Семь планет

6

Когда невыносимым стал ожог, Бахрам перешагнул шатра порог, В уединенный он вошел покой: Он на людей теперь взирал с тоской. Покрепче изнутри он запер дверь, Упал на землю, заревел, как зверь, И одиночества издал он крик. Он разорвал сначала воротник, Потом зубами искусал себя, Он бил себя, он истязал себя, По голове удары наносил, И, весь в крови, он выбился из сил, Припал, в бессилье, к двери шах Бахрам, Увидел образ пери шах Бахрам. Припомнил косы черные до пят, — И вот печалью черной он объят. Изогнутая бровь предстала вновь, — Согнул он тело слабое, как бровь. Нет, стал он полумесяца кривей При виде полумесяца бровей! Ее глазам газельим отдал дань, — В пустыне сердца заметалась лань. Ее ресницы мысленно узрел, — Вонзились в тело сотни тонких стрел; То были не ресницы-волоски, А грозные индусские стрелки. Вообразил он светлое чело, — Увы, затменье на него нашло. Тоскуя по живительным губам, И умирал и оживал Бахрам. Кровавыми слезами он рыдал — Степные камни превратил в коралл. Пошли душа и тело на ущерб, Сноп бытия скосил жестокий серп, В глухой степи он точкой мнимой стал, Воспоминаньем о любимой стал! Ты не гонись за призраком степным, — Найдешь его по признакам таким: Он в памяти о гурии живет. Когда он вспомнит животворный рот, Ее зубов жемчужную красу, Прольет он слез жемчужную росу. Но вот он вспомнил нежный голос вдруг, — Душа на части раскололась вдруг. Почудился ему ее напев, — Исчез Бахрам, в небытии сгорев, И ожил вновь, предав себя тоске По ямочке на розовой щеке. Чуть видный тонкий стан пред ним возник, — Бахрам заволновался, как тростник. На серебро грудей посмел взглянуть, — И слезы стали тяжкими, как ртуть. Он вспомнил, как держала чанг она, — Оборвалась нить жизни, как струна. Он заболел, а лекарь не помог. «О, неужели это я, мой бог, — Он плакал, — неужели это я, Кто превращал дракона в муравья? Теперь иной господствует закон: Я — муравей, а страсть моя — дракон. Я ль это? Прежде, грозен и суров, Я побеждал неукротимых львов, Теперь, как маленький мышонок, слаб, Я не избег страданья львиных лап. Я ль это? Прежде, возглавляя рать, Я заставлял китайцев трепетать, Теперь в моих войсках не счесть потерь, Разбит я китаянкою теперь. Я ль это? Был я наделен в былом Терпеньем, верой, силой и умом, Сносил беду с достоинством не раз. Перед каким же воинством сейчас Я должен голову склонить и пасть? Ужасной силой обладает страсть! Ее войска я вижу наяву. Как мне назвать их? Ночью назову! Но так ли ночь грозна, черна, долга? Несметно войско моего врага: То войско ночи. Эта ночь длинней Душистых кос возлюбленной моей! Нет, для меня — могила эта ночь, И труп мой поглотила эта ночь. Ты, небо, чтоб заснул я мертвым сном, Меня в могилу бросило живьем, Свое копье направило в меня, — Зачем не обезглавило меня? О полчища несметные мои, О слуги безответные мои, Я видел ваши головы в пыли, У ног своих: так службу вы несли. Я стал для вас источником щедрот. Мои права никто не отберет. Хвалились вы не раз: как благодать Вы за меня готовы смерть принять. Так где же вы? Где ваш двуострый меч, Зачем вы не бежите в пламя сеч? Так где же вы? На поле вышли вы? Из подчиненья, что ли, вышли вы? Пусть быстрый меч в мою вонзится грудь, Чтоб, жизнь отняв, покой душе вернуть! Не допущу, чтобы одна любовь Без наказанья проливала кровь: Вам право я такое же даю, — О слуги, уничтожьте смерть мою. Друзья по брани, — постоянство где? О мусульмане, — мусульманство где?[3] Убив меня, найдете путь к добру: От мук избавлюсь я, когда умру!» Так плакал шах Бахрам в степном шатре. Когда запела птица на заре, Бахрам без чувств лежал в крови, в пыли… Бесплотной тенью мы б его сочли! Тоска и ужас обуяли слуг, Когда открылся им его недуг, А между ними, что ни говори, Имелись полновластные цари! И каждый шах страны, и каждый бек, Простой слуга и знатный человек Стояли с непокрытой головой И выщипанной в горе бородой;[4] Но, видя: если плакать день и ночь, Нельзя недуг опасный превозмочь, — Собрание созвали, наконец, И долго толковали… Наконец Сошлись на том, что здесь, в глуши степной, Не должен оставаться их больной. Врачи нашли: здесь воздух нехорош, Больного этим воздухом убьешь, К тому ж за ним необходим уход, А здесь больной удобства не найдет. И люди шаха в город понесли, Свой разрывая ворот, понесли И поместили в розовом саду. До вечера метался шах в бреду… Едва царя лишается престол, Народ находит время для крамол. Беспомощное, в пламени горя, Трясется тело бедного царя. вернуться

3

О мусульмане, — мусульманство где? — Это место свидетельствует об условности образа Бахрама, ибо во времена исторического шаха Бахрама (Варахрана V) ислама еще не существовало.

вернуться

4

И выщипанной в горе бородой. — В знак горя на Востоке выщипывали или вырывали себе волосы.