Горящее небо

— Оно исполнится, сотник… Исполнится… И ты сам начинаешь понимать это…

— Это уже не так важно. Пока существуют люди, способные жертвовать собой ради других, пока существует весть о Таком Боге, который способен отдать ради человечества самое дорогое, — миру нечего бояться… Ты уже идёшь в вечность. И ты останешься в ней памятью о самом лучшем, что было у человечества. Конечно, они будут сомневаться, но каждый, отвечая на вопрос: «Кем же он был на самом деле?», будет отвечать на него в соответствии со своим сердцем. Сердце лжеца скажет ему: «лжец», сердце обманщика ответит: «обманщик», сердце сомневающегося скажет: «не знаю», и лишь то сердце, в котором есть Бог и есть Любовь, ответит соответственно… Но ведь именно к таким сердцам ты и обращаешься… Ты уже идешь в историю, человеколюбец. И враги и друзья навеки высекут и в камне, и в бумаге свидетельства о том, кто пожертвовал собой ради других… И свидетельство врагов будет надёжней свидетельств друзей. Весть о тебе разнесут по миру. Все узнают, что ты говорил и чего хотел… Конечно, и после будут сомневаться — «кто ты был», но в том, что ты сделал, не будет сомневаться никто… А сомневающиеся и в этом… Что ж, тем хуже для них… Но не обижайся на них. Нелегко слабому и трусливому поверить, что бывают на земле те, кто готов умереть за людей. Ведь люди обычно судят о других по себе и меряют их своей меркой… В конце концов не так уж и важно, кто ты: человек или Бог…

— Важно, Петроний, важно… Они должны знать, что есть Тот, Кто любит их, заботится о них и не оставляет их дела без внимания… Виновный будет бояться, а честный — радоваться. Эта справедливость, в отличие от земной, — истинная… Я несу великую весть… И если нет другого пути, то этот крест Моя трибуна, сотник… А умирать Я не боюсь… Это великая привилегия — умереть за людей…

— А по мне, так передохни они все прямо сейчас — пальцем не пошевелю. Недостойны.

— Ты увидишь, как преобразятся они совсем через короткий промежуток времени. Они уже никогда не смогут быть такими, как прежде… Даже если б и захотели — не смогут…

— Хотел бы я поговорить с тобой ещё… Мы бы могли о многом поспорить… Я бы многое послушал… И кто знает, может быть… Но у нас нет больше времени. Мы пришли. Голгофа…

—…Жалко. Хитон не шитый, а весь тканый сверху. Что делать? Или всё же рвать?

Петроний оторвал взгляд от искаженного болью лица распятого и обернулся к спорящим солдатам:

— Что вы мучаетесь, как недоумки, нашедшие на дороге лепту? У каждого из вас припрятаны игральные кости, вот ими и постучите себя по глупым лбам, да бросьте на землю. Кому выпадет жребий, того и хитон… Это единственная хорошая вещь, которая была у него… Незачем её портить. Разыграйте, я разрешаю… Немного же ты нажил добра на этом свете, — обратился он к проповеднику. — Одна рубашка… И ту отдал, уходя…

Наполненные мукой глаза словно вопрошали его о том, о чём не было сил спросить словами.

— Зачем? — одними губами усмехнулся сотник. — А почему бы и нет? Какая разница? От меня ли пришла эта идея или от них… Не важно, как исполняется предписанное, важно, что оно исполняется…

Сухие губы шевельнулись, и сотник скорее угадал, чем услышал:

— Нет нужды… Предписанное исполнится… Так или иначе…

— Вот и пусть будет «так», — кивнул Петроний, окуная губку в ведро с уксусом и насаживая её на острие копья. — Раз «не важно», то пусть будет «так», а не «иначе»… Возьми, эта смесь облегчит твои страдания. Испивший её впадает в сон наяву. Это притупит твои мучения, сделает их далекими и чужими…

— Нет нужды, — повторил Проповедник. — Нет в этом нужды. Я должен успеть ещё немного… Должен… Я ничего не вижу… Пот заливает глаза… Ты говорил, что здесь Моя мать и Мои ученики… Где они?

Петроний кивнул стоящим в отдалении людям, и они приблизились. Распятый повернул голову на женский плач и сквозь пелену боли посмотрел на одного из своих учеников.

— Возьми её к себе… Заботься о ней… Теперь это мать твоя… Будь ей сыном… Заботься о ней…

— Эй, ты, называющий себя царём, — послышался чей-то веселый голос из толпы. — Ты не о других заботься, а о себе! Если ты Царь, то спаси себя! Сойди с креста!.. Что, не можешь?!

Толпа с радостным визгом подхватила шутку, и уже десятки голосов изощрялись в остроумии:

— Эй, разрушающий храм и в три дня создающий! Сойди к нам! Разрушь хотя бы этот крест! Ну, сойди к нам!..

— Да, если ты спасал других, то почему себя спасти не можешь?.. Или не хочешь?.. Он не хочет сойти с креста! Ему там лучше!

— Ему на кресте лучше, чем среди нас! Мы же недостойны такого царя, чтоб он находился среди нас… Он хотел возвыситься над нами… Вот и возвысился!

— Покажи нам чудо, пророк! Покажи! Сойди с креста, чтоб мы увидели! Мы поверим в тебя!.. Да! Если ты сойдешь с креста, мы поверим!..

И даже тот, кто был распят по левую руку от него, скрежетал гнилыми зубами:

— Если ты — Мессия, почему ты не хочешь снять себя с креста? Заодно бы и меня стащил… Я бы стал главным твоим учеником. Я готов называть святым хоть сатану, лишь бы он снял меня с креста… Ну что же ты, обманщик?.. Я хоть за дело страдаю, а ты за что?!

— Оставь его, — простонал второй разбойник. — Ведь мы и впрямь за дело приговорены, а он за что? Он ничего худого не сделал… Если тебе плохо, то какая радость тебе будет оттого, что кому-то станет ещё хуже?..

— Сойди с креста! — орали из толпы. — Сойди к нам, царь! Или мы недостойны тебя?! А-а, он не хочет! Не хочет!

— Боже мой… Боже мой! Почему ты оставил Меня? — прошептал Проповедник. — Не оставляй Меня, Отец Мой!..

— Что он там стонет? — донеслось из толпы.

— Он своего Бога на помощь зовет! Сейчас мы посмотрим, как Он будет его спасать! Посмотрим, как придет Бог, чтобы снять проповедника…

— Да, если он угоден Богу, то Бог снимет его с креста… Посмотрим! Что же Он не идёт?! Проповедник, почему твой Бог не хочет спасать тебя? Нужен ты Ему! Не идёт! Не спасает!..

Сотник стоял неподвижно, словно окаменев. Жили лишь его глаза. Карие, они словно стали багряными от наполняющей их ярости и боли. Долгим, повелительным взглядом смотрел он вдаль. И в глазах его отражались поднимающиеся над горизонтом пепельно-черные тучи. Немыслимо быстро вставали они над городом, заполняя собой небо и словно желая поскорее добраться до враз стихшей толпы. Что-то застонало в недрах земли, тяжело и печально. И неожиданно сильный толчок, ударивший из глубин, повалил всех стоящих на землю. Земля дрожала, пересыпая песок и камни, и ветер гневным воем перекрывал испуганные вопли удирающих прочь людей. Через минуту толпа рассеялась, и лишь несколько человек остались лежать ниц, истово молясь и зарываясь лицом в песок. Сотник вздрогнул, словно очнувшись, и провел пятерней по взмокшему лицу. И тотчас стих ветер, и исчезло тревожное гудение в недрах земли. Лишь тучи, застилавшие небо, светились изнутри, словно раскалённые докрасна. И наливавшие их краски становились всё ярче, всё пронзительнее и глубже. Наполненный печалью и скорбью взгляд проповедника вновь встретился с гордым и торжественным взглядом сотника.

— Не делай им дурного, — прошептал Распятый. — Они не ведают, что творят… Я буду молить Отца Моего за них. Ибо до этого дня они были неведающие… Их новая жизнь начинается… Новая жизнь…

— Я знаю, — ответил сотник, и голос его звучал горько и торжественно. — В этот полдень кончается день старый и начинается век новый. Твой век, Человеколюбец! Ты это знаешь, и я это знаю… С этого креста ты восходишь на свой престол. Теперь тебе быть повелителем земли. И не напрасны твои мучения, ты, объединивший в себе Сына Человеческого и Сына Божьего. Твоё учение принесет людям больше пользы, чем все правители, все мудрецы и все полководцы, вместе взятые. На протяжении веков ты будешь наполнять сердца людей любовью, объединяя их этой любовью независимо от рода, возраста и пола. Тебе выпало стать примером для людей. И хоть не будет на земле подобного тебе, твоя жизнь послужит образцом для многих. Нет для тебя преград, времени и расстояний. С этого креста, вознесшего тебя над всеми, твоя любовь к людям и твоя жертва им воссияют таким светом, что не будет на земле уголка, куда бы он не проник. Великих будет много, но ты останешься Единственным… Ты победил, Человеколюбец. Ты победил этот мир.