Страница 55 из 181
— Ты что, не понимаешь, как сейчас плохо с водой? — разозлился я. — Здесь не город, водопровода нет.
— Доброе утро, папа.
— Доброе утро. Ты слышал, что я сказал?
— Да, хорошо. — Он подошел к цистерне и закрыл кран. — Я же хотел…
— Беда в том, что ты никогда не думаешь о других, — сердито продолжал я. — Берешься за все с бухты-барахты.
— Откуда мне было знать?
— Если бы ты потрудился посмотреть по сторонам, то увидел бы какая стоит засуха.
— Я ведь закрыл кран.
Сняв с плеча кусок замши, он принялся протирать «мерседес». Мне не понравилось его собственническое отношение к моей машине.
— Как машина попала на задний двор?
— Я пригнал ее, а как же еще?
— А если бы ты врезался в ворота?
— Я же не врезался.
— Ну, а если бы…
— О господи, папа, ведь это всего лишь машина, а не женщина или что-нибудь такое…
— Думай, прежде чем говорить!
— Пора тебе понять, что я уже не ребенок.
— Ведешь ты себя как ребенок. У тебя нет ни малейшего чувства ответственности.
Он не ответил, но я заметил, как заходили желваки у него на лице.
— Дома целыми днями валяешься, пальцем не шевельнешь. Думаешь, мы вечно будем терпеть это? С какой стати?
Из-за сверкающей светло-серой машины он с улыбкой и, как мне показалось, презрительно поглядел на меня.
— Не один ты побывал на войне, — бросил я ему.
— А что ты вообще знаешь о войне? — с косой усмешкой спросил он.
— Это не. имеет отношения к нашему разговору.
— Если б ты знал…
— Сотни, тысячи молодых парней тоже были в Анголе. И не вздумай уверять меня, что все они вернулись оттуда такими же разочарованными бездельниками.
Мне следовало остановиться, пока не поздно. Если уже не было поздно. Я все разрушал. Я взял его с собой, чтобы как-то пробиться к нему, а теперь сам все губил лишь оттого, что был выведен из себя упрямством матери, поломкой очков и бессмысленным обрядом старого шута, искавшего уже ненужную нам теперь воду. Все эти месяцы после возвращения Луи мы старались относиться к нему терпеливо и с пониманием: он пережил какое-то потрясение и надо было помочь ему вернуться к жизни, чего бы нам это ни стоило. Уже не раз я готов был взорваться, но ради Элизы и Ильзы сдерживал себя. Но сейчас мое терпение лопнуло. К черту. Я и сам недавно был на волосок от смерти и не меньше его нуждаюсь в чуткости и внимании.
— Другие солдаты, вернувшись домой, вновь стали полезными гражданами. Но конечно, не ты.
— А чего ради мне становиться полезным гражданином этой чертовой страны? — взбешенно спросил он.
— Нечего чертыхаться, — холодно заметил я.
— Хочу и чертыхаюсь. Ты тоже несешь ответственность за тот бардак, что творится у нас.
— Ну уж нет. И ради бога, не предъявляй мне этого наивного обвинения.
— Я говорю обо всем твоем поколении!
— Ия тоже. Не перекладывай с больной головы на здоровую.
— Я не просил отправлять меня в Анголу!
Его агрессивность вернула мне чувство уверенного превосходства.
— Послушай, Луи, я всегда считал эти дела с Анголой сплошным идиотизмом. Нам нечего было лезть туда. Это не наше дело. Тут я с тобой согласен. Но как бы то ни было, мы оказались вовлечены в это. А когда попадаешь в такую мясорубку, единственный выход — выстоять. Пытаться переждать в стороне бессмысленно.
— А я и не пытался. Я воевал, — гневно возразил он. — Но тебе легко говорить. А когда сам попадаешь в это месиво, поневоле начинаешь задумываться, почему так случилось. Начинаешь задумываться, за что воюешь, во имя чего убиваешь и во имя чего убьют тебя. Кому охота, чтобы его голова разлетелась на куски только ради того, чтобы это дерьмовое государство не пошатнулось.
— То, что ты называешь дерьмовым государством, — твоя родина. Твоя страна. Чем бы ты был без нее?
— Не ораторствуй, отец. Мы не на митинге.
— Луи!
Я чуть было не ударил его. Думаю, что хорошая порка пошла бы ему только на пользу. Но даже ослепленный яростью, я понимал, что он вполне способен оказать сопротивление и не известно, чем бы это закончилось для меня (мое сердце). В бессильном гневе я глядел на него. Впервые в жизни я вынужден был признать, что не имею над ним физического превосходства. Мне стоило большого труда взять себя в руки.
— Если тебе не нравится наша страна, — заговорил я как можно спокойнее, — ты можешь покинуть ее и поискать лучшую. А не просиживать штаны, ничего не делая.
— А что бывает с теми, кто пытается не сменить страну, а изменить положение дел в ней? Что стало с Бернардом?
— Хватит о нем! Не впутывай его в наш разговор!
— Почему же? Он здесь весьма к месту.
— Нет никакой необходимости провоцировать конфликты, как делал он. Есть и другие методы.
— Выборы? Расшатывание устоев изнутри? Неужели ты еще веришь, что в наше время можно чего-нибудь этим добиться?
— Этим всегда можно добиться многого. — Я полностью восстановил контроль и над собой, и над ситуацией. — Я знаю, как воспринимаешь мир смолоду. Было время, Луи, когда и у меня возникали подобные мысли.
— Ну, и что ты делал?
— Я говорю тебе: есть много других путей. Там, в Анголе, ты ведь и сам понял, к чему приводит насилие. Верно? Вы оставили после себя еще худший ад, чем был до того.
— Отец, я спрашиваю не об этом.
— А я не уверен, что тебе в самом деле нужен мой ответ.
— Ты не понимаешь, о чем я говорю?
Я спокойно глядел на него, чувствуя, что уже вполне владею собой.
— Домывай машину, — бросил я ему и пошел прочь.
— Что с твоими очками? — неожиданно окликнул он меня.
Я резко обернулся, но уже не смог разглядеть выражение его лица. Я так и не понял: хотел он продолжить перепалку или помириться со мной.
— Сломались, — коротко ответил я.
— А как же ты поведешь машину?
— Ничего, как-нибудь.
— Но ты ведь без них почти ничего не видишь.
— Чепуха, я все прекрасно вижу. А кому еще ее вести?
— Могу я.
Я поглядел на его туманную фигуру за сверкающим контуром «мерседеса» и, ничего не ответив, пошел к двери.
Несколько чернокожих еще сидели у парадного входа, дожидаясь своей очереди. Я нерешительно подошел ближе, и они расступились, пропуская меня. Пахло от них ужасно, но мать, казалось, ничего не замечала. Она занималась со своими пациентами, расспрашивала и осматривала их, пускаясь в долгие беседы на коса, которые я понимал с трудом. Я принялся помогать ей, подавая медикаменты из шкафа в углу комнаты: порошки, таблетки, пилюли, средства от поноса и судорог, микстуру против кашля, пластырь, а время от времени ампулы и шприц.
— По-моему, это отнимает у тебя целое утро, — заметил я чуть погодя.
— Да, их с каждым разом все больше.
— Плодятся как микробы.
— Из-за этого я веду с ними настоящую войну. Через неделю опять соберу женщин для уколов. Таблетки давать им бесполезно. Они или просто выбрасывают их, или, наоборот, складывают в мешочек и носят его на шее как талисман.
— Здесь нужно более кардинальное решение.
— Вся загвоздка в мужчинах. Они считают позором, если у жены нет кучи детей. Вот и запрещают им любые средства. Из-за этого уже не раз чуть до убийства не доходило.
Конечно, противозачаточными средствами проблему не решишь. Мать подходила к этому вопросу не с той стороны. Дело было в уровне их жизни. В отсутствии у них чувства ответственности. Да и откуда ему взяться у тех, кто живет за счет моей матушки на ферме? Нужно начать жить в собственном доме, медленно, но неуклонно повышая жизненный уровень, — сколько же раз повторять одно и то же.
Меня раздражало обилие черных тел и тупых лиц вокруг нас.
— Давай-ка попьем чаю, — предложил я. — Тебе надо передохнуть.
— Я не устала.
Но когда я вышел, она последовала за мной, велев терпеливому человеческому стаду ждать ее.
Я пошел мыть руки, даже одежда казалась мне грязной. Но мать отправилась прямо на кухню. Кристина сняла с плиты котел с кипящим чаем.