Страница 11 из 12
И что тут поднялось только! Не забегали, а сорвались все сразу, зазвонили телефоны, затопали кони. И среди всей этой суматохи разобрал утомленный Жиган несколько раз повторявшееся слово «РВС».
Потом затрубила быстро-быстро труба, и от топота задрожали даже стекла.
— Где? — порывисто распахнув дверь, спросил высокий, вооруженный маузером и шашкой командир. — Это ты, мальчуган?.. Васильченко, с собой его, на коня, живо.
Не успел Жиган опомниться, как кто-то схватил, поднял его и усадил на лошадь.
И снова заиграла труба.
— Скорей! — повелительно крикнул кто-то с крыльца.
— Даешь! — дружно ответили десятки голосов с коней.
И сразу сорвавшись с места, как бешеный, врезался в темноту конный отряд.
А в это же время незнакомец и Димка с тревогой ожидали чего-то и чутко прислушивались к тому, что делается в деревне.
— Уходи лучше, сиди дома, Димушка, — несколько раз предлагал незнакомец, — смотри, попадешься и ты вместе со мной.
Но на Димку точно упрямство какое нашло.
— Нет, — категорически мотал он головой, — нет, не пойду.
Он выбрался из угла, разворочал еще больше солому возле стенки и, тщательно забросав снопами небольшое входное отверстие, с трудом протискался обратно.
Сидели молча: было не до разговоров. Один раз только спросил Димка, и то как-то нерешительно:
— А ты вправду, если что, пропуска достанешь до батьки? Я мамке сказал недавно: уедем, говорю, может, в Питер скоро, так она подивилась было, а потом ругать зачала, что ты, говорит, язык, Димка, понапрасну чешешь.
— Достану, достану, только бы…
Но Димка и сам знает, какое большое и страшное это «только бы», и потому он притих у соломы, о чем-то молча и напряженно раздумывая.
Наступал вечер. В пустом обвалившемся сарае каждый угол резче и резче поглядывал темной пустотой и, тускло отсвечивая, расплывались в ней незаметно лучи угасающего солнца.
— Слушай! — Димка задрожал даже от волнения.
— Слышу, не бай, — и незнакомец крепко сжал его за руку, — но кто это?
За деревней, в поле, захлопали выстрелы, частые, неровные… И ветер, сожравши на пути остроту и резкость звуков, донес их сюда беззвучными хлопками игрушечных пушек.
— Может, красные?.. — вспыхнул надеждой Димка.
— Нет, нет, Димка, рано еще.
Выстрелы смолкли. Прошло еще полчаса, топот и крик, наполнившие деревеньку, донесли до сарая тревожную весть, что кто-то уже здесь, рядом. Голоса то приближались, то удалялись — и вот послышались совсем близко-близко…
— И по погребам? И по клуням? — переспросил чей-то резкий голос.
— Везде! — подтвердил другой. — Только, сдается мне, что скорей где-нибудь здесь.
«Головень!» — узнал Димка, а незнакомец протянул куда-то руку, и чуть-чуть блеснул в темноте темный, холодновато-спокойный наган.
— Темно, пес возьми, разве теперь возможно.
— Темно! — откликнулся кто-то.
— Тут и шею себе сломишь. Я полез было в один сарай, а на меня, мать их, доска сверху, чуть не в башку.
— Темно, — и снова Димка узнал Головня, — а место такое подходящее. Не поставить ли вокруг с пяток ребят до рассвета?
И замерли снова скрывающиеся, стараясь дышать потихоньку в солому, потому что близко то и дело проходили оставшиеся дозорные.
Чуть-чуть отлегло. Пробудилась смутная надежда.
Сквозь одну из щелей видно было, как вспыхивал недалеко костер, мигая светлым, колеблющимся огоньком.
Почти что к самой заваленной двери подошла лошадь и нехотя пожевала, похрустывая, солому.
Рассвет не приходил долго… Задрожали наконец на горизонте зарницы, помутнели звезды, виднеющиеся через выломанную дверь, и начало понемногу бледнеть небо.
Скоро обыск. Не успел или не попал вовсе Жиган?..
— Димка, — шепотом проговорил незнакомец, — скоро будут искать. Я не хочу ни за что, чтобы и ты был здесь. В той стороне, где обвалились ворота, есть небольшая щелка. Ты маленький и пролезешь, ползи туда.
— А ты?
— А я тут… Под кирпичами, ты знаешь где, я спрятал сумку, печать и записку про тебя, отдай, когда придут красные. Ну, полезай скорей!
Незнакомец крепко, как большому, пожал в темноте Димкину руку и тихонько толкнул его.
А у Димки жгучие слезы подступили вдруг к горлу, и было ему страшно, и было ему жалко как никогда оставлять одного незнакомца. И, закусив губу, глотая слезы и еле сдерживаясь, чтобы вслух, по-детски, не расплакаться, он пополз, спотыкаясь о разбросанные остатки кирпичей.
— Тара-та-тах! — прорезало вдруг воздух. — Тиу-у, тиу-у… взвизгнуло бешено по сараю.
И крики, и топот, и зазвеневшее эхо от разряженных обойм «Льюисов» — все это так мгновенно врезалось, разбило предрассветную тишину и вместе с ней и долгое ожидание, и напряженность нервов. Димка не заметил и сам, как очутился он опять возле незнакомца. Не будучи более в состоянии сдерживаться, заплакал вслух громко-громко.
— Чего ты, глупый? — радостно вскрикнул незнакомец.
— Да ведь это же они, ей-богу, они, — ответил Димка, улыбаясь, не переставая плакать.
И еще не смолкли выстрелы за деревьями, еще кричали где-то и что-то по улицам, как снова затопали лошади возле сарая.
— Здесь… здесь! — закричал знакомый такой голос. — Куда вы?..
Отлетели снопы в сторону, ворвался свет в щель, и кто-то спросил тревожно и торопливо:
— Вы здесь, товарищ Сергеев?
— Да, да, мы здесь…
И народу кругом сколько взялось откуда-то — командиры, красноармейцы, фельдшер с сумкой, и все улыбались, говорили и кричали что-то совсем невозможное.
— Димка! — захлебываясь от радости, тараторил Жиган. — Я успел… Назад на коне летел… И сейчас с зелеными тоже схватился… в самую гущу… Как рубанул одного по башке, сразу свалился!..
— Ты врешь, Жиган!.. — оборвал его Димка. — Ей-богу, врешь… — А сам смеялся сквозь не высохшие еще слезы.
…В этот день на деревне бы митинг. С бревен, наваленных возле старостиного дома, говорил мужикам речь незнакомец.
Пришло народу много-много: и старики, и бабы, и, конечно, чуть ли не все ребятишки. С любопытством всматривались, охали, ахали и дивились, как это сумел он, скрываясь под сараями…
Мужики слушали внимательно, потому что говорил он про землю, про помещиков, про мир и про все такое.
И решили все, что хорошо большевик говорит, а главное, про самую сущность, и вздыхали мужики, раздумывая, что скажет, — когда уйдет большевик, — Левка, либо кто придет еще, кроме Левки… И вздыхая, приговаривали:
— Ох, когда ж то наступило б скорей…
— Хиба ж можно, щоб ось такое на земле робилось.
И когда, кончив речь, Сергеев велел поднять руки, кто за Советскую власть, то все подняли разом. И не то чтобы Косаврюк босой, или Григоренко погорелый, или разная там мелкота однолошадная, а все как есть, даже Никита-лавочник, даже Митрофан-староста и даже сам Яков-мельник.
Подивился по простоте душевной такому единодушию старый дед Захарий и сказал своей старухе радостно:
— А побачь, Горпина, уси как исть на одном порешили, о то ж доброе делают.
— О, старый, як дети дурные ты. Сдается мне, що не руки, а кулаки некоторые поднимали. Где такое видать, щоб Никита либо Яков за красных были?..
А Димка тем временем вьюном вертелся всюду. И все какие ни на есть ребятишки дивились на него здорово. И целыми ватагами отправлялись высматривать, где прятался беглец, так что к вечеру, как после стада коров, намята и утоптана была солома возле логова.
Должно быть, большим начальником был недавний пленник, потому что слушались его и красноармейцы и командиры здорово, и написал Димке всякие бумаги и на каждую бумагу печать поставил, чтобы не было ни ему, ни матери, ни Топу никакой задержки.
А Жиган среди бойцов чертом ходил и песни такие заворачивал — только ну! И хохотали над ним красноармейцы и дивились на его глотку здорово.
— Жиган, а ты теперь куда?
— Я, брат, фьи-ить! Даешь по станциям, по эшелонам. Эх, я новую песню петь хорошо у них научился: