Страница 17 из 19
— Вы задаете мне, — сказал он наконец, — трудный вопрос. Я вас почти не знаю, я ничего не знаю о вас, о вашей семье, о вашем будущем муже — так какое же я имею право давать вам советы? Я рискую совершить страшную ошибку… Не я должен ответить, а вы. Потому что только вы знаете, чего ждете от этого брака; только вы знаете все детали, по которым можно предсказать последствия… Все, что я могу сделать, — это привлечь ваше внимание к тому, что, на мой взгляд, и, думаю, также и на ваш взгляд, действительно важно, и спросить вас: «Вы уверены в том, что не убиваете все самое лучшее в себе?»
Я тоже задумалась.
— Увы! Нет, я не уверена. Самое лучшее во мне — это упование на какие-то восторги; это жажда жертвенности… В детстве я мечтала стать святой или героиней… Теперь я мечтаю посвятить себя прекрасному человеку и, если смогу, помочь ему делать его дело, выполнять свое предназначение… Вот… Я никогда раньше никому не говорила того, что сейчас сказала вам… Почему именно вам? Сама не понимаю. В вас есть что-то, располагающее к признаниям — и вызывающее доверие.
— Это «что-то», — сказал он, — называется отречением. Наверное, человек, который не ищет для себя того, что люди называют счастьем, обретает способность любить других так, как они того заслуживают, и находить в этом иную форму счастья.
Тогда я совершила нечто смелое и немного безумное. Я схватила его за руки и спросила:
— А почему же вы, Питер Данн, не хотите получить свою долю настоящего счастья? Я тоже почти вас не знаю, и тем не менее мне кажется, что вы — тот человек, которого я бессознательно искала всю свою жизнь.
— Не верьте этому… Вы видите меня совсем не таким, какой я на самом деле. Я не смогу стать хорошим мужем или любовником ни для одной женщины. Я слишком занят своей внутренней жизнью. Я не выдержал бы, если б рядом со мной с утра до вечера и с вечера до утра находилось какое-то существо, которое поминутно требовало бы от меня внимания и имело бы на это право…
— Но внимание было бы взаимным.
— Конечно, но мне-то никакого внимания не нужно…
— Вы чувствуете себя достаточно сильным, чтобы в одиночку сражаться с жизнью… Я права?
— Точнее сказать, я чувствую себя достаточно сильным, чтобы сражаться с жизнью бок о бок со всеми людьми доброй воли… работать вместе с ними, чтобы сделать мир мудрее, счастливее… или по крайней мере попытаться это сделать.
— Но, может быть, это было бы легче, если бы рядом с вами была подруга. Конечно, надо, чтобы она разделяла веру, которая воодушевляет вас. Но если она вас любит…
— Этого недостаточно… Я знал многих женщин, которые, когда влюблялись, следовали за любимым мужчиной, словно сомнамбулы. Но потом наступало пробуждение, и они с ужасом обнаруживали, что находятся на крыше, что им грозит опасность. И тогда они могли думать только об одном: как спуститься и вновь встать на пол повседневности… Если мужчине ведома жалость, он последует за женщиной и тоже спустится. Потом они, как говорится, создадут очаг… Вот так и разоружают воинов!
— Вы хотите сражаться в одиночку.
Он поднял меня достаточно нежно:
— Никогда еще мне не было так трудно признаться в этом, но это правда… Я хочу сражаться в одиночку.
Я вздохнула:
— Жалко! Я была готова пожертвовать Джеком ради вас.
— Лучше будет пожертвовать Джеком и мной.
— Ради кого?
— Ради вас самой.
Я взяла шляпу и пошла к зеркалу, чтобы надеть ее. Питер протянул мне пальто.
— Вы правы, — сказал он, — надо ехать. Аэропорт отсюда очень далеко, и будет лучше, если мы вернемся раньше автобуса.
Он погасил свет в кухне. Перед тем как выйти, он обнял меня и по-братски прижал к себе; мне показалось, что он просто не мог устоять и не сделать этого. Я не сопротивлялась; я отдалась во власть силы, которой мне нравилось подчиняться. Но он быстро разжал объятия, открыл дверь и пропустил меня вперед. Мы вышли на улицу, нашли его машину, и я молча села рядом с ним.
Шел дождь, и от улиц ночного Лондона веяло какой-то зловещей грустью. Через несколько мгновений Питер заговорил. Он описывал людей, живших в одинаковых маленьких домиках, их однообразную жизнь, их убогие удовольствия и их надежды. Меня поражала сила его воображения. Он мог бы быть великим писателем.
Потом мы доехали до заводов на окраине города. Мой спутник умолк. Я думала. Я думала о том, как завтра прилечу в Нью-Йорк; о Джеке, который после этой волнующей ночи, безусловно, покажется мне смешным. И вдруг я сказала:
— Питер, остановитесь!
Он резко затормозил, потом спросил:
— Что такое? Вам плохо?.. Или вы что-то забыли у меня дома?
— Нет. Но я больше не хочу лететь в Нью-Йорк… Я не хочу снова выходить замуж.
— Что?
— Я подумала. Вы мне открыли глаза. Вы мне сказали, что в жизни есть моменты, когда все решается на долгие годы… Это как раз такой момент… Я приняла решение. Я не выйду за Джека Паркера.
— Но это накладывает на меня страшную ответственность. Я думаю, что дал вам хороший совет. Но я могу ошибаться.
— Вы не можете ошибаться. И, главное, я не могу ошибаться. Теперь я ясно вижу, что собиралась совершить глупость. Я не поеду.
— Слава Богу! — сказал он. — Вы спасены. Вы были на пути к катастрофе. Но вас не пугает возвращение в Париж, объяснения?..
— С чего бы? Мои родители и друзья не хотели, чтобы я уезжала. Они называли мое решение выйти замуж помешательством… Они будут счастливы, что я вернулась.
— А господин Паркер?
— Джек погорюет несколько дней, или несколько часов. Он будет уязвлен в своем самолюбии, но он скажет себе, что с такой капризной женщиной у него было бы много проблем, и порадуется, что разрыв произошел до, а не после свадьбы… Только надо как можно скорее отправить ему телеграмму, чтобы он завтра не ехал меня напрасно встречать.
Питер снова включил мотор.
— Что будем делать? — спросил он.
— Поедем дальше, в аэропорт. Ваш самолет ждет вас. А я полечу на другом, во Францию. Сон закончился.
— Это был прекрасный сон, — сказал он.
— Сон наяву.
Приехав в аэропорт, я нашла окошко телеграфа и написала Джеку: «ПРИШЛА ВЫВОДУ БРАК НЕРАЗУМЕН тчк СОЖАЛЕЮ ПОТОМУ ЧТО ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ ВАС НЕ СМОГУ ЖИТЬ ЧУЖОЙ СТРАНЕ тчк РЕШИЛА ЛУЧШЕ ЧЕСТНОСТЬ тчк ВЫСЫЛАЮ БИЛЕТ ДЛЯ ВОЗМЕЩЕНИЯ тчк ОБНИМАЮ — МАРСЕЛЬ». Потом перечитала и заменила «ЖИТЬ ЧУЖОЙ СТРАНЕ» на «БЫТЬ ЧУЖОЙ». Все было понятно, а слов меньше.
Пока я писала телеграмму, Питер пошел справиться о вылете своего самолета. Вернувшись, он сказал мне:
— Все хорошо. Или, скорее, все плохо: мотор починили. Я улетаю через двадцать минут. Вам придется ждать до семи. Мне неприятно оставлять вас одну. Хотите, я куплю вам книгу?
— Нет, — ответила я. — Мне есть, о чем подумать.
— Вы уверены, что ни о чем не жалеете? Еще есть время, но в ту минуту, когда вы отправите телеграмму, уже будет поздно менять решение.
Не отвечая ему, я протянула бланк телеграфисту.
— С отсроченной отправкой? — спросил он.
— Нет.
Потом я взяла Питера под руку.
— Милый Питер, у меня впечатление, будто я провожаю на самолет моего самого старого друга.
Я не могу повторить вам всего, что он сказал мне в оставшиеся у нас двадцать минут. Он излагал мне правила жизни. Вы иногда порывались сказать мне, что у меня есть какие-то мужские качества, что я верный друг, что я не лгу. Если все эти замечательные качества во мне действительно есть, я обязана ими Питеру. Наконец по громкоговорителю объявили: «Пассажиры, следующие рейсом шестьсот тридцать два в Нью-Йорк…» Я проводила Питера до паспортного контроля. Там он поднял меня к своим губам и поцеловал, как муж. Больше я никогда его не видела.
— Вы его никогда не видели! Почему? Разве вы не дали ему свой адрес?
— Дала, но он мне так и не написал. Думаю, ему нравилось входить таким образом в жизнь других людей, наставлять их, а потом исчезать.
— А когда вы бывали в Лондоне, вы не пытались увидеться с ним?