Страница 91 из 168
М. М. сказал, что «созидательного» периода в революции не существует, революция только разрушает.
19 Мая. Почему-то нет вовсе цветов, и только мать-мачеха желтеет по берегам ручьев. Черемуха еще не цветет, все как-то холодно.
Собираюсь с силами. К записанному вчера о творчестве, смывающем всякую обиду, прибавляю, что всякому творчеству предшествует момент самоустройства, подобный тому, как в быту, устраивая семью, человек делает себе дом. Правда ведь, чтобы просто мысль записать в лесу, надо остановиться или даже присесть на пень. Конечно, можно и нужно писать о разрывах, но собственная авторская установка похожа на рычаг, имеющий где-то точку опоры: рычаг, поднимающий в настоящем из прошлого в будущее. Эта установка рычага, или гармоническое соприкосновение с органическим целым мира, легко смешивается с тем мещанским спокойствием, к которому стремится усталая робкая забитая душа. В революционное время этого спокойствия быть не может, и нужно выработать особую гигиену для борьбы с соблазнами такого спокойствия.
Очень возможно, что творческая предустановка, которую изображаю я в «Родниках Берендея» или в последней главе «Кащеевой цепи», принимается публикой за то мещанское спокойствие, иллюзорную идиллию, которую вообще соединяют со словом «природа». С другой стороны, в это напряженно-индустриальное время мысль невольно остерегается притягательной силы Земли, как предустановки индустрии: с этой землей связаны имена Руссо, Толстого и особенно народников, построивших неверную систему жизни. Главное плохо, что публика развращена дурной литературой и привыкла догадываться (вот что выходит). Никому не приходит в голову читать мои вещи не символически, т. е. за простотой моего языка видеть и простую, хотя и поэтическую жизнь. Пиши я о заводах, конечно, я и там бы нашел Землю и говорил то же самое, но тогда у меня не было бы таких сбивчивых понятий, как природа и т. п., и скорее мог бы выбиться к широкому пониманию меня обществом. Но ведь целая жизнь истрачена в скитаниях по лесам, и переключаться на индустрию трудно, особенно в спехе, при посредстве командировок от журналов или бригад с их условностью.
На последние слова ответят: «пишите о колхозах».
24 Июня. Вчера подписал договор с «Известиями» о поездке на Дальний Восток{241}. Приходили литераторы, удивлялись, что мало деревьев у меня в огороде.
— Не до деревьев, — сказал я, — вот и последние срежу, а то свету мало, овощи в тени плохо растут.
— Значит, — сказали они, — вы тоже по главной линии.
Это я-то, почитающий деревья за живые прекрасные существа, живу в самом деле по линии. Вероятно, если стать на государственную точку зрения, точно так же «по линии» станешь смотреть и на лесогубительство, а может быть и на самое искусство.
Еще вот одна общая черта новой жизни вошла в мою жизнь и стала моей личной чертой: жизнь с расчетом лишь на короткое время. Власть мелкоты. Почему-то господство мелкоты соединяется с Горьким, хотя сам Горький не мелкий человек. Большой человек — это открытый сосуд, всегда возле него создается культ пробки, которой сосуд должен быть закрыт. Однако, в Горьком есть и что-то родственное с этой мелкотой вроде того, что он сам есть как бы отец мелкоты. Да и верно, глядя на его жизнь, каждому является соблазн попытать счастья выйти в люди.
1 Июля. Сборы в полном ходу. Петр Мих. Никитин — директор звероводного комбината — дал письмо Фирсову Мих. Аркадьев. (Влад. Китайская ул., 33, Д. В. Звероводный комбинат Пушносиндикат.) Под влиянием его план: Хабаровск — Сахалин — Владивост. переменили: сразу во Владивосток на острова и к делу.
2 Июля. Ели землянику. Расцвет луговых трав. В огороде зацвели огурцы и помидоры.
Возможно, что фотография для охоты, с которой не нужно девственной природы, повлияла на меня так, что я начинаю дорожить не девственной, а сотворенной природой. Но вернее всего к этому привело (разрушение храма — разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну{242}). Наивный доктор К. все хватается за хороших людей и мучится, не имея в себе смысла за пределами «храма сего». Типы «Душечки» и Гепеусихи.
Шли некрещеные, не помнящие родства и с ними прежние битые в силу того, что битая морда вспухает — шли битые с непомнящими, воображая, будто сами и для себя идут. Но свет им в пути давался неведомым им источником, и поезда, на которых они ехали, управлялись невидимыми стрелочниками… (Так передаю сущность слов полубезумного Ш. Его безумие состоит в персонификации «врага» на основе вульгарного и безумного Нилуса{243}. Анализировать: искреннее и умное чувство, попадающее в сети пошлости, например, кустарь-судья погибает в юриспрудении, Ш. — в Нилусе и т. п.).
Поэзия для меня есть дело самой жизни, только являемое в ритмическом соотношении слов. (М. П.)
Цикл идей прошлого лета не совсем изчез: да, теперь осуществляется распятие, но в то же время чувствуешь его чем-то вроде наказания («Услон»){244} и необходимость преодоления чего-то темно-обреченного, соединяемого с представлением креста. Преодоление смерти должно быть в таком радостном творчестве жизни, чтобы смерть забывалась.
3 Июля. Евг. Алекс. типичный средний интеллигент, и его настроение — всех подобных. Сейчас у них отчаяние переходит в «сего не прейдеши»{245}, значит, к сему надо привыкать, в этих условиях жить. Между прочим, та двойственность, которая до сих пор была так непереносимо противна, теперь мало-помалу становится «естественной» («так все живут»). Человек получает деньги, возможности и честно старается, ощущая себя как орудие.
1. Кож. чемоданчик: пиш. машинка и лейка, пленка.
2. Винтовка.
3. Ружье.
4. Руж. припасы, увеличитель, трансформатор.
5. Пушка с фотоматериалами.
6. Провизия.
7. Белье.
Привести в порядок ружье.
4 Июля. Раньше было хорошо жить, потому что всему был выход, если чувствовал злобу, то вот он виновник, сосед плохой, дерись, судись, избивай. А если тебя тянет добро, подавай милостыню или гостей созывай. Там и тут сводилось к человеку. Теперь же не человек, а процесс, ни винить нельзя никого в отдельности, ни любить. Так заблудится собака, прибьется к другим людям — ничего себе жить, только временами не по себе ей, завоет… Часто думаешь вот: чтобы жить, надо все принять, весь наш страшный опыт жизни, а когда задумаешься — что это? Смерть.
Часто теперь приходит в голову такое, — что надо бы все существующее у нас принять как неизбежное всякого глубокого опыта жизни. Но когда ясно представишь себе случай этого неизбежного, то возмущаешься и говоришь: «Нет, этого принять невозможно». И вдруг начинаешь понимать, что это невозможное для приятия есть смерть и что единственный выход из сферы позорного случайного есть своя личная полная готовность идти своим личным углублением жизни на смерть, и как говорится: смертию смерть…{246}
Искусство — это врученный художнику момент всеобщего творчества жизни, момент мироздания в ритмической согласованности сущего.