Страница 4 из 79
— Итак, значит, едем?
Я ответил ему молчаливым взглядом, в котором, вероятно, он мог прочитать благодарное восхищение. Когда я теперь вспоминаю эту минуту, то мне кажется, что наш вагон несся по каким-то лучезарным полям, залитым ярким светом, а кругом меня стоял золотистый туман, и в нем плавал восхитительный образ Теодора Негри, артиста-декламатора… проповедника… «нового человека»…
— Станция Ворожба… Десять минут…
Я захватил свой чемоданчик. Негри попрощался с офицером. Пассажир в рыжем пальто с утиным носом хотел что-то сказать мне, но я, подхваченный вихрем восторга, не обратил на него внимания и выскочил из вагона. Негри в сопровождении носильщика вышел вслед за мною, кивнул носильщику на мой чемодан и, взяв меня под руку, повел в зал 1-го класса. Мне было неловко, но он усадил меня за стол так мягко и так властно, что я не посмел сопротивляться.
— Карту, — сказал он лакею.
Я почувствовал себя в затруднении, когда лакей во фраке и нитяных перчатках подал карту. Трата «на обед в первом классе» казалась мне непростительной роскошью. Впрочем, глаза мои уткнулись в «борщ — 30 копеек». Это было сносно. Негри велел себе подать рюмку водки, рюмку коньяку и третью рюмку пустую. Затем икры и осетрины… В пустой рюмке он смешал коньяк с водкой и аппетитно выпил.
Публика прошумела около буфета и схлынула. Поезд свистнул, громыхнул и умчался. Остался пустой зал с скромным буфетом, и мы двое. В открытую дверь виднелся немощеный дворик, скромные железнодорожные постройки и поля с новым заманчивым простором. Слышался звон бубенцов, и виднелись костистые лошади, запряженные по-русски.
Негри обтер усы салфеткой и поманил лакея. Боясь, чтобы он не заплатил и моих тридцати копеек, я торопливо схватился за кошелек. Негри, улыбаясь, посмотрел на меня и сказал:
— Вы хотите? Ну что ж, хорошо… В Сумах сочтемся. Лучше всего, когда в дороге ведет расход кто-нибудь один. Приучайтесь, юноша, приучайтесь… За меня рупь пятьдесят, ваших тридцать… Гривенник ему на чай. Позови, братец, ямщика.
Вошел ямщик в кафтане с очень короткой талией и в очень грязных сапогах и почтительно остановился.
Негри посмотрел на него смеющимися глазами и сказал:
— Здравствуй, друг Павло. Как поживаешь?
— Я Герасим, — ответил ямщик с удивлением.
— Да, да, Герасим… Я забыл. Павло другой.
— Вы меня знаете, ваше благородие? — спросил ямщик простодушно.
— Конечно, знаю. И знаю, у кого ты служишь.
И, повернувшись ко мне, он сказал, весело играя карими глазами:
— Хозяин его — человек популярный, но… — прибавил он тише, — страшный кулак. Это ведь про вашего хозяина есть стихи:
Что? Неправда? — повернулся он к ямщику.
— В аккурат, — ответил тот с простодушным удивлением и растерянно оглянулся на лакеев и буфетчиков. Те смеялись выходкам затейливого господина.
— Ну, Герасим, поедем в Сумы. Что возьмешь?
— Цена известная. Три целковых.
— Два с полтиной, двадцать на чай. Хозяину скажи: вез господина Негри, артиста. Он знает. Ну, бери чемоданы.
Ямщик опять беспомощно оглянулся и покорно взял наши вещи…
Минут через двадцать крыша вокзала и верхушка водокачки едва виднелись за неровностью степи, а где-то очень далеко над горизонтом бежал клубок белого пара. Негри с наслаждением вдохнул свежий воздух и сказал:
— Спасибо, сторона родная, за твой врачующий простор!.. Вы, конечно, этого еще не понимаете? Вам врачующий простор не нужен. Д Некрасова любите?
— Очень.
— И знаете?
— Знаю из Некрасова много…
— Прочтите-ка что-нибудь.
Я оглянулся кругом. Поля были почти убраны, но кое-где лежали еще кресты снопов, розовели загоны гречи и по дороге ползли нагруженные возы. Из-за бугpa выделялись соломенные крыши деревеньки. Я начал читать:
Негри сначала легко поморщился, но потом стал внимательно слушать. Последнюю строфу он вдруг выхватил у меня и закончил сам. Мне показалось это так, точно он схватил всю тихую поэзию этих полей, и шорохи ветра в жнивьях, и звон где-то в лощине оттачиваемой косы — и перевел все это в задушевную гармонию некрасовского стиха. От ощущения щемящей, счастливой грусти на глазах у меня проступили слезы.
Он взглянул искоса и сказал:
— А у вас есть чувство. Читаете вы, положим, еще неважно. Но можете, пожалуй, при некоторой выучке прочесть прилично. А Шевченко?
— Еще хуже, — ответил я.
— Попробуйте.
Я прочел что-то неуверенно и сбиваясь, так как совсем не владел украинским выговором. Он опять поморщился и сказал:
— Н-да… Это уж совсем плохо… А Некрасова вы чувствуете. Да, да… С Некрасовым могло бы сойти, — прибавил он про себя.
Стало темнеть. Над полями стояли тишина и угасание. Незаметно зажигались одна за другой яркие звезды. На горизонте долго лежала светлая полоса, потом и она расплылась. Мы ехали молча. Скоро приедем и расстанемся. Мне было жаль терять время на молчание…
— Скажите, пожалуйста, — заговорил я робко…
— Что такое, юноша?
— Вы вот разговаривали с этим молодым офицером о нечаевском процессе…
— Да, да… Вы слушали?
— Слышал кое-что. И мне хочется спросить: зачем они убили Иванова?
— Так было нужно, — сказал Негри жестко.
— Но ведь Иванов был честный человек… все говорят, что он не был доносчиком.
— Да… и хороший был… а так было нужно, — отрезал Негри категорично и смолк.
«Он, вероятно, знает больше, чем напечатано в газетах… Может быть, он тоже участвовал в этих делах… И он, и тот молодой офицер…»
Ночь наполнялась для меня туманными и таинственными образами. Хотя я все-таки не понимал, зачем «это» было нужно, и не мог согласиться, что это могло быть нужно, но расспрашивать дальше не посмел.
Где-то вдали замелькали неясные огоньки. Должно быть, город. Еще полчаса, и конец пути. Мне это было так неприятно, точно я ехал с любимой девушкой… Негри, как бы угадав мои мысли, повернулся ко мне и сказал:
— Слушайте, юноша! Вы не могли бы остаться в Сумах на несколько дней?
И, не ожидая ответа, сказал живо:
— Знаете, мы бы с вами вместе выступили в концерте…
Я удивился, почти испугался. Я? В концерте, перед публикой на подмостках… Это невозможно! Но Негри находил, что это пустяки. Он все обдумал. В моем чтении есть все-таки чувство. Дня в два, пока напечатают афиши, он меня «поставит». Фрак для меня можно достать напрокат. Мой дядя постарается заинтересовать публику, раздаст между судейскими билеты… Ведь это будет чудесно.
Не знаю, что бы из этого вышло и сумел ли бы я при других обстоятельствах отказать этому «замечательному человеку», сильно овладевшему моей волей, но у меня было мало времени: пятнадцатое близко, а мне еще нужно остановиться в Москве, чтобы повидаться с сестрой, нанять в Петербурге комнату…
— Жаль, жаль, — сказал Негри разочарованно. — Ну а в том, что я у вас теперь попрошу, вы уже мне наверное не откажете?..
— Что только могу, — ответил я горячо.
— Это вы можете: ночь мы переночуем вместе в гостинице, а дядю вы разыщете завтра утром. Скажу вам правду: мне просто жаль расставаться с вами…
— О, конечно… — заговорил я, сбиваясь… — Я тоже… Вы не знаете… я… мне…
Я окончательно сконфузился и смолк.
В Сумы мы приехали поздно и остановились в плохонькой «гостинице с номерами». Я кое-как устроился на стульях, которые несколько раз разъезжались подо мною. Но и сон, и частое просыпание от беспокойного ложа были приятны. Я проектировал в уме письмо к матери: она может быть спокойна на мой счет. Я сумею найти то, что мне нужно. Мне везет: вот я уже познакомился с замечательным, необыкновенным человеком!