет, – не пойду я пить кофе. Я тут еще немножко погреюсь.

– Ну а в церковь… на венчание?

– Ох, нет! Не пойду. Я – старый и больной, лучше уж я подожду, пока свадьба сюда приедет.

– Так и быть. Но поесть-то вы должны, хотя бы немного.

– После, после, господин Тоотс.

Новый приступ кашля сотрясает тело старого господина, гудом отдается в большой печи риги, словно в погребе. Жених готов уже распорядиться, чтобы еду принесли прямо сюда, к устью печи, готов уже послать кого-нибудь в аптеку за лекарством, однако аптекарь не желает ни того, ни другого – он не хочет никого затруднять в такой день, когда у каждого и так довольно забот. Молодому хозяину не остается ничего другого, как, пожав плечами, вернуться к столу.

В тот же момент наружная дверь дома распахивается и на пороге возникает старший сын мастера-портного Кийра, вежливенько здоровается, после чего обращается к жениху:

– Йоозеп, мне надо бы с тобой немного поговорить.

– Очень хорошо. Сними шубу, садись, пей кофе и говори.

– Нет, я хотел так… с глазу на глаз, немного…

– Ну, время терпит, иди, поешь сначала.

– К сожалению, у меня вовсе нет времени. И кофе я уже давно попил. Большое спасибо.

– Да, ты пташка из ранних, – замечает жених, приглашая гостя в заднюю комнату. – Что стряслось? У тебя такое странное лицо, будто…

18

Herr (нем.) – господин.