Страница 96 из 176
Что случилось со мной? Как лягу, так начинаю кашлять, и при дыхании клокочет в груди и даже поет сверчком. Так продолжается уже с неделю. Я думал, это от табаку, но теперь курю мало и больше махорку, а боль не проходит. Живот от внезапной перемены образа жизни тоже не в порядке. От всего этого ложусь рано, в 8 вечера, а вскоре вскакиваю от сильного крика под самым моим окном: это две необычайно горластые девочки, гуляя по улице, выкрикивали частушки. Потом у амбара против моего окна грянула гармонья. Танцевали кадриль. Я метался по комнате, не зажигая огня до тех пор, пока не почувствовал себя в силах снова заснуть. И заснул было, но гармонисты кончили кадриль и пошли сами по улице, выкрикивая частушки в несколько голосов. Шествие это столь дикое, столь лавинное, что даже немного жутко лежать, кажется, раздавят. Этот выкрик частушек со всей натугой, на какую только может быть способен зверь во время течки, правда, очень напоминает рев зверей в брачный период. Я опять метался в темноте из угла в угол. Выглянул осторожно. Под окном проходил молодой человек, обхватив рукой сзади тоненькую девушку.
11 Июля. Второе обозрение.
Встал в 3 утра. Вчерашние гуляки шли с косами. Спешили: день ожидается жаркий. Я вышел в 4 у. по плану моего хозяина. Вчера, выслушав меня, он сказал: «Это вам было первое обозрение, а завтра другое».
Оказалось, эта же самая речка подходит с другой стороны к самой Александровке, расплываясь здесь в огромное болото. Ходьбы до этого болота всего 5 минут вдоль изгороди. Я решил осмотреть болото и, если успею, попасть берегом его на вчерашнее место. Болото оказалось зыбучее, голое, с бочагами, оно левой стороной упиралось в лес, покрывающий берег до самой Дубны. Оттуда слышались крики журавлей. Неподалеку слетел кроншнеп, и Ромка долго нюхал наброд, шил по нем носом, как швейной машинкой. Болото покрыто низкой травой с преобладанием хвоща и прямо без зарослей переходит в суходол. Трудно было ожидать здесь встретить в это время бекасов.
Я решил суходолом сократить путь ко вчерашнему болоту. Небольшие ивовые кусты с болота вместе с пушицей и душистой белой спиреей (медовкой) переходят и на суходол, к ним тут присоединяется поляна с клевером и погремушником. Красные клевера и желтые погремушники, сливаясь вдали, дают цвет этим бедным, безжизненным бедным холмам с жалким редким кустарником ольхи и ивы. Огромное пространство на Руси таких пустырей с переродившейся травой. Небольшие холмики под ногой происходили, вероятно, от бывших здесь когда-то огромных деревьев. На этих кочках росло много цветов, и особенно мне бросились в глаза Анютины глазки. Никогда не было у меня никакой Анюты, но Бог знает отчего, когда я опять встречаю эти цветы, мне представляется какая-то Анюта, и я сам себе кажусь рыцарем Анютиных глазок. Правда, есть в детстве и в самой ранней юности такие тончайшие, стыдливые чувства, которые остаются в себе тайными, а потом навсегда отметаются как глупость и появляются у иных разве только в смертный час на прощанье с чем-то единственно прекрасным в жизни…
Пока я переходил безжизненные холмы и спускался к болоту, жара усилилась, и начали жилять отвратительные потыкушки. Ромка сразу наткнулся на бекаса, вылетел сонно из-под маленького ольхового куста, окруженного кочками с высокой травой, и сел неподалеку. Раз вылетел так сонно и без крика, то можно догадаться: тут гнездо с яйцами.
Из опасения подавить яйца, как вчера, я отвел собаку в направлении переместившейся самки. Между прочим, очень важно в интересах охотничьего хозяйства установить минимум жертв при натаске собаки.
По пути к переместившейся самке в ста шагах от гнезда вылетел самец и помчался на своих легких коленцах, потом вылетела самка и опять села недалеко. Я подвел туда Ромку и пустил, он тыкался носом бессмысленно до тех пор, пока она не слетела сзади невидимо для него. При этом огорчении мне вдруг стало понятно, что значит выражение «он на своем деле собаку съел». Но перед тем как понять значение поговорки я пропустил через свою голову довольно сложный поток маленьких дум.
Я думал так, что ведь для книги моей решительно все равно, выйдет из Ромки собака, которую, значит, я съем, или не выйдет: книгу можно ведь написать и по отрицательным результатам. Но после того я спросил себя, что же мне хочется иметь — собаку или книгу, и что во-первых, и что во-вторых. Когда я все взвесил, то почему-то с большим удовлетворением признал, что собака во-первых, а книга во-вторых. И когда я это решил, то мне и стало совершенно понятно выражение «он на своем деле собаку съел». Я понял, что собака должна быть мною съедена, то есть выучена артистически, поглощена мною, и тогда, во-вторых, явится книга как изложение дела, на котором я съел собаку.
Так, видно, Бог не обидел меня разной ерундой, которая приходит мне в голову, когда становится скучно. Проклятые потыкушки, или «монахи», длинные, темные прямо срывали кусочки кожи, руки были совершенно в крови, сердце от жары схватывалось в кулак. Но я не хотел возвращаться домой с одним «обозрением» и решил перемахнуть входящую в болото косу джунглей, чтобы поскорей попасть на то место, где вчера встретил бекасиную выводку.
Скоро, однако, я залез в такую пропасть, что пожалел, А Ромка время от времени поднимался на кочку высоко и сейчас же со страхом прижимался ко мне. Я думал, он это по-глупости, но вдруг увидел прямо перед собой рога, и направо, и налево торчали рога. Это коровы забрались в дебри от потыкушек и, почуяв собаку, стали на нас наседать. Угрожая плетью во все стороны, я надбавил ходу и скоро пролез в открытое болото, и только вышел в те кустики, где вчера поднял выводку, вдруг из-под носа у Ромки вылетел бекасенок. А когда я, чтобы остановить Ромку, очень громко крикнул «тубо», с того же места вылетела матка с другим бекасенком, и тут Ромка не только не бросился бежать, но сделал настоящую картинную, по всем правилам, стойку. Я подошел к нему — он стоял — гладил по голове — стоял и смотрел в траву. Я даже подумал, не застрял ли там бекасенок, но нет, Ромка делал стойку только по месту, с которого слетели бекасы.
Много мне дала та стойка; первое, что он понял требование, и второе, что подтвердилось мне мнение, сложенное по натаске его матери — это что природа легавой определена на стойку, а не на побег за дичью, что гонять за дичью собаки приучаются, когда их не сразу выводят на дело, а вываживают для упражнения в поиске по полям с маленькими птичками.
От радости я не рассмотрел, куда переместились бекасы, и трудно их было искать, когда и я, и собака были облеплены потыкушками.
На обратном пути мне показалось, что Ромка стал серьезнее, не хватал бабочек, не гонялся за слепнями. Теперь только бы у него было чутье. Будет — и собаку я съем.
Я забыл записать, что сегодня Ромка с веревкой обошел два раза дерево и был задержан. Ярик в таких случаях не догадывался, и я думал, что собаки вообще и в таких случаях не находятся. Но задержанный Ромка вернулся в обратную сторону намотке и был отпущен. Вероятно, его большая голова не пуста.
Еще я забываю, что вот уже второй раз в болоте вылетает какая-то птица иссера-черная, величиной с желну, осанка ее не болотных птиц, а скорее похожа на ястребка. Что это?
<Запись на полях> (Городской крестьянин: не может не думать и от этого видом лучше, а жизнью хуже. Жена Владимира. Деревни бедные: Алмазово, Нищаево, Ясниковское, Чирково, а сзади богатые Константиново и впереди Закубежье. Купца час кормит.
К годовому празднику. К Петрову дню.)
Вчера сосед рассказывал мне о происхождении множества церквей в этих болотных местах. Вот, например, в Иванках: барин поссорился с попом и выстроил себе отдельную церковь, и велел себя похоронить в ней. А то бывали разные благодетели-строители.
Говорили о праздновании Петрова дня. Хозяин сказал. «Отыгрываемся на днях отдыха». Объяснил: «Праздники нельзя праздновать, а дни отдыха можно. Вот запишем Петров день в дни отдыха и празднуем».