Страница 9 из 176
В 10 у. в кустах я услышал пение разных мелких птичек, рассмотрел зяблика, кажется, даже слышал певчего дрозда. В воздухе мелькали птички. Послышались крики кроншнепа и чаек. Я увидел много чаек больших белоголовых и наших с черными головками на Гремячем, незамерзающий ручей под мельницей был единственная водица в этих еще девственных снегах. С прилета чайки были очень оживленные, одни плавали, другие бродили по снегу. Среди чаек были четыре уточки (три селезня и утка), селезни, как сороки (черные по белому), головы и спинки черные, остальные белые, утка, сама серая, на шее белое колечко, голова, кажется, коричневая и с хохолком (это нырковые утки, назовем их пока утки-сороки). Чайки и утки были равнодушны друг к другу, чайки очень оживленные, утки очень флегматичные. Единственный водоемчик привлек и других птиц: вороны ходили по краю, иногда пускались вброд и смешивались безобразные с красавицами-чайками. Тут же на краю прыгали трясогузки. На березе сидели спугнутые прохожим с дороги грачи, под березой на проталинке, как мыши, бегали скворцы. Запели жаворонки.
Необычайно радостное чувство охватило нас при встрече с друзьями. Все сразу преобразилось в кустах, как будто в старый гостеприимный дом к старикам наехало сразу к именинам множество родни.
С полудня стало греть горячее солнце.
Я вышел в 3 дня. Солнце. Очень жарко. Ветер с утра чисто южный. Облака циклонные, свет тревожный. На озере у берегов появились везде отпотины, они скоро сойдутся в забереги. На Гремяче оживленный говор чаек. Из спугнутых мной раньше четырех нырков вернулась пара: утка и селезень. За осинником где-то натуживался лесной голубь. Я пошел туда в направлении моей западной обсерватории, проваливаясь в раскисший снег по пояс, едва добрался, весь смок. Лесной голубь сидел на самой вершине ели грудью к солнцу. В стороне на березе сидело еще пять. Спугнутый с ели, верно, старший их подлетел к ним, этим подавая сигнал об опасности, но они разогрелись и не послушались. Потом, увидев меня, слетели, и потом я нашел их на Поповом польце у подножия обсерватории, пять сидело на проталине, шестой дремал на снегу, четыре сидели против солнца совсем как припеченные друг к другу хлебные жаворонки, пятый сидел к нам задом и смотрел на дремавшего на снегу. Просто бродя биноклем по небу, я натыкался на стаи летящих в воздухе мелких птиц, разузнал трясогузок. Раз мелькнула в глазах какая-то бабочка вдали, я хотел ее рассмотреть в бинокль, но в тот же момент ее съела синица. Прогудела крупная муха. Протянули три комара. Везде пели зяблики и овсянки. И мне кажется, я слышал крик журавлей. На вытаявших кочках в болоте против Волкова много было чибисов. Очень может быть, теперь должно все сразу лететь. Через час солнце было уже в рубашке, и с горизонта высоко к небу подбиралась сплошная желтовато-серая хмарь.
Люди, вообще, подслеповаты, и потому специальность нужна, как очки, непременно, и каждый специалист очень должен помнить, что специальность — только очки, и непременно должен уметь рассказывать другим, что он видел.
Кто у нас знает мельчайшие, трогательные подробности прилета птиц, только одни орнитологи.
В 5 в. Пока солнце справилось, хмарь отступила, но все равно в эту ночь непременно будет ненастье. Видел дрозда-рябинника, прилетел на березу и сразу затрещал. Отпотины у берегов озера стали мокрыми, расширились, и еще немного — сольются в закраины. Чайки бродят по этим лужицам надо льдом, вероятно, глубиной в один сантиметр. Среди чаек были девять кроншнепов, потом по своей суетливости чайки переместились, а кроншнепы остались на снегу у водицы надо льдом. Что они тут могли найти себе? а куда деваться? болото в снегу. Они так сидели и час, и два. Я взял на себя терпение наблюдать их до конца, — неужели они тут ночевать останутся? И зачем они прилетели, в каком расчете, разве вот, что в эту ночь дождь пойдет. Впрочем, очень может быть, что они чем-нибудь покормились на обтаявшей с ночи Мемеке. Не сладко бывает вернуться хозяевам в свои родные края. Над нашим домом потянули витютни, штук сорок. Показывался молодой месяц и скоро расплылся в хмари.
Мужики очень оживились и стали на дороге громко разговаривать: «Утка явилась, ну теперь конец, а кто виноват? сами виноваты, навели скота, скот надо по кормам держать, а мы навезли… зря. Ну, да вот теперь нужно: утка пошла». Я так и не узнал, что сталось с кроншнепами. В темноте слышно из желоба журчала вода. Если бы ночью дождь, да с утра туман!
Чибисы
бабочки
мухи
3 комара
Завтра надо в деревню сходить. Хорошо бы и в Веслово, и в Рыбаки. Можно ли так сильно сгустить дух, что он станет такой же, как материя, плотный.
18 Апреля. Ночью ревел ветер. На рассвете слышен был дождь. Так, значит, ринулась весна воды.
О слепом.
О влюбленной женщине
О последнем и простом: глаза жизни.
Пришло в голову, что Алпатова будет любить женщина, с которой он не может спариться, потому что она хочет большего, всего его хочет, а та, которую он любит, не может отдаться ему, потому что она хочет обыкновенного. Так будет любовь художника освещена с двух сторон.
Утро серое, хмурое, ветер южный охватывает холодной сыростью. Берег озера везде определился, потому что отмочины сошлись. На Гремяче во много раз больше черноголовых чаек, а белоголовых больших немного. Среди чаек были две пары кряковых уток. Селезни плавали, утицы дремали на льду, отражаясь в воде. Одна утица попробовала плавать, и один из селезней стал было за ней ухаживать, она решительно бросилась от него на берег, опять уселась, задремала, и селезень тоже вылез, ковыль, ковыль по льду к ней, уселся рядом и задремал, другой селезень вылез к своей утице, тоже рядом устроился и тоже задремал.
Снег не только проваливается, но стал такой слабый, что по нем можно двигаться, будучи по пояс, свободно раздвигается коленками стена, и под стенами вода — это все вода. Около 11 у. река Веськовка еще представляла из себя овраг, заваленный снегом, только кое-где виднелись темные пятна от нажимающей на снег внизу воды. Но с горы по селу неслись потоки под мост, и эта верхняя вода обещала скоро пустить всю речку в ход. Воздух весь был наполнен летящими мелкими птичками. Путь совершенно испортился, лесные работы остановились. Женщина сказала: «Теперь откормились, то все было, копейка вертелась, теперь шабаш!» Крестьяне говорили, что если птица дружно летела, то, значит, и весна теперь пойдет дружно. А как журавль полетит, то от журавля до пахоты будет 12 дней. Вопрос, волнующий «пролетарскую улицу» — поведут этим летом ветку жел. дороги, или же останется по-прежнему. К полудню небо очень надулось.
Поля обнажаются, Мемек-гора всегда вперед и теперь рыжая.
После обеда шел дождь и часть времени проливной. На Грсмяч прилетели три цапли и, покружившись, отправились через город на Красносельское болото. Там, говорят, кочки показались, и их «птицы дерут». Свежо было после дождя. Среди чаек было несколько штук больших с более темными крыльями и белыми головами. После взлета большие поднялись после черноголовок и, отлетев, первые опустились. У черноголовок совсем другой характер, они чрезвычайно подвижны и постоянно кричат, а большие только посвистывают вроде чибисов — это, вероятно, морские чайки. К вечеру было заметно у птиц малое оживление, только чайки откуда-то взялись в огромном числе и, разбившись на три большие стаи, носились в воздухе с тем криком, от которого становится радостно всем. Река Веськовка уже шумела под мостом, и наш «Вражек» местами промыл себе продушины, и там вода работает, как сильный ребенок, нажимая коленками, натуживаясь. Отмочины на озере стали очень широкими, и лучи их уходили далеко в озеро. Дорога совершенно пуста. После невидимого заката, когда взошел месяц, ринулся ветер-разрушитель, и сейчас, когда я пишу уже при лампе, там все бушует.