Страница 7 из 176
Я хочу высказать свои читательские мысли об одной новой книжечке, с виду очень скромной, но упавшей мне воистину как зрелый плод: какое наслаждение поговорить о хорошем! Называется книжка «Предсказание погоды по небу», проф. Брауна (67 стр., 36 рисунков, ц. 50 к.). Эпиграф автора: «Учиться и учиться». Я прочел эту книжку в какой-нибудь час, проверил рисунки облаков по сложившимся у меня представлениям, хорошо запомнил и вышел наблюдать.
Вопрос был огромной важности: определить по местным признакам, когда же начнется, наконец, быстрое таяние снега и чрезмерно затянувшаяся весна света перейдет в долгожданную весну воды. В деревне стон и вопль, все подобралось, скотина перестала ходить, сено в цене сравнялось с овсом. Я хорошо выучил книжку, стал приучать себя называть дурную погоду циклоном, хорошую антициклоном. Теперь нам нужна была погода дурная, циклон.
Поп записку прислал за деньгами = едет сено покупать. Ответ: батюшка, обождите покупать, циклон приближается.
Я вышел и стал на свою обсерваторию: это на высоком берегу озера огромный сугроб, наметенный под кустами можжевельников, под сугробом в кустах пустота, и если бы провалиться, то, пожалуй, нескоро и выберешься. Одно время стоять тут было рискованно, а потом, когда накипел наст…
Днем отлично таяло, была полная тишина серого дня, но в полдень меня смутило легкое дуновение — воздух с севера. Вечером определенно потянуло с северо-запада, и на закате, на западе приподнялся тяжелый серый край одеяла. Было красное на закате, потом красные облака стали зелеными, зеленые объявились голубыми кучевыми на золотистой полосе, и после определенно установилась золотистая антициклонная заря, при северо-запад, ветре, и завеса стала подниматься все выше и выше.
13 Апреля. Звездная ночь, конечно, с морозом. На восходе южный ветер. Облака всех типов с прогалинками размещены по всему небу: разорванные кучевые, дождевые, и слоистые, и перистые. На восходе чистая полоса.
Сегодня уезжает Андрюша. Очень неприятно видеть в журналах свой искаженный портрет, и начинают надоедать даже дружеские статьи о себе, это похоже становится на самоболезнь при зеркальном отражении. Мало того, что я жизнь свою обращаю в сказку, я пытаюсь и сказку обернуть в жизнь: получать 18 месяцев по 100 руб. От Гиза за «Кащееву цепь» да рублей 200 от журналов — это не фунт изюму!
Весь день серое сплошное небо разрывалось на отдельные дождевые облака, и эти дождевые темные перестраивались на легкие красивые кучевые. К вечеру небо стало чистое. Но перед закатом возникли перистые легкие облака, и солнце село в серую широкую полосу. Я сказал своим: «Готов спорить, что завтра будет циклон». Мне указали потом на чистое звездное небо. Я уперся: «Ничего не значит».
Петя видел кроншнепов, трех, летели очень низко по ту сторону озера, свистели. Грачи мечутся стаями. Овраги совсем не трогались.
14 Апреля. При восходе (с 3 утра) сильнейший ю.-з. — ураган со снегом. В 6 у. ураган остался хорошим ю.-зап. ветром. Небо все серое. Мокрый снег.
«Жестокость» Ценского. Нелепое начало: собраны в автомобиль 6 комиссаров от разных национальностей РСФСР, и каждый последовательно описан — старинный брошенный прием, теперь невыполнимый для чтения. Потом действие отлично развивается вместе с движением «форда», вплоть до заключительной катастрофы, потрясающей жестокостью. Мысль читателя продолжается, встает картина суда земли, жестокого, но… справедливого. А потом, когда ищешь соответствия в действительности, встает вопрос: почему же это как будто правая сила земли обернулась в такую дрянь, почему в деревне потом люди буквально поели друг друга, где та сила, какая это сила, оборвавшая даже силу земли?
Рассказ подписан 22-м годом, когда еще оставались у нас следы интеллигентов, следы не то верования, не то ненависти, не то страха, не то уважения перед «властью земли» (того самого, из-за чего даже зачинатели, бравшие власть, не верили, что они ее удержат).
Правда, нельзя раскрыть символ старухи, обоссавшей голову зарытого в землю по шею интеллигента иначе, как последнего суда над интеллигенцией силы земли, а между тем в действительности этот же самый интеллигент вдребезги разлагает деревню и устанавливает свою власть, свой закон.
В новом рассказе надо передать силу суда интеллигенту, и это возможно сделать только, если и сама сила земли становится за интеллект.
(К этому история жизни бондаря{20}, который, поверив, что Бог находится не в церкви, а в разуме, переустраивает и свою жизнь и все суждения деревенских сходов).
(И в далеком плане: планета вращается неумолимо, без отдыха, там где-то в бездушной пустоте и вечно мчится с силой нагнанной скорости пушечного ядра, а между тем нам обеспечена тишина воздуха, наша плоскость, на которой мы строим дома, у нас неподвижность основания, вообще такой удивительный покой, что является даже всякая мечта, быт и чувство личной свободы и такого легкомыслия, что мы тратим время на добывание пера на голове белой цапли, чтобы украсить им шляпу парижской дамы. А уничтожить мечту, лень, легкомыслие — это значит заставить человека погрузиться навсегда в пустоту вращения планеты. «Власть земли», значит, вот эта необходимость и правда безустанной работы, а человек, значит, — отдых мира и тем самым бунт и протест: и свобода его, и дело разума, и дело искусств — все отдых мира. Вселенная нашла себе в человеке мгновение отдыха, человек — это мечта земли о покое).
Возможно ли пережитое нами пересмотреть в таком плане?
Начало очерка: Не могу понять побуждений для передачи факта в так называемый «беллетристической форме» и даже «полубеллетристической», для меня существует художественная форма — это одно, и совершенно другое — просто рассказать о факте, как он есть. Я говорю не о статистике и вообще научности, это ведь тоже что то вроде «беллетристической формы», только с другого конца, я говорю о простой беседе, какую мы ведем постоянно между собой в компаниях о жизни вокруг нас: это не наука, не художество, не беллетристика, а что-то само по себе и очень ценное, мотивом к чему бывает просто «отвести душу», и тут уж, конечно, одна мысль о беллетристике наполняет величайшей скукой… А ну ее к черту, «годится в роман», у меня этого добра и так хоть отбавляй, не проворотишь.
Я когда-нибудь непременно напишу свою поэму о лесе, а сейчас расскажу вам о лесной бабе, Степаниде. Сколько я ни думал о социализме, а все не могу уйти от деревенской бабы, и так решил про себя, пока социализм не признает бабу, я до тех пор не признаю социализма: нельзя же так жить, чтобы не родить, а если это самое главное, то значит и лесная баба самое главное, самый существенный факт и литературный в высшей степени. Просто пузо, прет вперед, но ничуть не укрывается, как даже у животных: там правильно сделано, на четырех ногах и, значит, вниз, а тут на двух и пузо вперед — вид безобразнейший. Так проходит Степанида через деревню с куском ладана, зажатого в ладони, раздобыла этот ладан от беса, сидящего в ее муже, бондаре. Иван Петрович ночью. Но случилось ночью во время сна рука Степаниды разжалась, ладан выпал и подкатился под Ивана Петровича. Он зажег спичку, посмотрел: ладан.
Андрюша сказал: «Дядя, вот это тебе надо как писателю знать». И прочитал из Горького, что писатель должен так писать, чтобы читатель увидел, какой он скот. «Так, — ответил я, — это хорошо, но мне кажется, еще будет лучше, если читатель скажет: "не совсем же, значит, я скот" и после того бодро примется за работу». — «А ведь и это верно, — сказал Андрюша, — вот как удивительно, и так, и так, совсем другое; и все верно, почему это так». И мы стали с ним говорить о парадоксе.