Страница 37 из 168
Марксист и пр.
Предисловие автора.
Желая издать несколько своих последних очерков книжечкой, я задумался о происхождении очерка и некоторое время <2 нрзб.> написать сам о себе. Но я очень горжусь несколькими своими достижениями и явно их переоцениваю, точно так же <1 нрзб.> многое написанное, что со стороны кажется вовсе не так уж и плохо. Вот почему работы своей я выполнить не мог и попросил это сделать очень любящего меня друга, очень странного человека, не профессора, даже не литератора. Он любит меня и мне не совестно признаваться в его похвалах: это дело нашей дружбы.
17 Июля. Наконец-то солнце!
Если это, правда, не переменится, то завтра же всюду выйдут косить, и моя охота за цветами кончится.
Определилось больное место у Б<острема>: избушка в лесу, куда можно уйти и укрыться.
А разговор начался от меня.
— Вот еще сегодня я думал, — начал я, — что если бы в галерные рабы попасть, то что останется по исчерпании всех средств борьбы: внезапный бунт? это ведь форма самоубийства. А если жить, то грести примерно и отличаться от прочих тупых рабов горящим внутри светом сознания; ведь и простые рабы несут такое страдание, которое равняется голгофе, но это слепая голгофа{120}; сознательный раб не ворчит, а забегая вперед необходимости быть рабом, добровольно дает больше, чем требуют: «Сия есть кровь моя!» — говорит, и отдает ее: «пийте от нея вси»{121}. — Позвольте, а если велит господин быть палачом? тоже надо стараться и забегать вперед?
Очерк.
Очерк по сравнению с другими литературными формами.
Ближайшая к опыту, как научному, так и бытовому, литературная форма — это очерк. Огромная масса исследовательского материала заключается в очерках научных и бытовых. Можно сказать, таким образом, что форма очерка является посредствующей между жизнью и творчеством (Wahrheit und Dichtung[9]).
Очерки нашего времени можно разделить на две группы: в одних молодые начинающие литераторы, не накопив еще в себе достаточного материала, бросаются в лоно опыта, хорошо не зная, к чему собственно приведет такой опыт; это некоторые; другие, напротив, заранее имеют свою точку зрения и питаются действительностью для проверки или подтверждения своих идей, готовые даже подчас изменить «болото» действительности, согласно со своей уверенностью в истинной действительности, назначенной, напр., движением по генеральной линии партии. Это активисты. Трудно себе представить искателя и активиста в чистом виде, потому что активное исследование в известной мере необходимо искателю, равно как активисту-исследователю тоже приходится волей-неволей встречаться с такими же <1 нрзб.>, которые временно отклоняют его от генерального пути.
18 Июля. Утром туман, потом солнце. Плохое лето.
Раньше, когда кто приезжал из Москвы, чуть совестно было за свой домик в три окошка на улицу; теперь же, по мере того как строился социализм, все московские в один голос охают и завидуют моему счастливейшему житию.
Вернулась во всей красе пора военного коммунизма. В борьбе с кулаками встает не социалистический, а казенный против частной организации произвол.
Политпросвет. На улице в полдень ревел громкоговоритель: пел оперный артист романс Бородина. Шли мимо рабочие и кустари, не обращая никакого внимания на пение, будто это был один из уличных звуков, которые, становясь вместе, в сущности, являются как молчание, и каждому отдельному человеку дают возможность жить и думать совсем про себя, как в пустыне. Я шел и думал о галерных рабах, — какая им возможность освободиться? одно — бунт, который, как у Мериме{122}, кончается гибелью (негры захватили корабль, но управлять им не могли), другой путь — выполнение воли своего господина с тем, чтобы оградить внутреннюю свою неприкосновенность.
— Но если господин велит быть палачом? — Если дело несродно тебе, и хозяин твой неразумен, постараешься вразумить его, не вразумляется, — откажись и, если надо, умри…
Да, видно путь раба один: внутреннее освобождение при полном равнодушии к жизни внешней…
Но вот теперь новое время, не рабы, а рабочие! По существу, то же самое, они делают чужое дело для пропитания, а душа их у себя, в своей семье, в личности.
И вот приходит снова новое время: нет капиталистов, нет ничего чужого, все свое. Личное уничтожается всеми средствами, чтобы рабочий находил радость свою только в общественном. Таким образом, новый раб — (очий) уже не может ускользнуть от хозяина, как раньше, — в сокровенную личную жизнь под прикрытием хорошего исполнения хозяйского дела. Теперь он весь на виду, как бы просвечен рентгеновскими лучами.
«Попы» на опушке леса все повернули головы свои, маленькие солнца — золотые как солнца с белыми лучами — на юго-восток…
Цветы эти совершенно как солнце, золотые с белыми лучами, они, правда, до того просто подражают солнцу, что как будто их дети вырезают ножницами из бумаги, и так их много, и так они всюду в пору Петрова дня, что зовут их не солнцами, а попами («Попик, попик, выгони коровку!»).
Спирея пахнет медом с примесью чего-то не неприличного, а порочного. Сегодня я захотел понюхать это и вспомнить, но внутри каждого белого попика — цветка было по два-три больших зеленых жука («шпанские мухи»){123}.
Молодая женщина несла в руке какой-то фунтик. Старая женщина издали заметила фунтик и думала: «Откуда фунтик, если ничего нигде нельзя купить, разве дают где-нибудь?» Поравнявшись с молодой женщиной, она спросила:
— Дают?
Молодая очень серьезно бросила:
— Нигде ничего не дают.
Бострем и сова.
«Б» в живописи имя совсем неизвестное, потому что один известный художник однажды бросил имя свое, взял это Б. и скрылся. Время от времени он писал картины, но не выставлял их, а дарил друзьям, а кормился разного рода занятиями, ничего не имеющими общего с искусством. Он написал мне сову с особенным взглядом древней мудрости. Простодушные, ничего не понимающие в искусстве люди принимают ее за Маркса и ничего не говорят, а если обратят внимание и они вдруг поймут, то всегда говорят: «А я думал, это Маркс». Люди образованные, напротив, непременно восхищаются, правда, чрезвычайно эффектной, неожиданной и колоритной картиной. Ищут имя, но его нет: имя свое художник бросил давно и не подписывает.
— Кто это писал? — спрашивают. Я называю это никому неизвестное имя «Б» и говорю:
— Вы знаете этого художника?
— Ну да, конечно… — обыкновенный ответ.
Самые осторожные говорят:
— Имя слышал, конечно, но…
Никто не отвечает:
— Нет, я такого художника не знаю.
Это потому, что образованный человек должен все знать.
Политпросвет. В нашем большевистском социализме не то страшно, что голодно и дают делать не свое дело, а что нет человеку сокровенного мира, куда он может уходить, сделав то, что требуется обществом. На этом и попадались те усердные старатели из интеллигенции, истинные «попутчики», которые легкомысленно пользовались давно пережитым <1 нрзб.> тех рабов, которые в прежнее время выслуживались и получали грамоту вольности. Они того не разумели, что против того темного времени рабства социализм далеко ушел вперед и обладает какой-то мало понятной способностью видеть раба насквозь. Попутчики этого не учли и, после того как отдали свои силы, были просвечены и грамоту вольности не получили.
9
Wahrheit und Dichtung (нем.) — правда (истина) и поэзия.