Когда забудешь, позвони

— А вы по-прежнему не боитесь солнца? Позвольте, я помогу вам, Василиса.

Январь, 2003 год

— Мотор!

— Разговор с ногой по телефону, дубль один! — выпалила хлопушка.

Легко дотянувшись до аппарата на полу, Олег снимает трубку.

— Алло! — Через пару секунд на лице легкая досада. — Не совсем. — Молчит секунд пять, потом ухмыляется. Пытается согнуть ногу в колене, показывает ей большой палец — дескать, молодец, калека! И весело произносит в пустую трубку: — Ну, если дорогу осилит идущий, едущему пасовать и вовсе не к лицу. — Смотрит на часы. — Сейчас — четырнадцать двадцать.

Через час жду. — Три секунды сосредоточенного молчания. Потом — пресекающим тоном: — Все объяснения в машине. Давай! — Трубка осторожно опускается на рычаг, легкое потягивание всем телом, довольная улыбка и бормотание: — Не будем строить иллюзий!

— Стоп, снято! Отлично, Олег!

Ай да Андрей Саныч! Ай да молодец! Кто ж сомневался, что он найдет выход! Конечно, они продолжают работать. Решено обыграть перелом Олеговой ноги и внести в сценарий некоторые изменения, не принципиальные. Перелом даже пошел на пользу, оттеняет характер — сильный, не сдающийся ни при каких обстоятельствах. А если учесть, что гипс настоящий, а не бутафорный, мужество актера и героя здесь неразделимы.

Конец съемочного дня смазал телефонный звонок.

— Слушаю! — Через пару минут режиссер бросил в трубку всего одно слово: — Понял. — Тут же набрал чей-то номер. — Миша, ты уже в курсе? — Бросил краткое: — Еду! — И быстро направился к выходу из павильона. Не попрощавшись ни с кем.

— Кажется, у нас серьезные неприятности, — пробормотала вересовская тень Анечка Гвоздева. И укоризненно посмотрела на Олега, как будто это он открыл ворота пришедшей беде.

Глава 6

Осень, 1992 год

— Борька, твою мать, на кой ляд здесь циклевка?

— Палыч поставил.

— Бабе своей пусть ставит! Хоть в углу, хоть на полати, а к машине с уважением надо. — Бригадир осторожно перекатил циклевочную машину в прихожую и подошел к рабочим: — Все, мужики, кончай перекур! Хозяин премию обещал, если завтра сдадим.

Глебов погасил в жестяной банке окурок и поднялся с пола. Деньги были нужны.

— Борька, Палыча кликни! Он у мусорки где-то ошивается. А ты что расселся? Подымайся давай! — Васильич дернул за рукав сидящего на полу маляра. — Слыхал байку: курить — здоровью вредить? — Оскалил желтые прокуренные зубы. — Кончай! Вон, уже в штанах дымится, побереги хозяйство-то — еще сгодится! — И хохотнул, довольный собственным плоским каламбуром.

Смех, переходящий в надсадный кашель курильщика, Борис услышал уже за дверью. Ученостью их бригадир похвалиться, конечно, не мог, но дело свое знал отлично: бригада всегда и с товаром, и с наваром. Как-то вечером за бутылкой «Жигулевского» они с Васильичем разговорились, и тот повернулся вдруг неожиданной стороной.

— Вот ты, ученый человек, а под моим началом, — рассуждал бригадир, покуривая. — Сидим мы тут с тобой рядком да о жизни толкуем. И вся твоя наука не объяснит: почему мы, такие разные, на одной досочке оказались? Не знаешь? — Борис промолчал. — То-то. А все потому, Андреич, что твоя наука — от людей, а моя — от Бога, и у нее свой дележ. Она очень простая, несколько слов всего. Не воруй, не подличай, не возносись над людьми — вот и вся грамота. Не убивай — само собой, нет ничего страшнее — живую душу загубить. — Не спеша открыл допотопный, с какими-то вензелями металлический портсигар, вытащил папиросу. — Выучишься этой грамоте — хрен тебя кто скрутит, потому как она душу учит. А сильнее души в мире — ничего. Я к этой науке уже в конце жизни пришел, битый-перебитый. Меня Бог вел, тебя — люди: академики, профессора. Вот и вся между нами разница. Только, сдается, выучка моя для жизни покрепче твоей будет. — Он достал из нагрудного кармана коробок. — Ну, да молодой, умный — выучишься и ты. — Чиркнул спичкой, глубоко затянулся. Борис слушал не перебивая. Что, видимо, льстило старому мастеру. — А правда, что ты — профессор?

Глебов молча кивнул.

— А по какой части?

— Физик, специализируюсь по биоэнергетическим полям.

— А по-русски?

— Мы хотели узнать, где Бог, где черт, — отшутился профессор.

— Куда замахнулись! — удивился бригадир. — А чего их искать? Они — в каждом. И в тебе, и во мне, и в них вон, — кивнул головой на прохожих. — И Бог, и черт — в каждом человеке, друг с дружкой сидят, спорят, кто главнее. Бывает, что побеждает черт. И тогда не человек — нелюдь, — рассуждал бригадир.

А доктор физики, профессор и лауреат внимательно слушал и изредка поддакивал, потягивая душистое пенное пиво. Кто бы сказал год назад, что такое возможно — рассмеялся бы в лицо фантазеру. Но экспериментатор теперь сам попал в положение подопытного, и результаты проявлялись весьма любопытные. Так, например, выяснилось, что никого здесь не волнуют ни его звания, ни знания, ни прежний статус, ни научные открытия. Окружающих его людей интересует другое: жлоб он или готов поделиться, надежный или может заложить, выручит или подставит. И это открытие, далеко не единственное, оказалось для Бориса Андреевича Глебова очень важным.

— Ой! — радостно вскрикнула живая преграда, выросшая невесть откуда на пути. — Здрасьте, Борис Андреич! А я папу ищу, вы не знаете, где он? — Девушка стояла вплотную, прикасаясь грудью. Из-под рыжей челки невинно улыбались хитрые зеленые глаза.

— Добрый вечер! Извините, Оля, задумался, — пробормотал Борис и отступил в сторону.

— Можно вас попросить об одной вещи? — Ольга сделала шаг влево и опять оказалась лицом к лицу.

Не может же он петлять, как заяц!

— Да?

— Пожалуйста, задумывайтесь почаще! — выдохнула «преграда» и, резко повернувшись, скользнула по его лицу волной душистых волос.

Стройная фигурка удалялась, подчеркнуто покачивая бедрами. «Черт! Хорошо, на улице столкнулись — не в подъезде, — с облегчением подумал Борис, чувствуя, как против воли загорячело в паху. — Не хватало еще кинуться на эту девочку среди бела дня. Как брызжущий гормонами юнец!» Он усмехнулся, вспомнив зеленые глаза и поддразнивающее прикосновение упругой груди — эта девочка иным дамам сто очков форы даст. Ольга уже месяца три откровенно заигрывала с Глебовым, дразня молодостью и обаянием. Впервые Борис встретился с ней на заправке. Подавая деньги в маленькое окошко, услышал сзади знакомый голос и повернулся:

— Добрый день, Федор Васильич!

— О, кого вижу! — обрадовался бригадир. — Здорово! Знакомься, это — дочка моя, Ольга. Студентка! Вот, везу ее в лес, птиц послушать. Говорит, для экзамена надо, изучают голоса. А что их изучать? Бери да слушай, душой радуйся.

Васильич был непохож на себя: многословен, суетлив, с его обычно озабоченного лица не сходила блаженная улыбка.

— Здравствуйте, Борис Андреевич! — На Бориса с интересом уставились два миндалевидных зеленых глаза, весело морщился аккуратный носик, и приветливо улыбались пухлые губы. Такие губы, раздражая, назойливо лезли в глаза с обложек модных журналов, когда он разыскивал дома под этим ворохом макулатуры вечно пропадавшую куда-то программу передач. Поэтому их обладательница априори вызвала досаду.

— Добрый день, — стараясь казаться вежливым, ответил он. — А мы разве знакомы?

— Нет, конечно! — развеселилась девушка, не обращая внимания на суховатый тон. — Но мне папа о вас рассказывал. И признаюсь, в жизни вы еще интереснее.

Любопытно!

— Простите, я спешу. Приятно было познакомиться. Симпатичная у вас дочка, Федор Васильич, — польстил он бригадиру.

Мастер просиял. Понятное дело: поздний ребенок — родительский рай. А что старик блаженствует без лупы видно.

С той встречи Борис частенько стал натыкаться на бригадирскую дочку. То она заскочит отцу обед передать, то попросит ключи от машины, то интересуется обоями, то паркетом, то отделанной квартирой. Пары недель хватило, чтобы понять: эти встречи подстраиваются сознательно. А в последнее время уже не просто косит зеленым глазом — старается прикоснуться. Рукой, плечом, бедром, грудью. Испытывает на прочность? Черт, он же не евнух!