Когда забудешь, позвони

— Я предполагала, что подобное может жучиться, — нарушила молчание Анна Даниловна. — Вы — публичные люди, Линочка, у многих на языке, у всех на виду. Красивы, талантливы, молоды, востребованы. Наверняка находятся завистники, которые не прочь подпортить вашу жизнь. Зависть — враг счастливых, а сплетни — дурной привкус славы. Вам ли этого не знать?

— Тот человек учился с Олегом вместе, дружил, знает его школьное прозвище. Он — не простой сплетник.

Анна Даниловна замолчала, наверное, не знала, чем возразить.

— Вы не могли бы описать его?

— Для чего?

— Есть кое-какие подозрения.

— Нет, он гнусавил в спину.

— А скажите, пожалуйста, Линочка, — не унималась настырная, — голос того человека не похож на ржавый скрип, точнее, не напоминает ли скрежет? Знаете, как будто распиливают металл?

— Хуже! — передернула плечами Ангелина, вспомнив мерзкий тембр. Ей вдруг стало холодно. Никчемный разговор затягивался, оплетал паутиной неприятных воспоминаний, которые хотелось вырвать из памяти с корнем. Она потрогала чайник: чуть теплый. — Извините, я на минутку. — И вышла в кухню.

Вернувшись, увидела, что довольная гостья смакует варенье, на блюдце чернеет несколько косточек.

— А вы правы, Линочка, действительно очень вкусно! Не нальете и мне чайку?

Метаморфоза была такой разительной и внезапной, что Лина даже растерялась. Она молча налила чай и предложила лакомке конфеты.

— Спасибо, не хочу! — весело отказалась та. Потом посерьезнела: — А хочу кое-что сказать. — Задумчиво уставилась на молодую женщину. — Я знаю, кто распускает эти грязные сплетни, и знаю почему. Уверена, что сумела бы в два счета развеять у вас все сомнения, освободить от недоверия к Олегу и обиды на него. Но, — мягкая улыбка тронула выцветшие губы, — не стану этого делать. Ваше сердце, Лина, живет настоящим, а ум цепляется за прошлое, и они между собой не в ладу. Примирите их. А если не сумеете, значит, так тому и быть. А за чай спасибо. — Поднялась из-за стола. — Пойду, Линочка! Олег не знает, где я, и, должно быть, волнуется.

— Я провожу вас, Анна Даниловна!

— Не беспокойтесь, детка. Я дорогу знаю, — остановила хозяйку гостья, — к тому же она близкая. — И улыбнулась.

А на пороге замешкалась.

— Знаете, Линочка, возможности нашего ума весьма ограниченны, одно только сердце не знает пределов. Не стоит их устанавливать. — Открыла, не дожидаясь помощи, дверь и вышла.

Ответ ей был не нужен. Кажется, она знала гораздо больше того, что могла услышать.

Глава 21

Осень, 1996 год

Баланду она нашла на помойке. Бывший «грамотный» редактор и ловец политических ошибок рылась в железном контейнере в поисках пустых пивных бутылок и еще бог знает чего, о чем не хотелось бы даже думать. К ногам, обутым в нелепые сапоги на низком каблучке, какие лет десять назад расхватывались на бойких распродажах в Останкино, притулилась большая холщовая сумка, заполненная халявной стеклотарой. При виде экс-коллеги поисковая работа заглохла, а работница растерялась, отвернулась, повернулась и с вызовом заявила:

— Сколько лет, сколько зим! Привет, Поволоцкая! А я вот корм для птиц ищу. — Потом, сообразив, что пернатые стеклом не питаются, добавила: — И попутно бутылки собираю. Чего уж добру пропадать, верно? Соседка у меня — пенсионерка. Пенсии еле на хлеб хватает, так я наберу посуды, сдам да куплю ей кусочек масла. Ближнему надо помогать, само собой.

Наивная ложь была такой откровенной и неумелой, так выпирала из маленьких, прищуренных глаз, что Васса почувствовала к бедняге жалость. За свои прежние пакости та, конечно, заслуживала наказания, но только плеткой, не бичом. Она приветливо улыбнулась, игнорируя мягкую тару.

— Здравствуй, Тамара! Очень рада тебя видеть!

— С чего бы? — недоверчиво хмыкнула Баланда. — Мы вроде с тобой не дружили.

— На память не жалуюсь, — пояснила Василиса, — а в памяти — до сих пор вкус твоих пирожков и чая на травах. Помнишь, когда я болела, ты угощала меня домашними пирожками и мятным чаем?

— Там еще зверобой был с ромашкой, — добавила Баланда, деловито выудила пару бутылок, протерла грязной тряпкой и сунула в серую обтрепанную сумку с вылинявшей надписью «Анапа». Потом сняла с рук дырявые вязаные перчатки, аккуратно свернула, вытащила из кармана пальто полиэтиленовый пакетик, положила туда свою оборону от грязи и приткнула в боковой кармашек линялой «Анапы», сколола английской булавкой сломанную молнию и, довольная, выпрямилась. — На сегодня хватит! Сейчас сдам, зайду в магазин, куплю соседке молока с хлебом и двину домой. — Внимательно оглядела стоящую перед собой знакомую незнакомку. — А ты здорово изменилась, прекрасно выглядишь! Ухоженная, красивая, богатая. Замужем?

— Нет.

— А кто ж тебя так наряжает?

— Сама, — улыбнулась Васса. Непосредственность Баланды забавляла. В ее поведении теперь было больше детского интереса, чем нахального любопытства склочницы.

— Ну и правильно! — одобрила та, наклоняясь к упакованной добыче. — Сама о себе не позаботишься — никто не позаботится. — И, пыхтя, приподняла сумку. — Черт, тяжелая!

— Подожди, — остановила труженицу Василиса, — я помогу.

— Давай, — охотно согласилась та, — в два кулака сподручней.

У низкого окошка выстроилась очередь. Последним оказался небритый, помятый тип с мутными глазами и перегаром за версту.

— Мать, — засуетился он вокруг Баланды, — ты, это, присмотри за моими-то, я на минутку. Лады?

— Иди уж, — вздохнула «мать», — только учти: не успеешь — ждать не буду.

— Как штык, мадам! — обрадовался помятый. — Пять минут — и я опять у ваших ног!

— Фигляр, — презрительно фыркнул пожилой мужчина в тирольской вязаной шляпе, — не успел пустые сдать, а уже побежал за полной.

Баланда промолчала, видно, дискуссии в очереди сегодня не привлекали.

— Ты работаешь? — спросила Васса.

— Нет. — И с горечью добавила: — Сократили, само собой, и до пенсии не дали дожить. Теперь у них там в почете молодые и ретивые. Как в той песне: судьба ласкает молодых да рьяных. Помнишь «Собаку на сене»? Какой фильм, какие актеры и что за чудное было время! — На ее глазах вдруг выступили слезы. Она досадливо вытерла их кулачками и беззастенчиво соврала: — Аллергия, глаза чешутся. Ладно, Василек, иди, что тебе тут со мной торчать? Спасибо за помощь.

От этого неожиданного, забытого «Василек» перехватило горло. В коме, который не давал дышать, скаталось все: молодость, обласканная дружбой и любовью, посиделки в Останкинском баре, бесконечные «сценарии эфирного дня» и прозрачная вертушечная дверь второго дома на Королева, 12. Перед Вассой, пытаясь сохранить достоинство, стояла не жалкая немолодая женщина — привет из прошлого. И этот «привет» заслуживал участия.

— Нет, — улыбнулась она, — подожду. Потому что хочу пригласить тебя на чай. Когда-то я пробовала твой мятный, попробуй теперь мой жасминовый.

У Баланды полезли на лоб глаза. За всю жизнь это был первый случай, когда ее звали в гости. Не снисходительно, нехотя, заодно с другими, а уважительно, персонально, с просительной интонацией. Она покраснела как маков цвет и принялась тщательно снимать с рукава старомодного драпового пальто налипшие в трудовом процессе соринки.

— Не знаю, — бормотала в сторону, — у меня еще столько дел. Соседка ждет. Кота завела, тоже ждет.

— Пойдем, Тамара, — тихо позвала Васса, — чайку попьем, повспоминаем, поговорим о жизни. Ничто не посылается без смысла, может, и наша встреча не случайна. А коты — не собаки, они вполне самодостаточны и легко справляются с одиночеством.

— Только не мой! — загордилась Баланда. — Базиль терпеть не может, когда я ухожу, и вечно пакостит: то порвет, то нальет, то расцарапает.

Она с охотой переключилась на кота, и к тому времени, когда они переступали порог квартиры, Василиса знала об этом домашнем тиране все.