ВИА «Орден Единорога»

Наталья Лукьянова

ВИА «ОРДЕН ЕДИНОРОГА»

Часть вторая.

ГЛАВА 1

Битя шла, задирая вверх голую, как коленка, голову и принюхиваясь к небу. Ведь где-то там, по тексту Шевчука, осенью жгут корабли. Ветер и правда обматывал вокруг ее благодарного носа чуть слышимые запахи кострища.

Конечно, Битя понимала, что это за Экоцентром дворники жгут листья, но все-таки ей хотелось верить, что к вполне земным запахам примешиваются и те, заоблачные. И, главное, не отрывать ни на секунду взгляда от неба, чтобы в какой-то момент вдруг заметить показавшуюся из-за рериховской кручи облаков панораму мрачноватого и торжественного ритуала, свершаемого небесными кормщиками.

«…Осень… Мне бы прочь от земли…»— благоговейно прошептала Битя, но получилось наоборот. Запнувшись за вечно развязывающийся шнурок, девчонка полетела носом в аккуратную рыжую кучу, разрушая работу мрачной техи в растянутой буклированной шапке и ватнике, на лету страхуя драгоценную гитару.

С насмешливым ржанием прошуршала мимо иномарка, в салоне которой надрывно ныл блевотный красавчик Влад Сташевский: «Листья! Стелите постели! Стелите постели! Для влюбленных на темных аллеях! На темных аллеях!»…

«Ага, представляю! — вызверилась ненавидящая попсу Битька, — Целая аллея трахающихся на асфальте влюбленных! Это ж надо такое петь!»Вообще-то, Битька принципиально не употребляла ни ненормативной, ни похабно-смысловой лексики вслух, если только эти слова не были частью текста какого-нибудь хорошего рок-энд-ролла. Ну про себя изредка.

Зато тетя в шапке припечатала на многострадальную Битькину лысину уйму непечатного.

— Дворник! Милый дворник! — нежно взвыла Битя, поднимаясь и отряхивая джинсы и куртку и протягивая к работнице метлы распахнутые руки, — Подмети меня с мостовой! — (теха на мгновенье приплющилась), — Дворник! Милый дворник… — и с чуть более безопасного расстояния, — Жопа с метлой!

— Ах ты! Углан …нутый! Рожа интернатская! Мать перемать! Лучше б всех вас топили как котят, отказников …нутых!!!

Битька по-Цоевски выпятила челюсть и показала тетке палец через плечо, как в «Игле».

То, что ее приняли за пацана, Битьку ничуть не огорчило — дело привычное, вон старухи даже небритых бугаев-байкеров «девушкой»называют, ориентируясь на «конские хвосты». Обидно, что разгадала детдомовскую принадлежность. Ведь вроде сейчас и тряпки современные вполне и неодинаковые, и парами можно не ходить — а все равно как клейменые. На всю жизнь. Будто негры.

Даже от тех воспитателей, что сами из интернатовских, казенной соской за версту тащит. И это просто убивает. На всю жизнь, а?! На всю жизнь!

Да нет, Битька не стыдится, просто… Просто так не должно быть! Не должно. Ущербные, третий сорт. Как совковые куклы Оли и Тани с вечной коричневой химией на одинаковых болванках.

А, впрочем, какую прическу ни делай… Вон даже под Котовского не помогает. Надо будет обновить рисованную татуировку на затылке.

Время вокруг принято называть «сумерки». Хотя Битька назвала бы его скорее «молочное время»или «Время мелованного воздуха». Теплое, но с прохладными, чуть солоноватыми прожилками. В такие часы спокойно на душе, и удивительно светло и прозрачно на улицах, а в домах кое-где зажигают легкий ненавязчивый свет.

И Битька заглядывает в окна. Без зависти и грусти, но с неизбывным доброжелательным любопытством.

Заоконные миры загадочны и гораздо более недоступны, чем любые параллельные. Битьке думается, что есть должно быть такие места, где и само понятие «место» совершенно не существует, и где абсолютно все так, как никогда не придумает и не опишет ни один фантаст, ибо он — человек, а там — все абсолютно «Иное». И тоже создано «по образу и подобию Его». Так же вот и эти, заоконные, миры.

Что такое семья? Как вести хозяйство? Что происходит, когда открываешь холодильник? И каковы чувства и ощущения пылесосящего ковер? Помогает, правда, телевизор, но и он лишь отчасти говорит на знакомом языке, а половина всего, что он показывает — для Битьки и остальных интернатовских — папуасские ритуалы.

Ну, конечно, для той их части, что никогда не имели семьи, и из роддомовской кроватки на колесиках сразу переселились под клетчатое одеяло и штампованное белье.

Сколько Битька вынесла из-за этого белья! Точнее, из-за своей борьбы с этими штампами. Она их вырезала и зашивала дырку; она их закрашивала и раскрашивала; дополняла расшифровками от которых «сокамерники»чуть не описывали постели со смеху; белое белье с помощью зеленки делала покрытым уютным горошком.

В ответ на все предъявляемые обвинения и наказания требовала, чтобы ей выделили одну пару только Ее белья, и она сама бы его стирала. Одну пару, ну хоть на десять лет. Не стоит и говорить, что все впустую. Ладно хоть имя свое она отстояла.

Лет в девять Битька торжественно покончила со своим, налепленным равнодушными (во всяком случае, такими они ей представлялись) тетками в Доме Малютки имечком, как там его: Оля? Таня? Маня? Достаточно того, что никто не ломал голову над тем, как ее назвать. И в журнале, доверенном ей как старосте с красивым почерком для составления какой-то сводки успеваемости, начисто вытерла липучкой на каждой странице То имя и вписала Настоящее: Беатриче.

Как раз накануне их вывели, как всегда строем, в настоящий театр. Весь спектакль будущая Беатриче просидела, вцепившись в рукоятки кресла с распахнутыми до боли глазами, а губы повторяли каждое движение губ актрисы, точнее, ее героини в берете с пером и со шпагой. Та тоже была сиротой, но кто бы ее в том упрекнул…

Война за имя заставила Беатриче отказаться от мелких претензий насчет общего отбоя и прочего во имя одной, Великой, цели. Надо сказать, рисковала она страшно. И если бы не благосклонность классной воспитательницы легко могла сгрохотать в психушку или спецуху. Та сумела склонить непреклонную Беатриче к компромиссу, и теперь пусть «липовое»имя и сохранялось в документах, но из памяти человеческой оно постепенно стиралось.

На старое имя Битька просто не откликалась и никак не реагировала. В конце концов, более умные и добрые учителя, смирившись, стали звать ее «Беатой», англичанка решила, что это в духе предмета и звала «Бьюти». Разве что математичка до сих пор с убийственной язвой зычно провозглашала: «Ваше величество, Биссектриса Ивановна, извольте к доске».

А ребята, те быстро перекрестили ее в Битьку. Не особенно красиво и звучно, зато это прозвище от настоящего имени. А что касается фамилии… Через полгода она у Битьки будет другая. Беатриче Гарвей. Съели?! Как захочется Битьке, так в паспорте и напишет — имеет право.

Правда у Битьки у самой внутри холодело от этого красивого имени, взятого наполовину у не запомненного драматурга наполовину у Грина. Она бы, вообще-то, предпочла быть просто Аленой Заболотных, например, или Машей Кутеповой, да и одевалась бы она, возможно, более скромно, но…

Что делать… Битька и сама осознавала, что в своем стремлении быть как все, она напоминает индусов в европейском костюме. Тот еще прикол. «Джимми, Джимми, ача, ача…»

Так, не особенно весело досвистела Беата Гарвей до «Мифа». Гордая корпорация с одноименным самому навороченному и модному в городе кафе нахохленными воробышками восседала вдоль кирпичной стены оного. Несмотря на теплый вечер, корпорация старательно куталась в короткие курточки и выношенные свитера, черепашками втягивая цыпчатые конечности под ненадежные панцири одежек. И только шеи напряженно вытягивались в сторону дороги и за угол: фирма ждала клиентов.

Битька приземлилась между двух ведер и товарищески притиснула к себе «Крана», самого маленького в компании. «Кран»являлся на этот момент еще дошколенком, и вряд ли был бы взят в дело, но жил на первом этаже, и его бабуля через раз позволяла набирать воду (за что и «Кран»). А с первого, это вам не с четвертого таскать. Кран тут же сунулся к Битьке за пазуху, и лишь зыркал оттуда на дорогу и еще тихонько сморкался в толстовку, где-то в плечо Вите Цою.