Страница 25 из 35
— Вставай! — окликнул он ее. — Зачем ты кричишь во сне?
Как только она поднялась на ноги, он немедленно стал скатывать свой плащ. В это время вдали послышался протяжный свист.
— Меня зовут! — сказал Гиркан. — Надо идти!
— Кто зовет? — с удивлением спросила Мами. Она думала, что Гиркан действительно пришел один.
— Шестеро нас пришли! — сказал Гиркан, в первый раз давая прямой ответ.
103
— Хочешь, я пойду запрягу оленей, себе и тебе? — предложила девушка.
— Не нужно! — отозвался Гиркан. — Мы пришли на лыжах.
Он достал из-под изголовья лыжи и тщательно осмотрел их со всех сторон. Они были широки, как лодки, и тонки, как береста, а наружная сторона была подклеена гладким и тонким мехом молодой выдры.
Такие лыжи придавали своему владельцу фантастическую быстроту, особенно внутри лесной черты, где снег лежал мягче и ровнее.
— И то, — сказал Гиркан, — ступай домой!.. Стадо разбежится без тебя, отец умрет с горя.
— Что ж делать? — сказала Мами, сжимая губы, чтобы не заплакать. Теперь, когда она готовилась навсегда покинуть свой родной очаг, сердце ее было готово разорваться от жалости.
— Мне надо спешить, — сказал Гиркан. — Наш род в шести переходах отсюда. Ступай лучше домой. Я приду после!
— Как после? — воскликнула Мами с оживлением на лице. Ей показалось, что в конце концов он хочет остаться при доме ее отца.
— Только бы ты пришел, — радостно сказала она, — и весь род твой!.. Буду кормить всех, не попрекну никого куском, не заставлю пасти стадо. Лежите, ешьте, пейте; спите, как Ленивый Богатырь Тало из старой сказки...
— Я приду! — повторил Гиркан. — Когда дикому волку надоест шляться на воле, он возвращается к волчихе! — прибавил он в виде пояснения.
Девушка внезапно умолкла и посмотрела ему в лицо. Последние слова Гиркана не показывали желания сделаться оленеводом.
— Я пойду за тобой! — решила она после короткого раздумья. — Жалко стада, а тебя еще жальче. Любовь — крепкий аркан, хотя и не видно его.
— Пойдем! — спокойно согласился Гиркан.
Он подвязал свои лыжи и пустился в путь, тихо скользя по гладкому снегу и останавливаясь время от времени, чтобы дождаться девушки, которая, несмотря
104
на быстроту своих ног, не могла держаться наравне с широким и легким движением своего спутника.
Они перерезали несколько низких увалов, лежавших под снежным покровом, как широко застывшие волны, и, перебравшись через последний подъем, почти неожиданно наткнулись на группу товарищей Гиркана, которые стояли рядом, совершенно готовые к походу, с подвязанными лыжами, с котомками на спинах и посохом в руке. Все они были худощавы и очень статны и даже лицом походили на Гиркана. Один приводил в порядок завязки на лыжах. Он, очевидно, приходил за Гирканом и вернулся за несколько минут перед молодой четой.
На левой стороне с краю был тот же самый старик, который явился вместе с Гирканом на игрище на Чагарском поле. Отсюда дорога спускалась вниз широко и полого, и значительная часть предгорий открывалась перед глазами внизу.
— Неужели вы все этак бежите? — невольно спросила девушка.
Она не могла примириться с этим способом путешествия, действительно похожим на волчий.
Гиркан рожал плечами. Одулы стали выравниваться, как будто готовясь к состязанию.
— А я как? — с беспокойством спросила девушка. — У меня нет лыж.
Она вдруг увидела, что идти за молодым Одулом вовсе не так легко, даже при полном желании с ее стороны.
— У тебя нет лыж! — повторил Гиркан, как эхо.
— Куга! — воскликнул гортанным голосом старик, стоявший слева.
Одулы вдруг пригнулись к лыжам и стремительно ринулись вперед. Они походили на диких оленей, внезапно испуганных и сорвавшихся с пастбища.
— Куда же вы? — крикнула Мами, бросаясь вслед и тщетно пытаясь догнать их своими невооруженными ногами. Она напрягла всю свою быстроту и несколько минут держалась вместе, но на первом повороте Одулы взяли по подветренной стороне, где снег лежал толще и мягче. Лыжи пошли еще ходче, а девушка, напротив, стала проваливаться. Одулы стали уходить вперед и
105
понемногу уменьшаться перед глазами Мами. Иногда они бежали рядом, потом начинали обегать и обгонять друг друга, как будто играя.
Мами вспомнила свое вчерашнее слово: Гиркан действительно походил на сокола, но теперь в положение неуклюжей медведицы, тщетно пытающейся догнать летучую птицу, попал не Ваттан, а уже она сама. Снежная полоса прервалась промежутком более твердой почвы. Она опять помчалась вперед, задыхаясь от напряжения, но Одулы были далеко. Вот они взлетели на пригорок, как будто несомые попутным ветром. Гиркан вдруг наполовину обернулся, сорвал с себя меховой шлык и высоко взмахнул им в воздухе в знак прощания или как обещания новой встречи.
Через минуту они снова исчезли за подъемом. Мами вдруг грянулась о землю и зарылась в снег своей разгоряченной головой. Она припомнила странные слова предсказания Сестер, которые она некогда принимала как разрешение зарока, но которое неожиданно сбылось так зловеще правдиво, ибо Гиркан насмеялся над ней до конца и действительно поступил с ней, как она поступала с другими.
Мами вернулась домой поздно вечером.
На импровизированном стойбище был шум и оживление, ибо обоз Камака только что пришел и вместе с ним четыре других шатра, которые неожиданно подоспели сзади на полдороге. Стойбище превратилось в оживленный лагерь, женщины ставили палатки, молодые пастухи отгоняли оленей на пастища. Камак сидел на пороге своего жилища и глядел на дорогу.
— Где ты была? — спросил он Мами со вздохом облегчения. — Я думал, ты опять дерешься с Мышеедами.
— Пойдем в стадо,— сказал Мами, не отвечая на вопрос.
Старый оленевод поднялся с места и последовал за дочерью. Стадо паслось на склонах ближней горы, среди жидких порослей ползучего кедровника.
— Вот пятнистый, — говорила Мами, подходя к оленю, который вынес ее из давки на Щелеватой сопке, и обнимая его шею, — вот серый упряжной!.. Важенки, бегуны, все наше стадо!..
Она переходила от животного к животному и ласка-
106
ла их, как мать ласкает детей. Это была привязанность, которая не угрожала изменой.
— Наше стадо! — повторяла она как в лихорадке. — Поедем покочуем!.. Домой! Домой!..
Так раненая лисица убегает через холмы и леса на знакомое поле, где вырыта ее нора.
— Покочуем! — согласился старик. — А Ваттану сказала?
Мами вся затряслась от отвращения.
— Не надо! — крикнула она.— Мы сами, мы одни!
— Ведь он жених твой! — с удивлением уговаривал ее старик, не имевший никакого понятия о событиях ночи.
— Не надо жениха! — крикнула девушка. — Утоплюсь лучше!
Она упала на землю и забилась в припадке, откидывая голову назад и судорожно сжимая кулаки. Пена выступила на углах ее рта, и две тонкие струйки крови брызнули из глаз.
Старик отступил в ужасе. Это был знакомый, хорошо памятный припадок, печать Ивметуна, ужасного духа тоски, который гнездится в брошенных шатрах и подстерегает людей на кочевых дорогах.
Некогда он погубил его жену, после того как она родила мертвого сына и забеременела в последний раз; теперь он хотел привязаться к дочери.
Ивметун страшнее всех духов на тундре, ибо никто не знает, откуда он приходит. Ступни его выворочены, он вечно ходит задом и является не с той стороны, откуда его ожидают.
— Покочуем! — твердил старик в ужасе. — Бежим!..
От Ивметуна одно спасение — бегство, ибо он не может гнаться сзади, но уловки его так коварны, что жертвы приходят к нему по доброй воле.
Они перекочевали на другой день утром, снова отделившись от всех спутников. Девушка скоро очнулась, но осталась ночевать в стаде.
Перед их уходом Ваттан сделал еще одну попытку приблизиться к Мами, но при виде его она обратилась в бегство и стала прятаться между оленями, как пряталась два дня тому назад, спасаясь от Рынто.
107
Ни одному из своих избавителей она не сказала доброго слова на прощанье.