Вперед к обезьяне!

— Слушаюсь, мэм! — ответила та. — Кажется, мэм, сенаторов иногда выбирают.

— Не зови меня «мэм»! Я не «мэм», а «мадам»! — Далекие предки мадам Софи имели какое-то отношение к Франции, понимающей толк в женщинах. И глава заведения пользовалась каждым случаем, чтобы подчеркнуть свое происхождение. — Сенаторов действительно иногда выбирают. Они являются советчиками господина президента. Но сенатором может стать не каждый. Чтобы стать сенатором, надо иметь очень большую голову и еще большие деньги. Ну вот ты, Джета, можешь стать сенатором?

— Вряд ли, мадам. Если даже вдруг у меня вырастет голова.

— Ну-ка без острот! — оборвала Жаба и несколько раз громко хлопнула в ладоши.

— Слушать всем внимательно! Все вы знаете господина Блим-Бляма. Он начинает новую колоссальную игру. И мы с вами будем участвовать в ней. За приличную плату, конечно.

По спальне пронесся легкий вздох.

— Игра называется «Друг президента». Отныне каждый взрослый человек, если на него падет выбор, целую неделю будет первым Другом господина президента! Он будет советовать, подсказывать, помогать. Пятьдесят два раза в год мы будем узнавать имя человека, которому повезло! Отныне любой может стать Другом господина президента. Понимаете? Сенатором может стать вовсе не каждый, а Другом президента любой, на кого падет выбор! Вот в чем подлинная демократия.

— А откуда же возьмутся эти друзья? — поинтересовалась Джета.

— Я же говорю, кому повезет, — принялась растолковывать Жаба. — Каждую неделю главный компьютер страны будет выбирать самого достойного. Он сам всех проверит, просеет и решит, кто самый счастливый. Все понятно?

— Даже я могу стать подругой господина президента? — рискнула спросить одна из девушек.

— Не подругой, а другом! Если машина выберет тебя, то ты станешь человеком, которому повезло!

— Если бы меня выбрали, я бы всем нам увеличила жалованье вдвое!

Девицы зашумели, заговорили.

— Тихо! — повысила голос мадам. — Я хочу, чтобы вы поняли главное в этой гениальной игре. Подлинная демократия! Никаких денег! Никаких связей и знакомств! На кого покажет счетная машина — тот Друг! Ясно?

— А если машина вдруг сломается? — негромко заметила Джета.

Мадам Софи подозрительно посмотрела на нее.

— Машину можно починить, и демократия будет восстановлена. Игра будет проходить в нашем отеле. Итак, мои дорогие, через час состоится первая репетиция встречи Друга мистера президента. Та, которая опоздает, крупно об этом пожалеет…

Жаба тяжело прошла по дортуару. Под ее взглядом полуодетые рядовые зябко передергивали плечами, ежились, но никто не смел отвернуться.

Когда мадам Софи покинула помещение, женский батальон несколько секунд еще хранил молчание. Первой его нарушила Джета:

— Придется, девочки, послужить нашей демократии!..

И снова никто не понял, говорит она серьезно или скрывает улыбку…

Блим-Блям, если бы слышал эту реплику, несомненно, принял бы ее за чистую монету. Обдумывая новую игру, он, разумеется, не забывал о личной популярности, но при всем этом он искренне хотел помочь демократии. Однако в столице на первых порах его не поняли…

Рисовать императоров, королей и прочих владык всегда считалось весьма опасным занятием. Неудачно изображенный монарший нос мог стоить художнику головы. Но венценосцы неукротимо желали быть запечатленными на кусках холста, обрамленных золочеными рамами. Как известно, спрос всегда рождал предложение, и один за другим на свет божий появлялись гениальные живописцы. Стоя у своих мольбертов, они часами бесстрашно повелевали властелинами, диктуя, как им сидеть, куда смотреть, и те не только сносили любые капризы мастеров, но и платили немалые деньги, чтобы остаться в памяти потомков в достаточно достойном и приличном виде.

Изобретение фотографии сначала несколько облегчило участь монархов, и в первую очередь — их финансовое положение. Фотоснимок, даже так называемый художественный, стоил намного дешевле, чем холст, исписанный маслом. И если не считать, что придворный фотограф требовал ненадолго замереть перед несуразным ящиком на треноге и при этом нещадно жег магний, то никаких особых неудобств сиятельным лицам фотография не причиняла. Но так было только с самого начала.

Со временем властелинов стало значительно меньше, а фотографов, наоборот, значительно больше. К тому же они научились делать моментальные снимки. Коронованные особы быстро осознали, насколько невыгодно остаться в истории с глупо задранной ногой либо с широко открытым ртом с поднесенной к нему вилкой, и стали дружно избегать репортеров. Но на помощь к репортерам пришли кино — и телеоператоры. Объединенными усилиями они загнали сильных мира сего в угол, и к концу XX века руководящие лица хорошо усвоили правила игры.

Без тщательных репетиций, без выученных перед зеркалом улыбок, без точно продуманных жестов и слов никто из государственных деятелей не рисковал появляться перед беспощадными объективами. Талантливые режиссеры готовили каждый публичный шаг государственного лица, начиная от предвыборных речей и кончая прогулкой с любимой собакой. Особенно жесткие требования режиссеры предъявляли кандидатам на высшие государственные должности.

Например, по мнению режиссеров, лицо, собиравшееся выставить свою кандидатуру на пост президента страны, должно было располагать более или менее сносной внешностью — иначе оно не могло рассчитывать на голоса женщин. Оно должно было непременно уметь гонять в регби или хотя бы стучать в крокет — иначе нельзя было понравиться той части населения, которая увлекалась спортом. Молодежь ни за что не отдала бы свои голоса тому, у кого не было среди друзей популярного певца или комика. Военные не дали бы избрать кандидата, который публично не клялся бы в своей любви к армии и не имел бы в прошлом хотя бы минимальных воинских заслуг. Промышленники не испытывали доверия к кандидату, если не видели его с солидным деловым портфелем в руках. А если ко всему этому добавить, что все общественные круги считали большой удачей, когда будущий президент мог доказать, что он достаточно мудр, последователен, справедлив, то легко представить, каких трудов стоило подыскать подходящих кандидатов. В конце концов было решено проводить выборы достаточно редко, по крайней мере не чаще чем раз в восемь лет…

Генерал-президент правил страной седьмой год подряд. Собираясь выдвинуть свою кандидатуру на второй срок, он тщательно взвешивал каждый свой шаг, опасаясь ненароком повредить собственной репутации. Естественно, что предложение Блим-Бляма, несмотря на то что оно было единогласно поддержано директорами солидной Радиокорпорации, канцелярия президента признала легкомысленным и отвергла его без особых обсуждений. Помощник президента по делам прессы не усмотрел в идее Блим-Бляма ничего интересного, а кто-то из его подчиненных вообще счел само название игры — «Друг президента» — настолько сомнительным, что к делу был на всякий случай привлечен Особый комитет, и подозрительный сценарий в итоге попал на стол сенатора Дана.

Сенатор был столь известной личностью, что даже его фамилия была давно забыта. Зато вся страна хорошо помнила его имя. Поскольку в своих речах этот политик позволял себе пересказывать анекдоты, он слыл шутником. Однако его комитет занимался далеко не шуточными делами — любой намек на деяние, направленное против устоев общества, немедленно становился предметом разбирательства. Чиновники комитета вовсю звенели ключами от концлагерей.

Получив приглашение навестить веселого сенатора, Блим-Блям основательно струсил. Мало того, что приходилось, покинув надежные стены Радиокорпорации, совершить опасную прогулку в столицу, там предстоял еще более страшный разговор. Вмешательства Особого комитета радиогений никак не ожидал и вошел в кабинет сенатора, испытывая неуемную противную дрожь. В кабинете никого не было.

Все кабинеты выдающихся лиц, как правило, призваны подавлять посетителя своими размерами. Чем выше пост, тем больше площадь. В этом отношении кабинет сенатора Дана не был исключением. Такой знаток по части бутафории, как Блим-Блям, сразу понял, что проект этого помещения делал выдающийся специалист. Невероятно огромное, с двумя глухими стенами, сходившимися острым углом, и третьей стеной-окном, остававшимся за спиной посетителя, оно внушало только страх. Входивший видел перед собой лишь безвыходный угол с подковообразным, поднятым на возвышение столом. Блим-Блям осторожно присел на простой жесткий стул, стоявший у подножия стола, и эшафот из полированных досок сразу вознесся над ним, а уж высокая спинка кресла, предназначавшегося для сенатора Дана, и вовсе, казалось, очутилась на потолке. Чтобы посмотреть в глаза хозяину кабинета, посетителю надо было задирать голову. Блим-Блям попробовал — это оказалось неудобно, унизительно и, что уже было совершенно непонятно, почему-то очень страшно…