Страница 61 из 63
В шлемофоне запищал сигнал вызова, Морозов ответил и услышал голос Драммонда, прерываемый бурным дыханием:
— Нападение! Морозов, они напали на нас, их было больше десятка… Они накинулись внезапно и разрядили четырех роботов. Четырех!
— Отправляйтесь в десантную лодку, Драммонд! Нет, погодите. Вы доложили Чейсу?
Уйдя вместо заболевшего Баркли в десант, Морозов временно передал командование экспедицией Чейсу. Сегодня распоряжается Чейс, и он, Морозов, не должен вмешиваться.
— Разумеется, доложил. Чейс требует продолжать разведку.
— Сейчас я с ним переговорю, а потом вызову вас.
Морозов оставил Заостровцева рядом с Коротковым, велев не отходить ни на шаг, а сам поспешил в кабину вездехода к рации. Оставались считанные минуты до очередного вхождения корабля в радиотень, надо было успеть связаться. Чейс ответил на вызов сразу.
— Да, я приказал продолжать разведку, — сказал он своим хрипловатым грубым голосом. — У Драммонда осталось еще пять штук…
— Не стоит рисковать последними автоматами, Роджер. Уж очень они ярят плутонян. Предлагаю отозвать Драммонда.
— Будь по-вашему, — проворчал Чейс. — В конце концов вы начальник экспедиции…
Его голос удалялся, корабль заходил в радиотень. Морозов вызвал Драммонда и передал приказание: немедленно ехать к Черных, укрыться в лодке и ожидать прибытия основной группы.
Он вышел из вездехода и увидел: Заостровцев стоял возле экрана, стоял неподвижно, только чуть шевелилась рука в перчатке, — и это медленное шевеление, будто поиск невидимой опоры, мгновенно перенесло мысль Морозова в далекое прошлое, в тот сумасшедший рейс, когда танкер «Апшерон» ослеп в Ю-поле и практикант Заостровцев, вот так же медленно шевеля пальцами, как бы на ощупь выводил корабль из беды, из гибели..
Абориген с палкой-разрядником в руке стоял против Заостровцева, против экрана, это, конечно, и был тот самый — Единственный Зритель. Он ничем не отличался от своих соплеменников-«жезлоносцев»: ни цветом шерсти, ни формой пряжки, поблескивающей в свете экрана, ни чертами лица.
Морозов сделал несколько шагов, чтобы ближе встать к Заостровцеву. Не вспугнуть бы аборигена, не помешать… Не верилось, что эти двое вступили в общение, что они понимают друг друга… Лицо Заостровцева за стеклом шлема было сонным, глаза полуприкрыты…
…Слепящая вспышка света и — огонь, огонь, огонь. Горы стекают огненным потоком. В огонь превращаются камни и строения, леса и пустыни — все пространство.
Все сожжено. Безмолвие. Гибель.
Нет. Не все. В черном замкнутом подземелье копошатся фигурки. Сколько их? Очень слабый свет, трудно понять. Кажется, их немного.
Это глубокий колодец, да, он должен быть глубоким. Потому что именно здесь находится… что это? Нечто разветвленное… нет, скорее это похоже на корни… массивные корни какого-то растения.
Непонятно. Непонятно.
Они торопятся, эти фигурки в подземелье, они что-то делают беспрерывно, настойчиво. Как будто кольца, да, мелкие колечки, наборы колец иногда поблескивают у них в руках.
Их становится меньше. Всего несколько живых фигурок. Да и как им выжить в этом колодце, где наверняка уже нечем дышать и нечего есть? Сколько проходит времени? Месяц, год, десятилетие?
Лестница. Они лезут по лестнице — куда?! На поверхность? Но там — сожженная пустыня, оплавленная земля, над которой — вечная ночь и холод Открытого Пространства. Куда они лезут, эти пятеро, — на верную гибель? Последний раз взглянуть на черное небо и звезды?
Нет. Круглая площадка в шахте. Отсюда вдруг — луч! Плавится грунт, и все дальше уходит куда-то вбок пробиваемый лучом тоннель.
Теперь их трое. Трое выходят из тоннеля. Они долго стоят под черным небом, под немигающими, сдвинутыми, незнакомыми звездами. Стоят на застывшем лавовом поле, под которым навеки погребен их город.
Дерево. Невысокое, слабо светящееся в вечной ночи. Дерево, вокруг которого ходят фигурки. О, их много! Гораздо больше, чем было вначале в подземелье. Что-то они переносят. Вот и на склоне горы они что-то делают. Там вспыхивают и гаснут огоньки.
Огоньки, огоньки. Теперь они перебегают по всей долине. Выплескивая струи огня, мерно идут какие-то круглоголовые, будто в металлических шлемах, будто в латах стальных, прямоугольные, несокрушимые. Они идут ровной шеренгой — от края до края мерное неудержимое движение. Невозможно остановить. Надо остановить! Они несут гибель. Устилают долину трупами. Они уничтожат всех, кто жив, если их не остановить.
Остановить — но как?
Огненный смерч — вначале медленно, потом, словно раскручиваясь, все быстрее, быстрее, быстрее…
Заостровцев вскинул голову, раскрыл глаза. Единственный Зритель уходил, пятился. На него наступал, подняв руку с зажатым разрядником, другой абориген. Бурая шерсть у этого «жезлоносца» отливала сединой, и седым был венчик волос вокруг лысой головы. Потом оба понеслись прочь.
Драммонд устремил на Морозова холодный взгляд.
— Он все это видел? — спросил недоверчиво. — Не может быть. Этого не может быть, чтобы человек воспринимал, как в кино, чужие мысли. Я не верю.
— А вы уверены, что человек располагает всего лишь пятью чувствами? Впрочем, я вас понимаю, Драммонд. Я бы, наверно, и сам не поверил, если б не знал Заостровцева… если б однажды не был свидетелем его необычайных способностей. Короче говоря, могу вас заверить, что Заостровцев действительно видел.
Некоторое время молчали. Здесь, в кают-компании, сидел за обедом весь экипаж, кроме Заостровцева и Баркли.
— Ну и ну, — проскрипел Чейс, помотал бритой головой. — А я все думаю — почему он, как сядет играть, так словно видит насквозь мои планы? И только… э-э… из любезности предлагает ничью… Чертовщина… Все-таки, Алексей, надо бы отнести ему еду. Подкрепиться после такой… э-э… работы.
— Нет. Пусть отлежится в каюте. Ему надо просто расслабиться. Потом я принесу ему кофе.
А Коротков, запив еду стаканом витакола и спокойным жестом удовлетворенного человека вытерев полные губы, сказал:
— Тут дивно другое. Я не знал о способностях Владимира Александровича, но я работал, хоть и недолго, в лаборатории Лавровского и знаю Надю Заостровцеву. Это, скажу я вам, удивительная девочка…
— Погодите, Станислав, — сказал Морозов. — Я думаю, теперь можно понять, почему они с таким упорством атакуют роботов. Эту планету некогда, может быть, в те времена, когда она, вытолкнутая взрывом своей звезды, неслась в Пространстве, пытались завоевать. Вот эти круглоголовые, в латах, которые привиделись Володе. Этакая несокрушимая македонская фаланга…
Тут в кают-компанию вошел Баркли в своей лилово-черной пижаме. Лицо его было очень бледным и осунувшимся, борода казалась неопрятно свалявшейся. Немигающим взглядом он обвел товарищей по экспедиции, сказал негромко:
— Пришел пожелать вам… приятного аппетита…
Коротков подскочил к нему:
— Вы с ума сошли, Джон. Еще часа не прошло, как я сделал инъекцию…
— К черту инъекцию! — выкатил на него глаза Баркли. — Помогите мне сесть… Пока я живой, я не стану валяться в вашем паршивом чулане. Вы меня поняли?
— Оставьте его, Станислав, — сказал Морозов. — Джон, я рад, что вы хорошо держитесь. Выпейте витаколу и послушайте, о чем мы тут…
— О контакте. — Баркли лежал в кресле, задрав бороду и часто дыша. — Мне вякнул Коротков, будто у Заостровцева… был контакт… с этим мохнатым парнем… Что это значит?.. Ну, выкладывайте, шеф, или я… потеряю терпение…
Морозов рассказал все сначала, с тревогой посматривая на белое, покрытое испариной лицо планетолога.
— Ну вот, — заключил он. — Я думаю, что плутоняне в наших роботах увидели тех, давних завоевателей. Не знаю, есть ли у них письменная история, но — достаточно памяти, передаваемой из поколения в поколение, чтобы опознать грозных врагов. От них с трудом отбились их предки, и уцелевшие, вероятно, приняли меры… Володя видел крутящийся огненный смерч… Я, правда, не исключаю, что тут в его памяти возникла картина гибели «Севастополя» — вы-то по молодости лет ее не помните, наверно, а мы в детстве смотрели телепередачу с Плутона.